Дверь открылась без предупреждения. Глупо было бы рассчитывать на то, что милицейский надзиратель постучится, прежде чем вставить ключ в замок… В камеру вошел немолодой и даже в какой-то степени старый для лейтенанта офицер. Лоб в форме полумесяца, круглые бегающие глазки, нос плоский и с изгибом, обращенным вверх, похотливые узелки в уголках мокрых губ. Евгения уже знала этого лейтенанта. Он принимал у нее по описи документы и личные вещи. Он же в комнате дежурной части как бы невзначай провел рукой по выпуклостям внизу ее спины. И заставил остро пожалеть, что для визита в прокуратуру она выбрала не брюки, а юбку.
— Скучаешь? — заискивающе, но при этом с хозяйской уверенностью в голосе спросил он и присел на топчан.
— А вы как думаете? — с горькой усмешкой спросила она.
— Ничего, девочка, и в тюрьме тоже есть жизнь. Главное, с начальством дружить, тогда все будет в порядке.
— Я не хочу ни с кем дружить, — сказала Евгения, догадываясь, куда клонит этот скользкий тип.
— Я тебя понимаю, ты сейчас в ступоре, тебе надо из него выйти… Я так понимаю, вещей у тебя с собой нет.
— Откуда я знала, что меня посадят…
— Да я и сам, если честно, удивлен. Ну, развратные действия, это еще можно понять. Железного занавеса давно уже нет, люди расслабились, раскрепостились. Я бы и сам, если честно, кого-нибудь сейчас совратил… — незлобиво, но с маслеными разводами в глазах улыбнулся лейтенант.
— Только не меня… И вообще, я не понимаю, что вам от меня нужно? — ежисто спросила она.
— А то и нужно, что утешить бедную девочку. Ничего такого ты не сделала. Ну, подумаешь, в порно с каким-то малолеткой снялась…
— Не было никакого порно. Меня банально изнасиловали. Меня. Изнасиловали. И меня же обвинили в разврате…
— Ну, как насчет настоящего порно? — похотливо улыбнувшись, спросил офицер. — Могу телевизор сюда принести, с видиком. Я все могу… И уют можно здесь сделать, как дома. Матрасы принесу, одеяла, цветочки, все такое… Будем лежать, порнушку смотреть…
— За кого вы меня принимаете? — вспылила она.
— Тихо, цыпа, не шуми! — зашипел на нее лейтенант.
И, чтобы утихомирить, накрыл своей ладонью ее голую коленку.
— Я сейчас кричать буду! — Евгения вскочила со своего места, встала у двери.
— Я же говорю, тихо! И кричать не надо… Не хочешь, не надо… Потом захочешь. Сама попросишь. Я подожду…
Похабник ушел, но Евгения была уверена, что этот его визит не последний. А если не он, то кто-нибудь другой из ее надсмотрщиков пожалует. Ведь репутация у нее не ахти, теперь она для всех падшая женщина, которой могут пользоваться все, кому не лень…
Рыбин перебирал пальцами по столу, как по струнам гитары. Вроде бы нервничает следователь, но выражение лица при этом как будто безмятежное.
— Я не буду ничего подписывать.
Евгения оттолкнула отбитые на машинке листы с обвинительным заключением.
— Это ваше право, — внешне невозмутимо сказал он.
— Мое право составить на вас жалобу и отправить в вышестоящую инстанцию!
— А этого я вам не советую. Во-первых, вы ничего не добьетесь, а во-вторых, вы только усугубите свою вину… Скажите, с кем вы сейчас находитесь в камере?
— Ни с кем, одна.
— И то вам плохо… А представьте себе такую же, как у вас, камеру, и в ней двадцать уголовниц…
— Так не бывает.
— Уж поверьте мне, бывает и хуже. Завтра вас переведут в следственный изолятор. Я позабочусь, чтобы у вас была приличная камера. Но если вы начнете писать жалобы, вас переведут в камеру к прожженным уголовницам. Скажите, вы бы хотели заняться сексом с женщиной?
— Нет! — встрепенулась она.
— Ладно, если бы просто с женщиной, а то с грязной уголовницей… В общем, советую вам обойтись без самодеятельности, это в ваших же интересах…
Возможно, Рыбин всерьез опасался, что Евгения поднимет шумиху, но даже если вдруг вышестоящие инстанции приструнят этого следователя, то Адам возьмется за другого. Да и не приструнят его, потому что в этой продажной стране с могущественными людьми не воюют. А отец у Адама именно такой человек.
— Вы меня поняли? — жестко спросил Рыбин.
— Да, — обреченно кивнула она.
— Вот и хорошо, — взбодренно улыбнулся следователь. — А раз так, еще один совет. Не пытайтесь плыть против течения. Признайте свою вину, и на душе станет легче, и суд учтет ваше раскаяние. Будете паинькой, получите по максимуму — все три года, но условно. И вас тут же отпустят из здания суда домой…
— Условно?! — настороженно спросила Евгения. — А это возможно?
— Конечно.
— Тогда зачем же меня держат под стражей сейчас?
— Потому что суд не счел нужным изменить меру пресечения, — напустил туману Рыбин.
— Но разве был суд?
— Будет… Мой вам совет, не забивайте себе голову. Отправляйтесь в камеру и постарайтесь расслабиться. Сидеть вам недолго, максимум два месяца, пока не закончится судебный процесс. Так что набирайтесь терпения…
Ее доставили в изолятор временного содержания, закрыли в камере, которую за два дня обитания в ней она привела в более-менее сносный вид. И цветочки на столике появились, спасибо маме, и чистое белье — это заслуга отца, который дал ей немного денег, чтобы подмаслить надсмотрщиков. Под нарами стояла сумка с вещами и сладостями, которые хоть как-то разбавляли горечь ее существования.
После отбоя она легла спать, простыней закрывшись от круглосуточно горящей лампочки. Так называемое дежурное освещение раздражало Евгению и вместе с тем служило ей иллюзорной, но все же защитой от похабников с погонами на плечах. Наступала третья ночь в заключении, и девушка хотела надеяться, что и она пройдет так же спокойно, как и предыдущая.
Она уже засыпала, когда лампочка погасла. Возможно, она просто перегорела, но девушка о том даже не подумала. Евгения вскочила с нар как ошпаренная, схватила со стола ложку, как будто это был нож, которым она могла защититься от насильников.
Дверь открылась, в камеру зашел мужчина.
— Не подходи! Убью!
— Жень! Это я! — услышала она знакомый голос.
— Никита?! — радостно воскликнула она.
— Я… Можно к тебе?
— Ну конечно!
И в тот же миг за ним захлопнулась дверь, и почти сразу же зажглась лампочка. Она увидела Никиту. В белой футболке, в джинсах, спортивный, подтянутый. Может, и не самый красивый, но, казалось, не было на свете желаннее мужчины, чем он. Или нет, вообще не было на свете желанных мужчин, кроме него…
— Как ты здесь оказался?
— Хочешь, скажу тебе, что я, как великий Гуддини, могу свободно перемещаться из камеры в камеру?
— Можешь сказать все что угодно, я всему поверю, — улыбнулась она.
— А в то, что я здесь рядом сижу, тоже поверишь?
— Я как-то не подумала, — нахмурив брови, с чувством вины сказала Евгения.
Она же знала, что Никита арестован, как и она. И сидеть он мог в одном с ней изоляторе. Но у нее даже мысли не возникло, что Никита где-то рядом. И все потому, что не до него было, о себе, любимой, только и думала.
— А я подумал… Мне Катька сказала, что тебя тоже взяли. А тут еще сказали, что к нам в изолятор самую красивую девушку на свете посадили. Ну, и я подумал, что если самая красивая, то это ты… Договорился с надзирателем, сказал, что мы с тобой жених и невеста, ну, и на лапу дал, само собой — без этого ему на все наплевать, даже на то, что мы муж и жена…
— Мы не муж и жена, — растроганно и мило улыбнулась она. — И даже не жених с невестой…
— Да, но выгонять же ты меня не станешь, — с озорным нахальством сказал он.
— Не стану…
Евгения взяла его за руку, вместе с ним села на краешек застеленного топчана.
— Катька говорила, что ты из-за меня в морду Адаму дал, это правда? — с замиранием, будто в ожидании чуда, спросила она.
— Правда. Из-за тебя и прямо в морду лица…
Казалось бы, иного ответа и быть не могло. Но все же в душе у нее раскрылся аленький цветочек: чудо произошло.
— За то и поплатился? — спросила она, не желая падать из красивой сказки в суровую прозу жизни.
— Не знаю… Но то, что меня подставили, точно. Катька хотела с Адамом поговорить, но он куда-то на юга укатил. Да и черт с ним… Главное, что мой Толян жив, из комы уже вышел. И сообщников моих нет, и сдать их я не могу, потому что не знаю их… В общем, думаю, или дело само по себе до суда развалится, или условно дадут…
— И мне условный срок обещали.
— За что?
— За совращение несовершеннолетнего подонка. Оказывается, у нас в стране так: если женщину изнасиловал малолетка, то виновата будет она… Каково?
— Мне очень жаль, что так произошло, — немного помолчав, сказал Никита.
— Ты так говоришь, как будто в чем-то виноват.
— Может, и виноват… Надо было нам вместе быть, тогда, может быть, ничего бы и не случилось.
— Да, но у тебя Белла, — сорвалось у нее с языка.
— Брось, это всего лишь казус.
