Тому Хагену было тридцать пять лет. Это был высокий человек с коротко остриженными волосами, очень худой и с виду ничем не примечательный. По профессии он был адвокатом, но, несмотря на то, что по окончании университета три года занимался судебной практикой, работа его в семье Корлеоне носила совсем другой характер.
Мальчиком он был другом Сонни Корлеоне. Мать Хагена ослепла и умерла, когда ему было одиннадцать лет. Отец, который и до этого любил выпить, стал беспробудным пьяницей. Он был искусным столяром и ни разу в жизни не совершил ни одного преступления, но пристрастие к вину погубило семью и, в конце концов, разрушило его самого. Том Хаген остался сиротой, шатался по улицам и спал в подъездах, а его младшую сестру поместили в сиротский дом. У Хагена было хроническое воспаление глаз. Соседи говорили, что он унаследовал это от матери, и что от него вполне можно заразиться. Все старались держаться подальше от него. Одиннадцатилетний Сонни Корлеоне, который был добрым и в то же время властным мальчиком, привел своего друга домой и потребовал, чтобы его оставили. Том Хаген получил тарелку горячего спагетти с томатным соусом, вкус которого ему не забыть никогда, а потом ему дали раскладушку и предложили остаться ночевать.
Самым естественным образом, не говоря ни слова и ни с кем не советуясь, дон Корлеоне разрешил мальчику остаться в его доме. Он отвел его к окулисту, который в два счета расправился с воспалением глаз. Он послал юношу в колледж, а потом на юридический факультет университета. И при всем при этом дон действовал не как отец, а как опекун. Ко всеобщему удивлению дон Корлеоне был с Хагеном более деликатен, чем со своими сыновьями, и не навязывал ему свою волю. Юноша сам решил поступить после колледжа на юридический факультет. Он слышал, как дон Корлеоне однажды сказал: «Адвокат с его папкой может своровать в сто раз больше, чем человек с пистолетом». Фредо и Сонни выразили желание (кстати, к неудовольствию отца) сразу по окончании школы вступить в семейное дело. Один только Майкл продолжал учебу в колледже и на следующий день после нападения на Пирл-Харбор пошел добровольцем в морской флот.
По окончании юридического факультета Хаген женился. Невеста была итальянкой из Нью-Джерси, выпускницей колледжа, что для тех времен было большой редкостью. После свадьбы дон предложил Хагену поддержку в любом его начинании: он был готов посылать ему клиентов, оборудовать его кабинет, сделать его по-настоящему богатым.
Том Хаген почтительно склонил голову и сказал дону:
— Я хотел бы работать на тебя.
Дон был удивлен:
— А ты знаешь, кто я? — спросил он.
Хаген утвердительно кивнул головой. На самом деле он и понятия не имел о масштабах деятельности дона, тогда, во всяком случае. Полностью в дела он был посвящен через десять лет, после того, как сменил Дженко Абандандо.
— Я буду работать на тебя так же, как и твои сыновья, — сказал Хаген, имея в виду бесконечную преданность и беспрекословное подчинение дону. Дон, о могуществе которого уже в те времена ходили легенды, впервые выказал отцовскую любовь к юноше, выросшему в его доме. Он обнял и поцеловал Хагена, и потом относился к нему, как к настоящему сыну, хотя время от времени и говорил: «Никогда, Том, не забывай своих родителей».
Но Хаген и при желании не мог бы их забыть. Его мать была грязной полуидиоткой и страдала такой тяжелой формой анемии, что была не в состоянии заботиться о детях или питать к ним хоть каплю любви. Отца Хаген ненавидел. Слепота матери напугала его, и воспаление глаз было предзнаменованием для него близкой гибели. Он был уверен, что скоро ослепнет. После смерти отца Хаген начал вести себя довольно странно. Он бродил по улицам, подобно животному, ожидающему смерти, пока, наконец, Сонни не привел его домой. То, что произошло после этого, было настоящим чудом. Но и потом ему часто снились по ночам кошмары — он видел себя старым слепцом с белым посохом, за которым стайкой плелись его слепые дети и просили милостыню у прохожих. Просыпаясь, он обычно представлял себе лицо дона, и это вселяло в него уверенность в завтрашнем дне.
Дон, однако, настоял, чтобы вдобавок к обязанностям по отношению к семье, он три года проработал адвокатом. Накопленный в эти годы опыт не раз пригодился в дальнейшем Хагену. Два года он проработал в адвокатской конторе, которая занималась уголовными делами и находилась под сильным влиянием дона. Хаген прогрессировал очень быстро и после того, как полностью перешел на службу к дону Корлеоне, последнему ни разу, на протяжении шести лет, не пришлось ни в чем его упрекнуть.
Когда его назначили исполняющим обязанности советника, сицилийские семьи начали называть семью Корлеоне «ирландской бандой». Это забавляло Хагена. В то же время он понял, что не может рассчитывать на место главы семейного дела после смерти дона. Но он был доволен. Это никогда не было его целью, так как подобное устремление было бы проявлением неуважения к благодетелю и его семейству.
Было еще темно, когда самолет приземлился в Лос-Анжелесе. Хаген оформил место в гостинице, принял душ, побрился и заказал завтрак и газеты, за которыми он собирался убить время. На десять часов была назначена его встреча с Джеком Вольтцем. К его удивлению, организовать встречу оказалось делом несложным. За день до этого Хаген позвонил билли Гоффу, одному из руководителей профсоюза работников кинематографии. Действуя точно по инструкции дона Корлеоне, Хаген приказал Гоффу устроить ему встречу с Джеком Вольтцем и намекнуть Вольтцу, что если Хаген останется недоволен встречей, в студии может вспыхнуть забастовка. Через час Гофф позвонил ему. Встреча состоится в десять часов утра. Вольтц понял намек относительно забастовки, но особого впечатления на него, по мнению Гоффа, это не произвело. Он добавил:
— Если и в самом деле дойдет до этого, мне придется самому поговорить с доном.
— Если дойдет до этого, дон сам с тобой поговорит, — ответил Хаген. Говоря это, он старался не давать никаких обещаний. Его не удивило то, что Гофф с такой готовностью выполнил указания дона. Владения «семейства» ограничивались пределами Нью-Йорка, но своего могущества дон Корлеоне достиг, благодаря помощи, оказанной им руководителям профессиональных союзов. Многие из них продолжали оставаться его должниками.
Но то, что встреча была назначена на десять часов, служило дурным предзнаменованием. Это означало, что Хаген будет в списке визитеров и что он не будет приглашен на обед. Выходит, Вольтц не оценил его должным образом. Может быть, Гофф, который наверняка получает частые подарки от Вольтца, угрожал недостаточно ясно? Иногда желание дона оставаться в тени шло не на пользу семейному делу, поскольку часто его имя ничего не говорило людям.
Предчувствие не обмануло Хагена. Вольтц заставил его прождать до половины одиннадцатого. Комната, в которой он ждал, была великолепно обставлена, а на диване напротив него сидела девочка такой красоты, какую Хаген в жизни не видел. Ей было не более одиннадцати-двенадцати лет и одета она была в простое на вид, но очень дорогое платье, которого не постыдилась бы взрослая женщина. У нее были золотистые волосы, синие, как море, глаза и сочный ротик. За ней присматривала женщина, видимо — мать, которая время от времени бросала на Хагена холодный и высокомерный взгляд, вызывавший в Хагене желание взять и заехать ей кулаком в морду. «Девочка — ангел, а мать — дракон», — думал Хаген.
Наконец, вошла толстая, но красиво одетая женщина средних лет и повела Хагена через целый ряд комнат в кабинет продюсера.
Джек Вольтц оказался высоким крепким человеком с большим животом, который искусно прятался под великолепно сшитым костюмом. В десять лет Вольтц катал пустые бочки из-под пива в Ист-Сайд Нью-Йорка. В двадцать лет он помогал своему отцу выжимать соки из рабочих. В тридцать лет оставил Нью-Йорк и стал одним из основателей кинопромышленности. В сорок восемь лет Вольтц был одним из самых сильных людей Голливуда, грубияном, гоняющимся за проститутками и волком, нападающим на стада беззащитных молоденьких кинозвезд. В пятьдесят лет он начал исправляться. Он стал брать уроки по дикции, перенял приличные манеры у своего слуги-англичанина и научился разбираться в одежде. После смерти первой жены он женился на очень красивой кинозвезде с мировым именем, которая не любила сниматься. Теперь, в шестьдесят лет, он собирал картины знаменитых художников прошлых столетий, являлся членом кинокомитета при президенте, учредил и финансировал многомиллионный фонд для прогресса киноискусства. Его дочь вышла замуж за английского лорда, а сын женился на итальянской принцессе.
Последним его хобби были лошади, на которые он истратил около десяти миллионов долларов. Газеты под крупными заголовками сообщали о самой дорогой его покупке — лошади Хартум. Он заплатил за нее астрономическую сумму: шестьсот тысяч долларов. Спустя некоторое время, Вольтц заявил, что самый быстрый в мире скакун больше никогда не будет принимать участия в соревнованиях, а будет использован только для спаривания на его конюшне.
