Нассать в чужую постель, подсыпать незаметно соли в компот или сахара в суп, измазать самой едкой – мятной до изжоги пастой – лицо и вещи очередного недоброжелателя или врага: в этом мне точно не было равных! Кто как не я мог незаметно прокрасться в комнату – чтобы никто не увидел неожиданного внезапного гостя, в случае же чьего-то появления я мог быстро спрятаться под кроватью. Скрываясь так от хозяев, я узнал немало секретов и представляющих интерес вещей, которые мог использовать для собственных целей. Тайная страсть одного жмота и жадины к особо вкусным шоколадным конфетам заставляла его тайно обжираться днём, когда – по замыслу – никто не мог накрыть его с поличным. Не тут-то было! Обнаруженный мною тайник скоро оказался почти полностью очищен, а впавший в ярость хозяин так до конца смены и не понял: кто же наказал его за жадность и обжорство!
Ну и всякие запретные удовольствия тоже встречались. Хотя вначале я не понял: что за удовольствие такое – нюхать непонятную химическую дрянь! Предложивший это парень был явным дебилом: слабоумие так и сквозило в каждом его слове и движении, так что я подумал, что именно поэтому его тянет на сомнительные опыты и эксперименты. Но однажды то же самое мне посоветовал сосед по палате, так что я наконец решился попробовать.
Не могу сказать, что получил какое-то удовольствие: это было как, допустим, с прыжками в воду. То есть когда компания балбесов пришла к речке и стала прыгать с высокого обрыва, изображая радость и восторг, но в компании оказался парень, никогда подобного не делавший. Так вот все его подначивают, говорят – как это хорошо и приятно! – а когда он наконец решается, то после сильного удара выныривает в удивлении на поверхность, наглотавшись холодной воды, и так и не может понять: а что же здесь хорошего?
Именно так случилось у меня после первого так сказать сеанса. Полученный вечером тюбик я открыл под одеялом, закрывшись там от всех. Запах оказался яркий и запоминающийся, но никакого кайфа – якобы обязательного – я так и не ощутил. В чём-то он напоминал запах бензина: я знал парня, который тащился от него, но даже ему не приходило в голову наливать его в маленький флакончик и нюхать под одеялом! Так что, вернув тюбик с клеем хозяину, я решил не влезать туда дальше. Хотя, если я сам был равнодушен: то другие явно тащились! Что и можно было использовать.
Когда я уже потом приехал в город, то обнаружил, что клеем увлекается Штырь. До конца скоротечной славной карьеры ему оставалось больше года, и всё это время я снабжал его ценным продуктом. То есть клеем, считавшимся лучшим с точки зрения нюхачей и достать который, соответственно, было совсем непросто. Однако обнаруженный мной однажды хозяйственный магазинчик выкидывал время от времени на прилавок разные интересные вещи, и самое первое, что я регулярно скупал там – был именно клей.
Местонахождение магазинчика было моей коммерческой тайной, от поддержания которой я немало выиграл. Не один только Штырь стал моим клиентом: продававшиеся за рубль тюбики я втюхивал по три рубля ещё нескольким одноклассникам и тем, кто был младше. Не могу сказать, что бизнес оказался поставлен на широкую ногу – нет! – просто время от времени тот, кому удавалось скопить нужную сумму, отводил меня в сторону и просил – якобы для опытов – продать ещё один тюбик: алюминиевое вместилище сочной яркой субстанции. Знали ли про это другие? Ну, они знали, что я занимаюсь с Сергеем химическими опытами и могу достать кое-какие недоступные им вещи. Какую-нибудь, к примеру, аммиачную селитру, за что всегда беру себе некоторый процент. Откуда? От верблюда! Я ведь не обязался раскрывать свои источники, тем более что такие просьбы возникали очень редко. Если кто-то хотел устроить хороший фейерверк, или собирался морить крыс, или нуждался в хорошей такой отраве для насекомых, он знал: надо попросить меня, и я достану. Может, не совсем то, что он предполагал изначально, и не по самой низкой цене, но на меня можно в таком деле положиться. Где доставал? Ну, в том же магазинчике, где я тоже смог наладить взаимовыгодные отношения. С кем? С продавцом, стоявшим обычно за прилавком: я просто познакомился в конце концов с этим мужиком и отстёгивал ему небольшой процент за постоянные мелкие услуги.
Удивляло ли его то, что такой мелкий шкет постоянно тёрся в магазине и спрашивал про вещи, которыми обычно интересуются достаточно взрослые люди? Совсем нет: старый умный еврей безусловно видел, что я шкет только внешне, внутри же я старше сверстников. Им ведь не приходилось так бороться за место под солнцем, им не требовалось заботиться о завтрашнем и послезавтрашнем дне, у них имелись надёжные полноценные отцы или хотя бы матери, которые и выдавали им карманные деньги на текущие расходы. Так что я был совсем не то, что большая часть однолеток-оболтусов, ну вы это уже наверно поняли. Учился же я, несмотря на вольности и отклонения, достаточно легко и просто. В младших классах я даже слегка халтурил, но несмотря на это держался среди лучших. Лучшим в классе, разумеется, я стать никак не мог: я ведь не был лизоблюдом и прилипалой, заглядывавшим в глаза каждому учителю в надежде на дополнительное поощрение – нет! – я оставался человеком своевольным и самостоятельным. Поддерживая внешние приличия, я никому, разумеется, и намёком не давал понять, чем занимаюсь в свободное время: про Коляна с компанией, а также про клей одноклассники и учителя не узнали до самого конца. А также про кое-что ещё, что могло полностью изменить мою судьбу и не довести до жёстких вместительных нар в далёкой глуши.
Я про травку. Расспрашивавшие меня раньше следователи совершенно не интересовались моими прошлыми делами и подвигами, ну ещё бы: на фоне пяти трупов всё прочее выглядит таким мелким и незначительным! Но поскольку вас интересует не только апофеоз, так сказать, моей карьеры, то хочу ещё кое-что рассказать. Теперь мне за это ведь ничего уже не будет, да и кому интересны мелкие подробности двадцатилетней давности: только вот вам если? Вы знаете: общение с вами ведь помогает мне жить, я как-то даже зауважал себя, ну и тем более тюремное начальство… Они ведь видят: вы приходите именно ко мне, и наше общение вам что-то же даёт – ну даёт же?! Так что теперь у меня нет никаких ограничений в получении книг, и газеты я получаю раньше всех. Я даже взял на себя наглость и попросил выписать пару журналов: по научной тематике. Вряд ли они на такое сподобятся, но в последнее время я читаю случайно завалявшиеся здесь номера «Науки и жизни», десятилетней, правда, давности. Если они боятся, что я ищу способ, как подпилить решётки и выбраться наружу, то напрасно боятся: хрен отсюда кто когда выберется! Так что у меня ещё одна просьба: вы не можете попросить их? Ну, выписать хотя бы «Науку и жизнь»? Ладно?
Что же касается травки: то в старших классах школы это стал мой главный заработок. После того, как игры на деньги накрылись медным тазом – никто не хотел больше рисковать – а Коляна с корешами отправили в колонию, у меня оставались только мелкая фарцовка и щипачество. Но что могли дать мелкие спекуляции – два-три тюбика клея в месяц и пробные – не больше того! – выходы на большую охоту? Хотя иногда мне везло. Классе в седьмом я взял первую настоящую добычу. Что это было? Кошелёк! Причём его не могли не украсть: если бы это не сделала моя быстрая шаловливая лапка, то спустя короткое время он исчез бы в чьём-то другом постороннем кармане, заставив хозяина навсегда проститься с несколькими сотнями рублей, что сильно распирали матерчатую оболочку.
Несколько сотенных – ещё советских дореформенных! – бумажек плотным комком обвивали двадцатипяти– и десятирублёвые купюры, заставляя завидовать хозяину кошелька – уже бывшему, сделавшему такую глупость. Торчавшее из кармана куртки плотное образование просто не могло не привлечь чьего-то – в данном случае моего – внимания, так что я всего лишь выполнил роль санитара леса: нашего каменного и бетонного леса, в котором никому не позволительно так глупо провоцировать судьбу и играть у неё на нервах.
Однако это была редкость – большая редкость! – что и заставляло меня постоянно думать о новых источниках доходов. Именно тогда я начал задумываться о будущей карьере и о том, чем хотел бы заниматься дальше. Мать всегда говорила мне: ищи работу чистую, не связанную с большими физическими усилиями или копанием в жуткой непролазной грязи, когда в конце дня ты сам уже не помнишь, на каком свете находишься или кто ты на самом деле: человек или, к примеру, вонючая жирная свинья. Свиньёй мне быть, разумеется, не хотелось: хоть я и видел жирных тварей до определённого момента лишь по телевизору, не передававшему всей их несусветной вони, но я заранее не любил их. Мать знала, что говорила: она сама часто уставала на своей работе, ведь она целый день барахталась в огромной раковине, куда все сплавляли грязную обляпанную едой посуду. Вряд ли кто-то мог ей позавидовать: она в компании ещё с одной посудомойкой обеспечивала целую большую школу, получая не самую могучую зарплату, так что совершенно понятно было, что мать хотела мне совсем другое.
