– Если бы я была птицей, полетела бы во Флориду, в «Диснейуорлд». Мне всегда хотелось там побывать. А еще слетала бы в Нью-Йорк. Может быть. Правда, Нью-Йорк, наверное, не лучшее место для птиц.
Джон подкрадывался все ближе.
– Полетела бы в Сент-Луис – взглянуть на арку,[28] в Новый Орлеан. Покружила бы над Техасом. А потом – в Калифорнию, в Сан-Диего, в Санта-Барбару, в Лос-Анджелес. Говорят, Лос-Анджелес стал дерьмовым городом из-за бандитов и наркоторговцев. Но мне нет до этого дела. Хочу увидеть Венис-Бич, Беверли-Хиллз, «Бель Эр» и Малибу.[29] Хочу увидеть все эти огромные причудливые здания. Я… Я просто… – она запнулась, – просто хочу жить.
Джон был уже рядом. Чуть справа за спиной. Он переступал бесшумно, затаив дыхание. Но его сердце готово было вылететь из груди. И он опасался, что она услышит, как громко оно стучит, и обернется.
Грейс пнула ногой камешек, и тот полетел вниз. Она долго следила, как он кувыркался в воздухе, а потом, ударившись о скалу далеко внизу, разлетелся на множество осколков.
– Говорят, это не больно, – сказала она почти шепотом. – Говорят, умираешь от шока еще до того, как разобьешься. Не понимаю, откуда можно знать такие вещи, но я слышала, что это похоже на полет. Полет прямиком вниз, в землю. Наверное, замечательное ощущение, только если это правда не больно.
Джон растопырил пальцы и приготовился толкнуть Грейс в спину. Сердце дрогнуло, издав глухой звук, словно попыталось пробить выход из груди. Джон слегка отклонился назад, чтобы затем навалиться всем своим весом.
Грейс внезапно повернулась. Джон был в нескольких дюймах от нее. Он схватил ее за одежду и чуть подтолкнул вперед. Правой, повисшей в воздухе ногой Грейс судорожно пыталась нащупать край пропасти на высоте более шестидесяти метров. Ее тело, ее жизнь – все теперь было в руках Джона.
Она даже не попробовала ухватиться за него. Руки Грейс безвольно повисли, она расслабилась, поежившись, слегка прогнулась в спине, как делают люди, когда у них чешется между лопатками. Это озадачило Джона. Находясь между жизнью и смертью, Грейс не забывала о том, чтобы выглядеть сексуально.
Она мельком взглянула вниз, потом наверх – в глаза Джону.
– Терпеть не могу такие шуточки, – заявила она не без жеманства. – Спорим, что ты сейчас не знаешь, чего больше хочешь: убить меня или трахнуть.
Джон с недоумением взирал на размякшую в его руках Грейс. Не дать ей упасть – значило бы не использовать случай. Ослабить хватку, разжать пальцы, и… пусть летит.
Он пристально смотрел на Грейс. Что она для него? Женщина, устроившая ему ловушку и спокойно взиравшая на то, как ее муж собирается избить его в кровь. Женщина, о существовании которой каких-то шесть часов назад он даже не догадывался. Если ослабить хватку, разжать пальцы – что от нее останется? Груда переломанных костей и разорванной плоти. Тринадцать тысяч долларов. Свобода.
Он не сводил с нее глаз.
Потом притянул к себе и крепко поцеловал в губы.
* * *
В полдень жара достигает наивысшей точки. По крайней мере, раньше Джон неизменно это отмечал. Возможно, так и было – в других частях света. То, что ожидало жителей этого городка после полудня, больше походило на фильм ужасов, а полдень служил лишь прелюдией к дневному кошмару. Жара только начиналась в Сьерре.
Он сидел на краю кровати без брюк, обливаясь потом, и глядел в окно. Где-то там, в пустыне, в милях отсюда он обменял свободу на славную еблю.
На великую еблю.
Они начали любить друг друга еще в коридоре по пути в спальню, – это тот случай, когда возбуждение достигает высшей точки и вам уже без разницы, на чем трахаться – на мягком или на жестком. Они начали у стены. Спустились на пол, кувыркаясь и елозя из-за того, что неловко было в таком положении срывать с себя одежду. Потом опять поднялись и долго терлись телами, лаская друг друга руками и взглядами. И, наконец, перешли на кровать, безотчетно, видимо потому, что там и следовало заниматься сексом. Хотя, конечно, не кровать была причиной их страсти. Все закончилось в углу, как у кроликов в пыльном вольере.
Фактически кровать – единственное подходящее место, где можно было отдохнуть после такого буйства плоти.
Грейс лежала рядом с Джоном, голая, потная, и гладила его по спине. Тела их блестели под лучами прорывавшегося в окно солнца.
– Как далеко отсюда до Калифорнии? – спросила Грейс.
– Отсюда? Не знаю. Далеко. Достаточно далеко.
– А ты бывал там раньше?
– Да.
– Там красиво?
Джон кивнул:
– Красиво. Роскошные пляжи. Голубая вода и синее небо до самого горизонта.
Грейс села. Она просунула свои руки под руками Джона, коснулась его груди и крепко прижалась к нему. Он почувствовал спиной ее возбужденные соски.
– Возьми меня с собой, – попросила она.
– Не могу.
– Ну, пожалуйста. Я не буду тебе обузой. А как приедем, бросишь меня, если захочешь. Мне все равно. Лишь бы выбраться отсюда.
– Грейс, не могу. Я сам тут застрял неизвестно на сколько. Мне не хватает паршивых ста пятидесяти баксов, чтобы забрать свою машину у этого чокнутого механика.
Грейс прикоснулась губами к щеке Джона, и он ощутил ее горячее дыхание, когда она прошептала ему в ухо:
– Деньги есть. Гораздо больше ста пятидесяти долларов.
Любопытство заставило Джона спросить:
– И где же?
– У Джейка, – ответила она, снова поглаживая его по спине.
– Ты думаешь, Джейк даст мне деньги просто так и лишь для того, чтобы я смог увезти тебя отсюда?
– Он не даст нам ни цента, – при этих словах она пробежала кончиками пальцев по его позвоночнику. – Мы сами возьмем.
– Возьмем? Но как?
– У Джейка есть деньги. Он держит их в сейфе под полом в гостиной. Он все время о них говорит. Похоже, не бахвалится. Он любит свои деньги. И не хочет потратить чуть-чуть на меня.
– Ты живешь неплохо.
– Да, как птица в позолоченной клетке.
Джону с трудом удалось придать голосу нотки легкомысленного безразличия. Никакой заинтересованности – обычный треп о чужих деньгах:
– И много их у него?
– Думаю, что-то около… ста тысяч долларов.
– Ста тысяч… – вырвалось у Джона, но он вовремя сдержал себя. – Этот сукин сын мне врал!
– Врал? О чем ты?
– Я… ни о чем. Так, он кое-что говорил мне, – задумчиво произнес Джон, но тут же вернулся к замаячившим вдруг деньгам: – Если они в сейфе, нужно узнать комбинацию цифр.
– Нет. Сейф закрывается на ключ. Джейк носит его на шее на цепочке. И никогда с ним не расстается. В прямом смысле слова. Даже занимаясь со мной сексом. – Грейс встала с кровати и надела сарафан. Большинство женщин в одежде выглядят лучше, чем нагишом. Некоторые сложены довольно неплохо и вполне могут позволить себе ходить в чем мать родила. Грейс относилась к тому редкому типу женщин, которые одинаково хорошо смотрятся в любом виде.
– Если он постоянно носит ключ при себе, то нам придется…
– Убить его, – договорила Грейс, поправляя волосы. Она сказала это как бы мимоходом, по-будничному просто.
Джон не сразу отреагировал. Понадобилось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. В первый момент он просто оцепенел. Потом откуда-то из глубины вырвался приступ смеха, продолжительный и неподдельный. Смех накатывал волнами.
– Эта жара сведет меня с ума. – Он просунул руки в рукава рубашки и застегнул ее так быстро, как только позволяла его больная рука. – Надо было совсем потерять голову, чтобы вернуться сюда. Надо вообще не иметь головы, чтобы слушать кого бы то ни было в вашем ненормальном городе, и я точно знаю – не сойти мне с этого места, – что окончательно свихнусь, если останусь здесь хотя бы на минуту.
– Джон, пожалуйста…
– Не представляю, о чем я думал прежде, но это не для меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Убийство. Я не могу убить человека.
Подобно изматывающей погоде, Грейс не собиралась сдавать свои позиции:
– И это все?
– Что все? Господи Иисусе! Ты говоришь об убийстве! – Джон протиснулся к комоду с зеркалом, пыхтя от негодования.
– Разве это так плохо? Мы быстро управимся. Он даже не почувствует. – Грейс приблизилась к Джону и встала у него за спиной. – Скажем, среди ночи. Когда тихо и темно, а он уже видит десятый сон. Тебе нужно будет только бесшумно подойти к нему и…
Она положила ладони на спину Джона. Джон этого не ожидал. Ему почудилось, что она вонзила в него нож. Он резко отскочил.
– Черт!
– Джейк не такой, каким был в молодости. Да и пожил вдоволь.
У Джона подергивались губы. От волнения он с трудом находил подходящие слова:
– Господи! Ты сама-то понимаешь, что говоришь? Вы все тут с ума посходили. Все вы. Но не я, Грейс. Считай, что меня нет. Я не намерен в этом участвовать.
