— Эй, Малек, — негромко позвали из соседней камеры. — Двигайся ближе к стене. Ты меня слышишь?
— Слышу.
Голос принадлежал какому-то незнакомому зеку.
— Дега умер час назад. На берегу в него стрелял Петрик. Ты понял?
— Понял, — машинально отозвался я.
— Они втроем пришли на берег, и Петрик случайно выстрелил. Ты ничего не знаешь. Хочешь жить — молчи и не отвечай ни на один вопрос.
— Ты кто такой? — после паузы спросил я.
— Тебе не все равно?
— Не все…
— Захар просил передать: Петрик признается сам. Твое дело поддакивать и молчать. Ты купался и ничего не видел…
По коридору протопали сапоги дежурного охранника. Голос за стеной умолк. Точно так же несколько дней назад меня ласково уговаривал молчать Шмон. Я молчал, а меня все равно приговорили к смерти. Твари, разве вам можно верить?!
Петрик потребовал, чтобы его допросили первым, так как он желает сделать явку с повинной.
Отсутствовал он довольно долго, а потом вызвали меня. В кабинете сидели начальник оперчасти Катько и тот самый молодой опер Иванов, который допрашивал меня после случая в бане.
Иванов заполнял протокол. Вначале он старательно изложил, где я родился, крестился, за что меня судили, а затем подробно записал с моих слов события прошедшего дня.
Еще не зная, как себя вести, я рассказал, что пошел купаться на речку, потом туда же подошли Дега, Шмон и Петрик. Они расположились неподалеку, о чем-то разговаривали, и вдруг раздался выстрел…
Капитан Катько, в портупее и застегнутом на все пуговицы кителе, смотрел на меня насмешливо и выжидающе.
— А что там за драка произошла? — спросил он.
— Не знаю.
— Так была драка или нет?
— Не помню.
— Они далеко от тебя сидели?
— Не помню… Ну, может, шагах в пятидесяти. На берегу…
— Я сам знаю, что на берегу. Ну-ка нарисуй, где ты был во время выстрела и где были они.
Капитан быстро набросал на листе бумаги схему того места, где нас обнаружил ефрейтор Сочка. Даже подкову елок старательно изобразил начальник оперчасти. Видимо, перед допросом он тщательно осмотрел место происшествия.
Я осторожно принял хорошо заточенный карандаш и, подумав, изобразил крестик, потом рядом еще три.
— Ну? — торопил меня Катько. — Ты их видел, так?
— Видел…
— Так что там произошло?
— Петрик случайно выстрелил в Дегу… то есть в Дягилева.
— Ты уверен, что Петрик? А может, Шмон? — насмешливо спросил Катько.
— Петрик.
— А ты что делал после выстрела?
— Я?
— Ну ты, ты! Ведь тебя застигли в тот момент, когда ты дрался со Шмоном и Петриком. Может, ты им за Дягилева решил отомстить?..
Потом Катько сказал лейтенанту Иванову:
— Ночь уже, первый час, иди отдыхай. Я тут сам…
Лейтенант пробормотал, что он не устал и готов остаться сколько нужно, но Катько, придвигая к себе бумаги, повторил:
— Мы вдвоем побудем… Разговор у нас долгий. Мы же утром всю эту чушь Василию Васильевичу повторять не будем? Кури, Славка!
Он великодушно двинул по столу пачку «Беломорканала». Я закурил. Андрей Иванович Катько был из местных, забайкальских. Воевал в Японии, где командовал стрелковым взводом, и иногда, по праздникам, надевал парадный китель с медалью «За победу над Японией» и диковинным китайским орденом.
— Сколько тебе осталось? — спросил он.
— Четыре с половиной года.
— Плюс червонец за Дягилева, плюс трояк за самопал. Считай!
— Дегу убил Петрик. Он же во всем сознался.
Катько весело перекатывал в пальцах толстый граненый карандаш. Если полковник Нехаев занимался в основном огромным хозяйством лагеря и прииска, золотодобычей, «гонял» офицеров и технический персонал, то его помощник Катько занимался нами, зеками, и во всех тонкостях знал внутрилагерные отношения.
Точнее сказать, он знал очень многое. Несмотря на уверенный вид, капитан пока не мог выстроить схему сегодняшнего происшествия.
Было просто и логично предположить, что двое лагерных уркаганов Дега и Шмон за что-то взъелись на фраеренка Малька. Хотели поучить его уму-разуму, а может, даже убить. Но фраеренок оказался зубастым и застрелил Дегу, одного из самых крутых лагерных урок. В эту версию можно поверить, но дальше начинается непонятное… По чьей-то команде выскакивает шестерка Петрик и пишет явку с повинной, что своего хозяина Дегу застрелил он, Петрик, случайным выстрелом. И что пистолет принадлежит ему. Все это подтвердил Шмон, близкий друг Деги. История получается несуразная, и концы с концами не вяжутся.
— Давай прекратим вранье, — устало проговорил Катько. — Уже второй час ночи. Пистолет изготовил ты. И стрелял ты. На пистолете отпечатки только твоих пальцев.
Я пожал плечами. Семнадцать с лишним лет лагерей, которые, по словам Катько, светили мне впереди, оглушили меня не хуже дубинки Шмона. Вся жизнь за проволокой! Я знал: Катько сумеет доказать, что стрелял я. А может, не сумеет? Свое единственное спасение я видел опять лишь в полном отрицании самых очевидных фактов.
— Пистолет вижу первый раз, — я мотнул головой в сторону разложенных на столике в углу обломков моего самопала. — Откуда мне знать, что там за отпечатки?
— Не валяй дурака. Вы его делали вдвоем с покойным Тимченко. Жаль, слишком поздно я про это узнал.
Насчет отпечатков пальцев Катько вешал мне на уши лапшу. Пистолет, вернее остатки его, хватал Петрик, а затем ефрейтор Сочка, который и принес его в лагерь. Так что всяких отпечатков там хватало — хрен разберешься, кто из него стрелял. Разве что назначат экспертизу и будут искать следы пороха у меня на коже. А это значит, что меня повезут в город.
Но Катько, судя по всему, никаких экспертиз назначать не собирался. Он хотел докопаться до истины сам.
— Что у тебя произошло с Детой и Шмоном?
— Ничего.
— Давай тогда вспомним эпизод в бане.
— А чего его вспоминать? — пожал я плечами. — Поскользнулся, и все дела.
За окном голубыми сумерками обозначалась светлая полярная ночь. Лето катилось к концу и скоро по ночам здесь будет так же темно, как в средней полосе. А потом выпадет снег и начнется безумно длинная зима. На столбе мерцала электрическая лампочка, и я подумал про свой родной дизельный участок. Интересно, кто сегодня дежурит — Олейник или дед Шишов? Впрочем, какая разница?.. Я вляпался крепко. Теперь либо срок на всю катушку, либо уголовники прикончат.
— В бане Шмон и Марча пытались разбить тебе башку. Зачем им нужна твоя смерть?
— Не знаю…
— В бане они пытались тебя убить в первый раз, но ты отделался сотрясением мозга. Сегодня, то бишь вчера, последовало продолжение. Чем ты им насолил?
Я молчал, и капитан, обойдя стол, крепко сдавил мне ухо, как нашкодившему мальчишке… Я вскрикнул. По щекам потекли слезы. Но плакал я не от боли, а от отчаяния.
— Что я вам сделал? — заорал я, вывернувшись. — Ну застрелил этого гада Дегу! Вы хоть знаете, сколько на нем крови? Да он весь лагерь под заточкой держит! А вы тут свои бумажки строчите… Его давно уже к стенке надо было!
Я пытался выкрикивать что-то еще, но челюсть повело на сторону. Я мычал и отплевывался, слюна душила меня. Я не терял сознания, но все вертелось перед глазами. Сжавшись в комок, я плакал, зажав виски ладонями.
— Успокойся… слышишь?!
Слова капитана доносились откуда-то издалека. Я их не понимал и не желал успокаиваться.
— Пристрели меня, сволочь! Может, лишнюю звездочку получишь. Вам же все равно, кого стрелять!
— Ты что мелешь?
Катько рывком посадил меня на диван, сунул стакан с водой. С большим усилием я сделал несколько глотков. Минут десять мы сидели молча, оба успокаиваясь и докуривая папиросы из опустевшей пачки капитана.
Я, конечно, погорячился. Начальник оперчасти Андрей Иванович Катько не был сволочью. Да, он лез во все наши секреты, вербовал стукачей. Но все в лагере знали, что капитан Катько, как и дядька Нехай, слово свое держит и человека не продаст.
Он заговорил со мной о семье, деревне, в которой я вырос, но я отвечал односложно, по-прежнему не собираясь откровенничать. А еще я слишком устал, чувствуя себя выжатым и опустошенным. У меня тряслись руки и нестерпимо болела голова после бессонной ночи и множества выкуренных папирос.
— Отведите меня в камеру, — попросил я. — Я больше не могу…
Я не спал почти всю ночь, но сон, сваливший меня, был коротким и беспокойным. Мне снова снились деревня, наш рубленный из сосны дом, я видел лица матери и сестер, потом появился Мишка Тимченко, и он почему-то жил рядом с нами в доме соседа Феди Бренчугова.
Я проснулся от холода. На мне была лишь нательная рубашка и легкая спецовка, которые совершенно не грели. Я принялся ходить взад-вперед по камере, пока не принесли завтрак: кусок хлеба и кружку теплого чая.
