Федор похвалил его за сообразительность, сказав, что великодушно дарит водителю жизнь.
– А кого-то из вас, – поглядел он на остальных, – мне придется убить.
Это подействовало, и один за другим заложники стали раздеваться. Пришлось бросить ключ от наручников Корякину. Но когда на следователе и опере остались только трусы, Федор велел им пристегнуться.
– Скажите, Туманов, к чему вся эта комедия? – с подчеркнутой строгостью спросил Липков. Теперь, оставшись без одежды, обнажив свое щуплое тело, он испытывал то же, что черепаха, лишившаяся панциря, и становился беззащитным как дитя.
Федор критически посмотрел на него, голого, и сказал:
– Это не комедия, а драма. И вы в ней главное действующее лицо, – заверил Туманов заместителя прокурора, совсем утратившего всякое достоинство и превратившегося в жалкого старичка, на которого даже неприятно смотреть.
Теперь и сам Липков, и следователь с коренастым опером, и водитель с адвокатом – все предстали перед ним в совершенно другом ракурсе. В глазах ни капли надменности. Скорее стыд за те недостатки, которыми их наградила природа.
– Ну ладно. – Туманов оказался милостив. – Носки можете оставить, а трусы всем снять. Так вы будете похожи на нудистов. Какое-то время отсидитесь в кустах. Потом чего-нибудь придумаете. А я тем временем уеду из города. Так что, господа, трусы всем снять и бегом в сквер. – Он открыл боковую дверь салона.
Первым опять отличился водитель. Сбросив синие в цветочек трусы, он спрыгнул на траву, и уже через несколько секунд его толстая голая задница замелькала в кустах.
За ним последовали Корякин со следователем. Со стороны могло показаться, что это двое влюбленных взялись за руки и вприпрыжку поскакали с глаз долой, чтобы уединиться в сквере.
– Я могу рассчитывать хоть на какое-то снисхождение? – робко попросил адвокат, загораживаясь кейсом.
– Можете, – пообещал Туманов, вырвал из рук адвоката кейс, высыпал из него все бумаги под ноги. Потом вернул кейс Ускову, давая понять, что это единственное снисхождение.
Последним покидал салон заместитель прокурора Липков. Ни о каком снисхождении он просить не стал.
В довершение экзекуции над Липковым Туманов осуждающе посмотрел на то, что свисало у прокурорского работника между ног, и со вздохом произнес:
– А вам и прикрываться не стоит. Вряд ли кто разглядит…
Липков покраснел от стыда и чуть не забрызгал Федора слюной, заорав:
– Погоди, сука! Попадешься. Я тебя к педикам определю. Они тебе жопу наизнанку вывернут.
Дослушивать Липкова Федору было недосуг. Шлепнув ногой по его тощей заднице, он выбросил заместителя прокурора из салона «Газели».
И тот, как заяц, поскакал к ближним кустам, где его уже поджидали Корякин со следователем и, присев, призывно махали руками.
Прежде чем уехать, Федор вытащил обойму с патронами и, открыв окно, крикнул:
– Липков! Держи! – выбросил пистолет и обойму и, включив мотор, быстро рванул с места.
Пистолет и обойму он нарочно бросил не в кусты, а на обочину. И проезжавшие мимо водители видели, как из кустов сквера выскочил совершенно голый уже немолодой человек и, стыдливо приседая, подбежал, схватил пистолет, вставил в него обойму, но стрелять не стал.
«Газель» уже мелькала вдалеке, теряясь в потоке машин. И Липкову оставалось только обругать Туманова и вернуться в сквер. Виляя тощим задом и размахивая пистолетом, он прыгнул в кусты.
А Туманов, доехав до ближайшей станции метро «Ботанический сад», бросил «Газель» и не торопясь спустился по эскалатору.
В сквере, недалеко от шоссе, за большим кустом, расположились пятеро нудистов.
Собиратели стеклотары испуганно шарахались, когда вдруг в густом кустарнике перед ними представала такая картина: четверо совершенно голых мужиков в непринужденных позах развалились на траве, а пятый в очках стоял и стыдливо прикрывал кейсом свои мужские достоинства.
Потом Липков не выдержал, отобрав у Корякина пистолет и используя его как ударный инструмент, отбил у кейса петли, разделив его на две половины.
– Хватит тут торчать, – категорично заявил он. – Надо отсюда выбираться.
– В таком виде? – занервничал Усков. – Я не пойду.
– Ты, адвокат, умом не тронулся? Собираешься тут сидеть до ночи? Кроме алкашей, сюда никто не заходит. А эти пьянчужки не побегут вызывать милицию.
Следователь и капитан Корякин, пристегнутые друг к другу наручниками, сидели, как кровные братья, и в один голос изрыгали на Туманова проклятья, от которых скоро Липкову стало тошно.
– Заткнитесь, суки! Надоели своим нытьем, – рявкнул на них он. Еще раздражало поведение водителя. Идиот! Слишком быстро смирился со своей участью.
Как древний человек, не поднимаясь с корточек, он ерзал по траве, отыскивая спелые ягоды земляники, и отправлял их в рот.
Все четверо переглянулись, а Корякин деловито заметил:
– Во, натура! Все нипочем.
По поводу водителя заместитель прокурора покрутил пальцем у виска. Сейчас его больше волновало собственное спасение из столь щепетильного положения.
– Значит, так, – оглядел он всех, кроме занятого земляникой водителя. – Кому-то предстоит выйти на шоссе, – свой строгий взгляд он задержал на Ускове. Но тот сразу отказался, ссылаясь на застенчивость.
Пристегнутые друг к другу наручниками Корякин со следователем тоже не очень-то подходили для этой миссии. И Липков вздохнул.
– Черт с вами! Оставайтесь тут. Я пойду, – сказал он и забрал у Ускова обе половинки кейса: одной прикрылся спереди, другой – сзади. И смело вышел из кустов.
Вскоре его голое тело уже мелькало возле шоссе. Но когда он появился на проезжей части, водители ошалело шарахались от него, явно принимая за сумасшедшего.
Положение спасло то, что мимо проезжала «Скорая». Увидев голого человека, со слезами на глазах умолявшего хоть кого-нибудь остановиться, водитель «Скорой» нажал на тормоз.
Липков проворно запрыгнул в салон.
За ним внимательно наблюдали из-за кустов четверо голых мужиков. Сейчас они позавидовали ему.
И Усков не выдержал, испустил протяжный стон:
– А как же мы теперь? – Он побоялся, что Липков уедет. Но через пару минут «Газель» с красным крестом на двери свернула с шоссе и врезалась передком в заросли сквера.
Боковая дверь салона открылась, и все четверо увидели счастливую физиономию Липкова. Заместитель прокурора махал рукой товарищам по несчастью.
Даша взглянула на Туманова, как на человека, вернувшегося с того света.
– Федор!
Так сразу и не поймешь, чего в ее голосе больше, восторга или удивления. Но то, что она еще не вычеркнула его из своей памяти – это уже хорошо, по крайней мере, для Туманова. Куда ему еще податься? Домой нельзя. К друзьям-приятелям тоже рисково. Вот и пришел к ней. Может, даст приют, не выгонит.
– Федор, ну где ты был? – Даша прижалась лицом к его груди и едва сдерживалась, чтоб не разрыдаться. – Я звонила тебе. Целую неделю звонила. Приезжала… Ну, прости ты меня, дуру. Погорячилась я тогда. Но нельзя же так жестоко поступать по отношению ко мне. Пропал куда-то, и ни слуху ни духу. Где ты был?
Федор тихо прикрыл дверь и спросил, очень удивив Дашу:
– Ты одна?
– Ты что, Федор? А с кем я должна, по-твоему, быть? – немного обиделась Даша.
Федор чмокнул ее в лоб и сказал, не пускаясь в пространные разъяснения:
– Не сердись. Это я так. Давно не видел тебя. Вдруг у тебя кто-то появился. Мы тогда так расстались… – Он решил не договаривать. Често говоря, не хотелось вспоминать о том вечере. Заметил на груди у Даши его кулон, золотое сердечко.
Даша преданно посмотрела ему в глаза.
– Какой же ты дурачок, Федор. Никто мне не нужен, кроме тебя. Разве ты это еще не понял, миленький? – Она хотела обнять его, но Федор сдержал ее порыв.
– Подожди, Даша. Дай я сначала приму ванну. – Он стал раздеваться прямо в прихожей. Пиджак, рубашка, брюки – все аккуратно сложил в уголке на полу.
Еще когда он только вошел, Даша почувствовала неприятный запах от его одежды. Но он так и не сказал, где все это время пропадал.
Федор стоял на коврике в одних трусах, затем повернулся боком, и Даша увидела на спине у него, ближе к пояснице, здоровенный синячище.
– Ого! Кто это тебя наградил таким синяком? – Даже не надо быть медиком, чтобы понять, били по правой почке.
Она тихонечко притронулась, и лицо Федора покривилось от боли.
– Да есть люди. Постарались. Но сейчас уже ничего.
Даша догадалась, хитрит любимый, не хочет говорить, что больно.
