— Что-о?! — Тиму еще раз удалось меня ошеломить.
— Да, да, дорогой Дик! Его универмаги действительно существуют. Но чтобы сохранить их, ему пришлось пожертвовать многим. Почему? Потому, что, расширяя свое дело в Спрингвилле, он вошел в конфликт с крупным концерном, который решил сломать ему шею. Эбинджер был вынужден работать со все меньшей прибылью, и в конце концов, он торговал себе в убыток. Потому-то и пришлось ему заняться ночными ресторанами, контактируя с преступным миром, — он пошел на это только ради того, чтобы иметь возможность продолжать борьбу за свои супермаркеты.
— Однако в конце концов он победил, не так ли?
Тим Форти кивнул.
— Ты прав. Но это произошло совсем недавно. Тот концерн позволил ему существовать. В настоящее время оставшееся после Арнольда Эбинджера состояние, которое будет унаследовано его дочерью, оценивается в пределах от четырехсот до пятисот тысяч долларов.
Должен признаться, что меня вполне удовлетворила бы такая сумма. Другое дело, если кто-то рассчитывает на миллионы. В этом случае такие деньги могут произвести то же действие, что и холодный душ.
Я отодвинул тарелку и закурил сигарету.
— Оно и лучше, что так случилось. Я буду меньше жалеть.
— Меньше жалеть? — удивился Тим Форти, глядя на меня очень серьезно через толстые стекла своих очков. — Почему? Тебя больше не интересует это дело?
— Нет, — ответил я. — Я бросаю дело Эбинджера, его жену и обстоятельства его смерти. Пойми, в этом деле больше нет клиента. Я не вижу причин встревать во все это.
Широкая улыбка осветила лицо Тима.
— Щенок… — буркнул он. Он называет меня щенком, так как кончил университет на два года раньше меня. — Щенок, это самая лучшая новость, какую ты мог мне сообщить. Ведь я советовал тебе соблюдать осторожность и был очень встревожен твоим упрямством. Тем более что только позавчера ты получил аванс… натурой.
— Что правда, то правда, — ответил я с улыбкой. — Но вчера вечером — ты еще об этом не знаешь — я вернул этот аванс. С процентами.
Когда Луиза узнала о моем намерении отказаться от дела Эбинджера, она от радости бросилась мне на шею. Я вежливый человек и позволил ей расцеловать меня, что, между прочим, было вовсе не неприятно.
Вторую половину дня мы потратили на приведение в порядок счетов и корреспонденции — их скопилось немало, пока я занимался Огденом и его бандой. Мы были в великолепном настроении. В эти послеполуденные часы «индейского лета» солнце медленно двигалось на запад, направляясь в прерию, где все еще галопируют братцы кролики и воют койоты, хотя «грейхаунды»[2] и заняли там место дилижансов.
На душе у меня было бы еще приятнее, если бы время от времени я не слушал радио. Дело Эбинджера имело весьма неприятные последствия. Ситуация становилась все более напряженной. Серьезные беспорядки произошли вечером в Филадельфии — в городе, который я великолепно знал. И причиной растущего напряжения был Спрингвилл. Кстати, нам предстояла еще одна горячая ночь.
Я подошел к окну и взглянул на противоположную сторону реки. Хоть бы изменилось направление ветра и пошел дождь. Это вынудило бы людей сидеть дома.
Я решил пойти с Луизой поужинать в какой-нибудь модный ресторан. Вы, конечно, скажете, что этого не следует делать. Вы можете вообразить Бог знает что. Известно, как это бывает: начинают с бокала чинзано, а кончают неведомо в чьей постели — впрочем, в данном случае постелей было всего две, ее и моя, довольно ограниченный выбор. Отвечу на это, что у вас просто испорченное воображение. Мужчина и женщина вполне могут быть просто коллегами… особенно если иначе нельзя.
Я как раз собирался сказать о моих планах Луизе, когда зазвонил телефон и Луизе пришлось снять трубку. Кто хотел говорить со мной? Пастор Борден. Разумеется, эта фамилия вам ничего не говорит, но в Спрингвилле пастора Бордена знают все. Да и не только в Спрингвилле, но и во многих штатах США.
Лайнус Борден — это человек, влияние которого на окружающих можно сравнить с влиянием, которое оказывал на людей Мартин Кинг. В делах негров он принимает столь же деятельное участие, но менее «деликатен», чем Кинг. Вспомним, однако, о том, что со времени убийства Мартина Лютера Кинга в шестьдесят восьмом году ситуация менялась далеко не в лучшую сторону. Я убежден, что если бы Кинг жил сегодня, он вполне мог бы сблизиться с движением экстремистов.
— Что слышно, отец Борден? — спросил я. То, что ко мне обращается такая личность, польстило моему самолюбию.
— Добрый день, мистер Бенсон, — сказал он. — Я рад, что застал вас, так как хотел бы с вами увидеться.
— Я в вашем распоряжении, отец Борден. Вы знаете мой адрес. Речь идет о делах профессиональных?
Я задал этот вопрос, так как меня нередко посещали духовные особы по разным делам, если желали избежать вторжения полиции.
— Да, речь пойдет о профессиональном деле, — сказал он с некоторым колебанием. — Если это не помешает вашим планам, я был бы рад, если бы вы приехали ко мне.
— К вам домой?
— Нет. В церковь. В храм Святых последнего дня. Четырнадцатая Западная улица. Если вы сейчас свободны, я попрошу вас приехать как можно скорее.
Я на минуту задумался. Ведь я хотел устроить сегодня Луизе настоящий праздник. Я ничего не имею против пастора Бордена, но его привлекательность вряд ли может конкурировать с шармом Луизы… Но ничего не поделаешь, долг превыше всего! Детектив — он как врач: должен быть там, где он нужен.
— Хорошо, отец Борден. Я буду у вас через четверть часа. Вам это подходит?
— Отлично. Я жду.
Несмотря ни на что, Луиза победила. Я просто не мог отказать себе в удовольствии выпить пару стаканчиков в ее обществе. Поэтому, перед тем как уйти, я сказал ей:
— Я полагаю, что дело с пастором Борденом займет не больше часа. Вы запрете бюро, поедете домой и наденете то красивое бежевое платье, которое вам так к лицу. В двадцать часов я буду у вас, и мы вместе поужинаем. Хорошо?
Я заметил блеск в ее глазах и румянец на бронзовом лице. Она была счастлива. Сомневаться в этом не приходилось.
— Выполняю приказ, шеф! — ответила она, и я вышел из бюро.
* * *
Я припарковал автомобиль на Четырнадцатой Западной улице, поблизости от храма. Это была типичная американская церковь методистов, такая же, как и тысячи других в этой стране. На маленькой клумбе я увидел табличку с надписью: «ЦЕРКОВЬ СВЯТЫХ ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ. Богослужения в воскресенье в десять и восемнадцать часов. Молитва и медитация во вторник и пятницу в двадцать тридцать. Думай о своем спасении, слушай слова Иисуса».
Однако сегодня здесь царило спокойствие, так как был четверг, восемнадцать тридцать. Над Спрингвиллом сгущались сумерки.
Выйдя из автомобиля, я поморщился. У меня еще болели все кости.
Я вошел внутрь через маленькую дверь в правом крыле здания и сразу же наткнулся на пастора Бордена, который здесь поджидал меня. Попробую описать его. Разумеется, черный. Темнее, чем я. У него удлиненное лицо с тонкими чертами. Носит очки без оправы. При виде его многим приходит на ум врач, с которым лучше не шутить. В действительности это отличный человек, а его храбрость в борьбе за гражданские права цветных широко известна и признана даже среди белых.
— Я очень признателен вам за то, что вы сочли возможным приехать сюда, мистер Бенсон. Следуйте за мной, пожалуйста. Я хочу объяснить вам, в чем дело.
Он повел меня через погруженную в полумрак церковь. Возле амвона, с которого пастор обращается с проповедью, были вывешены номера псалмов с прошлого воскресенья, хотя не исключено, что они предназначались для следующего. Мы прошли через главный неф. Слева замаячили контуры маленькой часовни, в которой Борден совершал молитвы, собирающие обычно только узкий круг избранных. В часовне было еще темнее, чем в церковном зале. Я заметил в углу сидевшего на стуле человека и тут же за своей спиной ощутил присутствие другого, наставившего на меня ствол пистолета. В моей профессии не нужно видеть, чтобы знать. Такие вещи просто чувствуешь.
Признаюсь, я почувствовал себя дураком. Позволить гробануть себя в церкви, будучи препровожденным туда пастором, — такое явно не укладывается в рамки здравого рассудка! Я собирался выложить это Бордену, но он опередил меня:
— Вам не следует ничего опасаться, мистер Бенсон. В доме Божьем вас не постигнет никакое несчастье. То, что вы видите, на первый взгляд действительно производит впечатление засады, но так уж сложилось, что эти люди по многим причинам должны сохранить абсолютную анонимность.
Сидящий на стуле человек не шевельнулся. За своей спиной я слышал дыхание второго. Уж он-то производил впечатление человека, сидящего в засаде! Я сел на ближайший свободный стул. Так же поступил и пастор. Теперь в стоячем положении пребывал лишь тип, караулящий у двери, соединяющей часовню с главным залом церкви.
