— Ау! Жрец!
Молчание. Ты рассчитываешь на мою логику? Ладно, согласен быть умным в нужной тебе степени. Много ли знаешь обо мне? Во всяком случае, ты уверен, что за эту самую египтологию я ухвачусь наверняка. Но все возможно. Разберемся.
Где-то здесь, загодя, до встречи с хозяйкой (трепещи, душа моя Любка!), с опережением… да, до возможного в любую секунду звонка в дверь или телефонного, надо найти нечто. Надо сделать свой ход. Почти любой, но свой.
Что сделал бы на месте Роальда тот Роальд-ка-питан, который, как предполагает «жрец»… ну, тот капитан, каким он представляется «жрецу»? Да, «жрец» знает, что капитан более-менее уверенно сечет в похоронных обрядах древних египтян, знает многое про Любку, знает, что капитан Роальд личность ранимая, знает про дочь Ленку… знает, гадина, про жену Люську! Иначе бы не отрывал капитана от коллектива. А что у нас на руках, капитан? Какие козыри? Скажем, тот для «жреца» понятный Роальд, прежде всего, выходит, позвонил бы домой? Сейчас, отсюда. Предупредил бы серьезно, что задерживается на работе и что, мол, в РУВД в ближайшие часы его тоже не стоит разыскивать. Да, я бы позвонил, «жрец», правда, но не совсем по этому поводу… ладно. Это мысль тайная.
Итак, сейчас «жрец» предвидит выход капитана на телефонный аппарат? Возможно, предполагает, что чуть раньше Роальд еще раз, подробно, осмотрит квартиру, по ходу же дела позвонит домой. Вроде бы логично?
В таком случае свет вспыхнет в спальне, потом в гостиной. Уже так темно, что — обязательно вспыхнет. Но мы задержимся на кухне, «жрец».
Капитан Роальд докурил сигарету. Загасил в пепельнице, предварительно убедившись, что следов чужого пепла в пепельнице нет.
Достал носовой платок.
За двое суток пыли набирается мало. Любка вообще чистюля. Ну вот, скажем, на крышке чайника должна быть пыль? Есть — чуть посерела часть крышки. А вот здесь, сбоку, пыль стерта. Но я же ничего на плите не трогал, «жрец». Конечно, тебе, может, «до лампочки», что я здесь сейчас обнаружу, ты и не скрывал вроде, что здесь бываешь. Но мне нужны твои материальные приметы, друг. Так, из любознательности. Вода в чайнике все-таки не такая холодная, как должна бы, что-то чуть тепловатая. Чай пил? Но тогда это ты нынче утром его пил. Не позже.
Чашки. Ну? Две чашки, вот эти, Любка обычно сюда не ставит. Ну? В обеих чуть-чуть влажно. Вот собралась капелька воды. Когда это было? Скажем, часа два назад или чуть больше. Зачем бы тебе, «жрец», из двух-то сразу?.. Кое-какая информация есть! Не так? Вот в мусорном ведерке пусто. На полках — привычный парад посуды, — антология любимых авторов, экстракт Любкиного вкуса, — все чашки разные, да все мудреные, много золота и завитушек. В заварном чайнике — заваренный чай. Любка-то, конечно, как-то объяснит, но и сейчас понятно, что она бы чай на трое суток с гаком не оставила. Какой у нас «жрец»! Прямо-таки как дома располагается! Может, мылся?
В ванной сухо. Мочалка, мыло сухие. На ванной — влажная тряпка. Могла высохнуть за три дня? Конечно. Вытирал следы, «жрец»? Да, где веник?!
Капитан потрогал кончики просяных стеблей. Есть. Влажные. И глазом видно — темные. Подметали, не иначе, сегодня. Ты и убираешься тут, «жрец»?
Следов не видно. На полу следов нет? Ни от колес, ни от сапог? Вот возле зеркала весь паркет истыкан Любкиными каблучками… это было, было всегда. Тут она крутилась — голая «девушка с поднятыми руками»… а там, дальше, там надобно включать свет.
Капитан налил воды в чайник, поставил чайник на газ. Конечно, тут полно отпечатков… один звонок Капустину, и сюда набежит куча бодрых исследователей или хотя бы два-три исследователя. Теперь Капустин поверит с полуслова. Но никуда звонить нельзя… а вот это? Похоже на след от велоколеса? Или кажется?
Взглянул на часы. По расчетам «жреца» взволнованный Роальд уже должен бы позвонить. Может ведь и так быть… Нет! Так думать капитан себе не позволил. Потом, дочь ведь уже пришла из школы, да, давно уже пришла, Люся дома с четырех, нет, никому незнакомому, если не навовсе спятила, не откроет. Нет, тут, «жрец», дудки! Да и зачем? Зачем это нужно… Но ведь и вообще! Кому все это нужно? Что ему нужно от меня? Не успеваю, а так бы надо сесть, подумать. Вот сейчас…
Под чайником пульсировала кадмиево-синяя воронка пламени. Пламя чуть слышно шипело.
Опять внезапно и бурно заработал за спиной холодильник, заставив на себя оглянуться. Далеко-далеко хлопнула дверь. Где-то напротив (вне «куба» из десятиэтажек?) зажгли свет, и по линолеуму пробежала серебряная змейка, клубком свернувшаяся под плинтусом. От фар машин, сворачивающих изредка в ближний переулок, стали попадать на окно обрывки света, и косые желтые кирпичи пролетали по потолку, экранированному абажуром. Вот ударом в упор ослепило все окно и поехало по стене косое нагромождение из рам, гераней и иероглифов (узор на тюлевой занавеске) плюс арийский профиль капитана.
Роальд задернул плотную занавеску.
В холодильнике — дешевый сыр (по нынешним временам — чудо!), колбаса, — правда, «заветренная» (какое «морское» слово, означающее процесс разложения!). У Любки даже в голодное время кое-какие запасы есть, кое-что еще и в банках и в мешочках, кое-что еще и еще кое-где, хотя об этом лучше не думать, капитан… а вот квартиру бы надо было ей поставить на сигнализацию. Почему-то не захотела, хотя советовал… Ой! Как же неожиданно! Аж подскочил!
Звонок! Телефонный звонок!
Дождался!
Это Роальд предвидел. Конечно. Но все-таки подскочил и, смутно наблюдая за собой со стороны, обратил внимание, что первым делом вцепился в пистолет и за долю секунды его извлек. Ни за что он не зацепился там, в кармане.
Еще звонок.
— Нет, дорогой, — сказал Роальд, — дай-ка мне сыграть по-своему!
Аппарат прогремел еще пять раз. Пошла пауза.
Сейчас, значит, «жрец» размышляет. Что-то не то, «жрец»? Да, я здесь. Это, предположим, ты знаешь. Но я не беру трубку. Весь взволнованный, весь смущенный, а трубку не беру. Как так? Конечно, тебе проще всего предположить сейчас, что что-то где-то не соединилось. Бывает. Тогда…
Звонок!
Роальд сидел сейчас на табурете, отгороженный от окна холодильником. Дверь — напротив. Сквозь коридорчик под антресолями хорошо видно входную дверь.
— Давай, давай!
Капитан налил себе чаю.
И на этот раз было пять сигналов, шестой оборвался.
Капитан сделал себе бутерброд. Вкусно, громко жевал, изображая (перед собой?) полное удовлетворение. Хлебнул чаю.
— Ну что? Третий заход будет?
Он знал себя. Или, вернее, еще не знал? Сейчас ему казалось, что попытка войти в дверь кончится для кого бы то ни было очень плохо. Даже не в ноги! В живот! Не раздумывая! Ну-ка!
Сейчас где-то там «жрец» делал свои выводы. Ну и что, «жрец», я должен сделать в такой ситуации? Контакта со мной, как видишь, нет. Но почему же ты сделал такую паузу? Все-таки в квартире собака зарыта? Что я должен был делать? Искать? Может быть, хватит? Я уже сыграл по-своему?
Кухня. Если отбросить артефакты (влажные чашки, чайник с чаем, вроде бы чуть теплую воду в чайнике), кухня не дает никакой новой информации… След от колеса? Он уже затерялся.
Начнем сначала.
Ванная.
Среди толпы плоских, круглых, бликующих, опаловых или травянисто-зеленых флаконов, удвоенных зеркалом, прятался и его личный, ему Любкой подаренный, граненый сосуд итальянского происхождения, с жидкостью легкой, голубоватой (несколько «химического» оттенка), содержащей, если Любке правильно перевели строчку на этикетке, «отдаленный аромат дорогих виски, сигар и любовного пота». Любка уважала экзотику: черепа, любовный пот и «Сто лет одиночества», упрямо считая, что речь в романе идет о некоей одинокой и страдающей особе пенсионного возраста, но когда-то похожей на самое Любку. «Мужиков у ней много было, да толку-то, — говорила Любка, — хрен на хрен менять, только время терять!» — и тут же по-кошачьи сворачивалась, обвивалась вокруг капитана…
Что же искать? Может, все гораздо проще? Что он знает обо мне? На что ловит?
Опять прихожая, опять идиотская улыбочка из-под потолка, хотя при этом свете, желтом, под другим углом упавшем из-под угрюмого плафона… похож. Череп. Натурального размера. Осирис? Смерть? Но чисты лоб и темя, и внутри игрушки — ничего, как ничего и не было, в отличие от вмещавших целый мир натуральных голов.
Опять кривая усмешка пышнопопой красотки из простенка.
Древнеегипетские дивы были другими… Что мы о них знаем? Стилизованные Исиды и «певицы»?..
Гостиная. Уже совсем мрак. Извилистые очертания диванной спинки, силуэт торшера — косматая башка на палке. Рябью отозвавшиеся на шаги лужицы отражений в стеклах книжных полок, где не очень много книг, но зато много альбомов, отразивших Любкину подвижную жизнь: «Я в Ялте», «Я в Ярославле», «Я в Яхроме», но прежде всего — «Я в купальнике». Были, но в другом месте, потайные альбомчики, где Любка якобы сама себя щелкала автоспуском («Я без ничего»), — такая удобная прозрачная ложь, — объясняя, что ей жаль уходящей своей телесной красы.
