— Ревность к Матвею?
— Как будто вы ничего не замечали.
— Нет, кое-что я замечал… Трудно было не заметить. И вы считаете, что это была всего лишь верхушка айсберга, да?
— Наоборот, там было очень даже горячо.
Проигнорировав мою неудачную попытку скаламбурить, Платон Сергеич без предупреждения разорвал кольцо нашей прогулки и покатил меня в сторону от пруда. Вот так всегда: решения о том, что прогулку пора сворачивать, всегда принимаю не я. Несколько раз я просто ради отстаивания своих прав начинал капризничать, проситься домой после первого же круга. Но потом понял, что это зря, в смысле свободы передвижения я навсегда останусь на уровне домашней собаки, тут их отношение ко мне изменить было нельзя. И потом, я слишком любил пруд.
Платон уже подкатывал меня к подъезду. Все же интересно было узнать, с чего это он вдруг так сорвался? С одной стороны, эта реакция меня радовала, с другой — я не мог в точности определить, чем именно она вызвана, и это меня огорчало. А задумал наверняка, потому что с такой решительностью несется для того, чтобы осуществить задуманное. И пусть несется. Он еще не знает, что у меня для него имеется и еще один сюрприз и он будет ему преподнесен в последний момент. Перед самой входной дверью.
Мы полязгали дверью лифта, и, когда кабина со стрекотом ползла вверх, я подумал о том, что ее натужный взлет символизирует рост напряжения в наших отношениях. И жалобный электрический свет под ее гадким потолком тоже… тоже что-то символизирует, но додумать я не успел. Мне нужно было таким образом изогнуться, чтобы естественно выронить на пол…
— Что это, Илюша?
Эспандер откатился метра на полтора и, сделав несколько затухающих вращений, остался лежать на светлом кафеле пола.
— Подайте, Платон Сергеич, это у меня выпало.
Он медленно присел над резиновым бубликом, медленно взял его двумя пальцами и передал мне. Я с трудом удержался от соблазна продемонстрировать работу кисти. Чувство меры, чувство меры! Я не смотрел в его сторону, но по тому, как он медленно возвращается к исполнению своих дружеских обязанностей, было понятно — сработало. Думай, писатель, думай. Неужели ничего не приходит в голову? Что значит этот эспандер в руках неподвижного калеки?
Дверь квартиры, со своим обычным гулом и полязгиванием, распахнулась. Не знаю почему, но меня всегда восхищал въезд в нашу общую пещеру. Что-то затхло-величественное, пыльно-значительное было в этом пасмурном провале. Мне кажется, что люди должны находиться на определенном расстоянии друг от друга, если их насильно сблизить, вот как в нашей пещере, то они начинают действовать друг на друга окисляюще. Вот откуда этот общий запах, эта прокисшая жизнь.
Варвара, оказавшаяся дома, спросила, буду ли я есть. Я проголодался, что было фактом, достойным внимания. Большая, надо думать, милость природы заключалась в этом моем равнодушии к еде. Человек, которому регулярно подают жесткую яичницу Варвариного приготовления, вполне мог бы рассчитывать на получение статуса беженца в США. Варвара была тоже равнодушна к еде, единственное, в чем прямо проявлялось наше с ней родство. Не будь меня, она прекратила бы готовить совсем. Этот бессмысленный аскетизм к ней шел, но меня необходимость жить под его эгидой раздражала.
«Поговорив» о еде, мы с тетушкой выполнили дневную программу общения. Для меня родственник — это человек, с которым не о чем говорить. Иногда, но раньше, несколько лет назад, на меня находила внезапная оторопь: почему эта чужая неприятная женщина живет со мной в одной комнате, возится с моим судном, надевает мне штаны, возит меня вокруг озера? Она не испытывает ко мне никаких чувств. Она на меня не похожа, она храпит по ночам, может, ее храп отучил меня спать, как ее готовка — есть. Меня не интересует ее мнение ни по одному поводу. Например, сейчас мне неинтересно знать, кого она считает убийцей Брюханова. Кто эта женщина? Эти мгновения непосредственного, натурального, что ли, восприятия меня пугали. Как приступы страха смерти. Благо что такие состояния никогда не бывают продолжительными. Острота тает, все предметы сливаются со своими привычными значениями.
Временами мне казалось, что пространство между нами заполнено слабым раствором вражды. Но все равно это взаимное молчание меня устраивало.
Слабый стук в дверь. Незнакомый стук. Так могла постучать Фира. Она, кстати, так никогда и не заходила в мою комнату. Но скорей всего это Владик, вытребованный по телефону своей возлюбленной. Судя по всему, они успели с Мариночкой поговорить. Владик вошел решительно, всем организмом косясь в сторону Варвары, грубо ласкающей внутренность холодильника. Что-то там у нее примерзло.
Современный тип маменькиного сынка, спортивный, с приличной расчетливостью во взоре и в отличном вареном костюме. Все умеет: кататься на горных лыжах и на водных, умеет костер на ветру разжечь в турпоходе, балакает по-английски, водит машину, если надо, отциклюет пол, но так и мечтает попасть под каблук. Не уверен, есть ли у него алиби, Мариночка сможет подтвердить под присягой, что он не покидал ее кровати. Он на нее сейчас злится: «Втянула, лимита…» Дедушка — академик, впереди какая-нибудь заграница, лучше не иметь никаких пятен в биографии. Отдел кадров не будет разбираться: ты убил или тебя убили. Воображаю, как Мариночка пересказала ему наш разговор и как он похолодел, понимая, что все обстоятельства поворачиваются против него.
Молчание затягивается. Варвара если и чувствует, что ее присутствие стесняет мальчика, но никакой деликатности проявлять не собирается. Придется тебе, дружок, объясняться в стесненных условиях. Собственно, он не может себя считать в претензии. Это не я хотел с ним говорить, это он, понимая, что очевидных причин объясняться нет, нестерпимо хочет мне что-то доказать. Посмотрим, как он выйдет из этого тупика. Еще и при Варваре.
— Я ничего не хочу сказать, — хрипло заговорил он, и я любил его в этот момент за то невольное наслаждение, которое он мне доставил своим волнением. — Но я хотел бы знать, — и после некоторой паузы, — но вы, конечно, извините.
Смотрит выжидательно. И что, все, дорогой? Хорошо, идем на помощь.
— Чтобы не затевать долгих переговоров, скажу сразу суть дела: ее халат.
Он молчит несколько секунд в надежде, что я скажу еще хоть пару слов. Потом спрашивает то, что в этой ситуации спросил бы любой.
— Чей халат? — И самое главное, не очень-то ждет ответа. Талантливый мальчик. Он, видимо, решил, что я теперь говорю только заклинаниями. И зачем-то косится на Варвару. Если бы он знал, до какой степени она не в курсе дела.
— Я, конечно, все понимаю. — Опять восхитительная двусмысленность. Очаровательный хлопчик, на глазах из поганого мгимошника получается матерый партнер. — Я был там совсем с другой целью.
Черт побери, это именно присутствие Варвары так напрягает сцену. Она с самого начала оказалась за скобками, теперь ее можно использовать только как разовый фактор.
— Так с какой же вы целью оказались в постели нашей Мурки? — Поморщился от моей грубости. — Допустим, я знаю, для чего вы там присутствовали, но зачем это было делать тайно? — Я тоже хорош, получается хоть и зловеще, но глупо.
— Девушка… репутация, — бормочет он обрывки заготовленной уже для следствия версии и не отдает себе отчета в том, что он совершенно не обязан отчитываться.
— Я только не пойму, зачем вы меня убеждаете? Я ведь и Мурке с самого начала сказал, что ни на одну секунду такой возможности не допускаю. Сто раз ей повторил.
Оживился, почему-то все оживляются в этом месте. Как будто я сообщаю невероятную новость.
— Да, да, я ведь видел без… То есть не покидал.
— А вот врать не надо. По крайней мере один раз вы посещали туалет.
Словно почувствовав приближение кульминации, Варвара захлопнула холодильник и спросила у Владика:
— Чаю хотите?
Он воспринял этот невинный вопрос, как удар в спину.
— Я не пью, — быстро сказал он, глядя на меня страшными глазами. Варвара тем не менее взяла со стола наш мрачный чайник и двинулась на кухню.
— Я ведь только один раз. Мгновенно.
— И вас никто не видел?
Он напряженно потер лоб, для него это был неприятный момент.
— С уверенностью не стал бы… Вернее, кто-то был.
— На кухне?
— Краем глаза… Я как-то побоялся смотреть.
На кухне мощная струя воды ударила в кимвал чайника.
— А когда нужда была справлена…
— Когда я возвращался, то решил — пусть. Будь что будет, — он напряженно дышал, как будто прошел невероятно трудную исповедь.
— Что же, все так и есть. Зря вы разволновались. Я ведь сразу сказал Мурке, что этого не может быть.
— Но она не может поручиться… Она говорит, что меня все же ведь не было эти три минуты.
