Пьер Немур - Пусть проигравший плачет

— В котором часу это произошло? — спросил адвокат.

— Приблизительно в 17 часов 30 минут, как сказал мне по телефону Локар. Ах, дети мои, не скрою, что я ждала вас с большим нетерпением. Я бы предложила поехать на место, чтобы самим убедиться в том, что произошло.

Гедеон Шабернак с задумчивым видом посмотрел на свой бокал, затем взглянул на часы и сказал весьма категоричным тоном:

— Я решительно не советовал бы вам это делать. Там поблизости наверняка находится полиция. Возможна проверка удостоверений личности. Думаю, что не в наших интересах, чтобы полиция заподозрила какую-то связь между этими двумя инцидентами.

— Но ведь нужно, — возразила Изабелла, — чтобы мама смогла получить самую полную информацию. Она не может ждать, пока ей сообщит об этом месье Слим…

— Я тоже так думаю, — сказал молодой человек, вставая. — Вот почему я поеду туда сам. Сейчас почти девять вечера. В это время мне понадобится не более получаса, чтобы добраться на место. Я разыщу соседей и получу у них всю необходимую информацию. Предлагаю вам поужинать без меня, но потом дождаться моего возвращения. Я наверняка успею вернуться часам к одиннадцати.

Он подхватил свой плащ, оставленный в холле, отклонил любезную помощь Бенджамина, сбежал по лестнице и направился к своему «мустангу».

Самым сложным оказалось разыскать улицу Сталинграда. Настоящий Сталинград вряд ли был мрачнее этой темной улочки в предместье, идущей параллельно ограде рынка Ранжис.

Стало еще холоднее. Мелкий дождь уже много часов падал с темного неба. Изгибавшаяся дугой улица была скупо освещена несколькими фонарями, свет которых отражался в лужах черной воды, текущей из водосточных труб. По обе стороны тянулись пустыри и скромные домики из серого цемента, крытые светло-коричневой черепицей, которая днем должна была выглядеть столь же унылой и печальной, как и все остальное.

За каменными заборами и металлическими решетками угадывались грязные и голые по-зимнему палисадники, ожидающие хмурой весны, которая наверно никогда не придет. Днем взгляд мог наткнуться на расположенные неподалеку стены заводов, дворы торговцев ломом, кладбища автомобилей. В голову невольно приходили мысли о безнадежных полотнах Вламинка.

Гедеон Шабернак проехал улицу Сталинграда, оставил машину в точно такой же улочке, отходившей под прямым углом к ней, и прошел пешком сотню метров. Окрестности были пустынны. Однако даже дождь не смог прогнать трех-четырех зевак, которые разглядывали разрушенный небольшой домик, перед тем как обменяться впечатлениями в тепле скромного бистро, выходившего фасадом на тротуар метрах в тридцати оттуда.

Ближайший фонарь находился довольно далеко. Даже подойдя поближе, Гедеон разглядел не так уж много: домик выглядел настолько банальным, насколько это было возможно. Палисадник перед ним был зацементирован для удобства посетителей и оставалось только совсем немного открытого места, чтобы могли выжить четыре рахитичных куста шиповника, требовательные корни которых местами прорвали дорожное покрытие. У дома не было подвала. Он был просто поставлен на бетонированную площадку, которая вся теперь была завалена кучами строительного мусора и обломков.

Дом, в котором было по одной комнате с каждой стороны от входа, и одна наверху, был буквально сметен с лица земли, вывалив наружу все потроха: крытый плюшем диванчик, буфет в стиле Генриха IV, какие делали перед последней войной, не говоря уже о множестве волнующих вещей, которые обычно стыдливо прячутся в бедном жилище. Кровать была выброшена в палисадник, вывернув наружу металлические пружины матраса и ватные подстилки.

Полицейский агент постукивал каблуками по тротуару. Он подозрительно посмотрел на светлый непромокаемый плащ адвоката, но воздержался от вопросов.

Гедеон, в свою очередь, присоединился к группе соседей, тихо делившихся впечатлениями от происшедшей катастрофы, и ненавязчиво сопроводил их до ближайшего бистро.

В заведении сложилась обстановка, без сомнений, непривычная для такого времени дня. Заведение называлось «Встреча друзей». Это было написано на старинный манер на его наружной витрине буквами из белой эмали.

Внутри стояли мраморные столики и диванчики из искусственной кожи, как и тридцать лет назад; время, казалось, остановилось в своем движении в этом маленьком уголке парижского предместья. Единственными уступками современности были: цинковая стойка, предшественница которой наверняка не смогла бы пережить во время войны охоту за цветными металлами, и телевизор, укрепленный на стойке, привинченной к стене в глубине комнаты. В данный момент он работал при общем к нему безразличии.

Вокруг стойки плотно толпились люди. В основном это были местные жители и герои дня — свидетели драмы, число которых было невелико, так как взрыв произошел в такой час, когда трудовое население Шевийи-Ларю было занято на заводах или в конторах. Гедеон заметил среди двух десятков посетителей двух молодых репортеров, фотографа и еще одного человека, которого он определил как полицейского офицера в штатском.

Основное внимание было сосредоточено на хозяине, человеке лет пятидесяти в свитере с отвернутым воротником, с сероватым лицом и угасшим взглядом. Вдобавок один его глаз был скрыт дымом зажатой в зубах сигареты.

Гедеон Шабернак решил выдать себя за агента компании, застраховавшей домик. Однако ему не пришлось воспользоваться этим замыслом, так как он оказался свидетелем интервью, которое хозяин бистро дал газете «Пари-Жур».

— Была половина шестого, — объяснял он в восторге от своей неожиданной популярности. — Я как раз собирался укладывать бутылки, которые только что доставили с фирмы «Чинзано».

Он закрыл второй глаз из-за фотовспышки. Репортер спросил:

— В доме жили три женщины, не так ли? Вы знали их?

— Чисто внешне. Они жили здесь всего несколько недель и не были моими клиентками. Только одна зашла как-то на днях, на прошлой неделе, и попросила разрешения позвонить по телефону. Из ее разговора я понял, что они работают по ночам на рынке, и работают очень много. Вот почему им трудно приезжать из Парижа и возвращаться обратно. Потому они объединились втроем, чтобы арендовать домик Видаля, — он отставной офицер и большую часть времени проводит у своих детей в Неврэ.

— И как они выглядели?

— Молодые женщины. Все трое. Достаточно симпатичные и я бы сказал, что… достаточно пухленькие. Но они вели себя довольно прилично, мда… Я бы не решился еще что-нибудь сказать о них. Я даже не знаю, как их зовут.

Журналист делал заметки в своем блокноте. Он старался держаться несколько свысока, понимая интерес, который проявляют к нему люди, которые не преминут прочитать его статью в завтрашнем номере газеты.

— Было 17 часов 30 минут и вы укладывали свои бутылки, — подсказал он.

— Да. Мне вдруг показалось, что дом зашатался. У меня не было времени, чтобы спросить, что случилось. Страшный взрыв потряс весь квартал. Стекло в двери вылетело. Просто удивительно, как выдержали витрины.

Как в хорошо сыгранном ансамбле, все взгляды обратились на дверь, стекло в которой было заменено картоном от коробки «Чинзано».

— Я не успел ничего сделать, — продолжал он. — Сразу бросился наружу. Единственное, что я там увидел, это облако, огромное облако пыли, в котором исчез домик Видаля.

Послушайте, месье. Вы слишком молоды для таких вещей, но я во время войны был депортирован в Германию. На принудительные работы. Ну, ладно, а кроме того, я присутствовал при бомбардировках. И тогда все было именно так. Я просто окаменел. Поверьте, я был совершенно ошеломлен. Я был просто не способен ни что-то сказать, ни сделать. Облако пыли медленно рассеялось и то, что я увидел, повергло меня в ужас. Домик практически сравняло с землей. Груда руин. И посреди улицы стояла кровать.

Хозяин бистро не хотел выглядеть невеждой. Он выждал некоторое время, тщательно подбирая слова.

— Да, это было, — сказал он, — одновременно и страшно, и смешно. Кровать была разгромлена. В общем-то, она не так уж сильно пострадала от удара. Но в водосточной канаве лежал труп. Труп женщины в ночной рубашке.

— Труп? — удивился репортер. — Мне казалось…

— Подождите немного, — авторитетно прервал его хозяин бистро. — Сначала я не подходил близко. Это произвело на меня страшное впечатление. Я побежал к себе, позвонил в полицию и сказал им, что произошел взрыв и что имеются жертвы. А затем я вновь подумал об этой бедной молодой женщине. О ее раздетом теле, распростертом на улице. Это неприлично, я надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Я побежал в свою комнату, схватил одно из одеял и вернулся на место.

Он снова выждал некоторое время, перевел взгляд на своего помощника, чтобы окружающие могли сказать: