Валерий заказал в баре стакан «Кровавой Мэри» и направился к столику у стены, за которым удобно было оглядывать весь зал.
Он прекрасно запомнил походку вышедшего из кабинета человека. Пусть даже это и не Корсовский, он его все равно узнает, даже по росту. В баре сидели человек семь откровенных педерастов-проституток. В зале за одним столиком резвилась похохатывающая молодежь, две или три лесбийские пары, двое мужчин целовались взасос, лысый мужчина беседовал с немолодой дамой в черном, два старичка курили трубки, трое парней в кожаных куртках и с железными цепями и браслетами на руках и шеях глушили коктейли, еще мужчина разговаривал с другим мужчиной, одетом в женское платье. Двое сидевших рядышком мужчин затем поднялись, держась за руки и направились в мужской туалет.
– Ты не танцуешь, детка?
Один из троих в кожанке подошел к нему развязной походкой и перекрыл весь зал.
– Не перекрывай мне, пожалуйста, ландшафт, котик, – ответил Валерий. – Я жду тут своего очень близкого друга.
– Тогда, может, все-таки потанцуем, пока его нет, – настаивал молодой человек.
– Спасибо, нет. Мой друг очень ревнив.
Двое его друзей подошли в двух сторон.
– Аркашеньке нельзя отказывать, – назидательно сказал один. – От расстройства у него может затянуться оргазм.
– И тогда у тебя на заднице вырастут мозоли, – добавил второй.
– Хватит выступать, – окрикнул их мужчина-официант(ка) в платье и с кружевной диадемой на парике. – Идите в туалет и там разбирайтесь.
Двое с обоих сторон подскочили к Валерию и, схватив его за руки, выволокли его из-за стола. По пути он пытался вырваться, но держали его крепко.
При виде них из туалета резво выскочила какая-то женщина.
– Ставь его к умывальнику и спускай штаны! – ко-мандовал Аркашенька.
Он стоял прямо перед Валерием с широко расставленными ногами, и грех было упускать такую удобную позицию. Валерий с силой ударил его снизу вверх по промежности. Затем, сделав сальто назад, вывернулся из рук державших его подонков и обрушил на них град ударов. У одного из них сразу же хлынула носом кровь. Второй после сильнейшего удара в переносицу покатился по грязному кафелю пола, ударился головой о батарею и затих. Валерий в ярости подошел к скорчившемуся Аркашеньке и, схватив его за шею, принялся колотить его головой об стену, об писсуар, об раковину, об дверцы кабин. Одна дверца распахнулась – и Валерий встретился глазами с немигающим взглядом человека, сидевшего на унитазе. Валерий узнал его, это был тот самый лысый дяденька, который сидел за дальним столиком с дамой в черном. Только теперь в центре его лба красовалась аккуратное черное отверстие, из которого сочилась кровь.
Ночное приключение грозило слишком затянуться и привести к непредсказуемым последствиям. Валерий бросил еле живого Аркашеньку на пол и быстрым шагом вышел из бара. Он едва брел по улице. До чего же он устал, чертовски устал. Выйдя на оживленную улицу, он сориентировался и пошел к станции метро и своему ночному пристанищу. Дойдя до угла, он открыл свою трубку и, связавшись с ближайшим отделением милиции, сообщил о трупе в клубе. Имя подозреваемого, он решил пока не сообщать.
Накануне вечером на город пролился дождь, а закатное солнце так и не пробилось из-за туч. Так в столицу пришла ранняя осень. Пока она еще позолотила древесной листвы, но дыхание ее уже явственно ощущалось.
Лена Штурмина стояла на углу Тверской улицы и смотрела на почтамт. Это невысокое и мало презентабельное здание, могло претендовать разве что только на прилагательное «Главный». Пока что внутрь здания не пускали в связи с пересменкой. Девушка стояла здесь уже четверть часа, и в любой момент двери здания могли открыться. К боковому входу и из него подъезжали и выезжали фуры и почтовые фургоны, и через заиндевелое стекло окон, выходящих на улицу, она видела движущиеся фигуры. Барский сказал, чтобы она пришла ровно ко времени открытия, но ей больше нравилось приходить на место встречи пораньше, такой уж у нее был характер. К тому же она была любопытна. Он позвонил в половине десятого и дал инструкции, но сказал лишь, что надо делать, но не почему. В его негромком отрывистом голосе не было и намека на какие-либо чувства или эмоции. Потом она должна будет позвонить и доложить о результатах.
Но наконец двери открылись. Со вздохом облегчения, так как ноги у нее превратились в ледышки, Лена перешла дорогу и вошла внутрь почтамта, замечая при этом расположение его окошек: направо – посылки, переводы и пенсионные выплаты – в центре, слева – марки и письма. Она купила конверт с марками и, отойдя в сторону к столику, вынула блокнот и начала сочинять длинное и совсем ненужное письмо к подруге. Выбранная позиция позволяла ей наблюдать за дверью.
Но, что бы Барский ни говорил ей, человек, за которым она должна была следить, казалось, вовсе не спешил. На почте царила повседневная сонная вечерняя суета: гости с Кавказа дожидались переговоров, какой-то командировочный носился с листком бумаги от окошка к окошку, умоляя отправить факс, но ему терпеливо объясняли, что факс на почтамте работает только с восьми до шести и ни минутой дольше; кто-то лаялся из-за чересчур громоздкой посылки. Лишь один человек вызвал у нее подозрение, и Лена какое-то время следила за ним. Высокий встревоженный мужчина, он что-то гневно бормотал себе под нос. Затем он двинулся к окошечку, заплатил за телефонные переговоры и удалился, все еще что-то бормоча.
Простояв полчаса у стойки, Лена написала уже два письма, и служащий за одним из окошек начал с любопытством поглядывать на нее. Она не обращала на него внимания и, вырвав из блокнота еще листок, начала третье:
«Дорогая Лида!
Кажется, прошла уже целая вечность, как я не получала от тебя ни строчки и надеюсь, что все…» – Она резко остановилась посреди фразы и уставилась на дверь.
Может быть, именно этот человек был им нужен? Перед ней медленно ковылял мужчина, и она сосредоточилась, вспоминая описание, которое дал ей Барский: «Несомненно, интеллигент-компьютерщик, возможно, мужчина, может быть больным, пожилым, нервозным или дрожащим».
Да, это был мужчина в возрасте под пятьдесят. Она почти не видела его лица, скрытого надвинутой фетровой шляпой и снизу замотанного толстым коричневым шарфом. Явно не богат, во всяком случае, не следит за собой. Но медлительность движений и одеревенелая походка говорили о возрасте, а сгорбленное тело намекало на болезнь. Далеко не новый плащ, делал его похожим на обычного нищего… Но нет, плащ удлиненный, длинный шарф два раза обмотан вокруг шеи, шляпа с несколько широковатыми полями заломлена несколько набекрень – шарм пятидесятых годов, все признаки престарелого стиляги-недоинтеллигента.
Но пока еще рано было праздновать победу. Всего лишь мужик в рванье, может, обычный бомж, или даже «бич» (что по остроумной народной аббревиатуре означает «бывший интеллигентный человек») забрел на почту. В Москве могли ютиться тысячи и миллионы таких стариков. И все же, когда он проходил мимо нее, она, казалось, почувствовала вокруг него какую-то особую атмосферу, странную ауру, столь же сильную, как физический запах. У нее возникло такое чувство, как у библиофила, склонившегося над старым фолиантом, который он никогда не видел в каталогах, а некий внутренний голос, шепчет ему с пожелтевших страниц: «Купи меня».
Она была почти уверена, что ее первое предчувствие правильно, и это как раз тот человек, который был нужен Барскому. В конце концов у них был специальный курс по развитию интуиции. Она по нему получила пятерку. «Диагностика кармы», «сверхчувственное восприятие», «предчувствие», «предвидение» – все это было романтическими понятиями лишь для простолюдинов, да в миру служили обогащению нескольких тысяч шарлатанов. Для выпускников же Высшей школы Конторы это были одни из множества спецпредметов, наряду с шифровальным делом, рукопашным боем, криминалистикой, иностранными языками, радиосвязью… На холодрыге шестое чувство работало слабовато (Лена жалела, что не надела теплые колготки под брюки), однако оно безошибочно подсказало, что прошедший мимо нее человек – само олицетворение горести, отчаяния, неудачи. Он нес на себе отчетливый отпечаток родового проклятия. Не только он сам, но и все мужчины в его роду на протяжении последних десяти поколений были неудачниками, портили жизнь себе и своим бабам, жили плохо, хоть и недолго, постоянно болели, вечно ютились в нищете. Аура вокруг него была (Лена оглянулась и моментально сощурилась) желтовато-горчичного цвета, какая-то бледная немочь, такая аура, лишь коснувшись любой другой, уже плохо на нее влияет. По лицу видно, что явный Стрелец и Тигр (знаки друг для друга губительные…)
Неожиданно старик обернулся и поглядел на нее (Лена похолодела и не стала отворачиваться). Взгляд его бесцветных водянистых глаз был пристальным и безгранично злобным. И самое страшное – от него исходил беспросветный, ничем не согреваемый холод. Человек этот по сути своей был давно мертв. Единственное, что согревало его в этой жизни, была ненависть. Исчезни объект ее – и он умрет, потеряв стимул к дальнейшей жизни.
