Так думают, пока не родят. Слишком развит в Марине инстинкт домашнего очага, а очаг без мужа – ну, никак не получается.
– Ребенку, между прочим, отец нужен. По личному опыту знаю.
– Сереж, а ты любишь детей? – спросила она после паузы.
– Нет.
– Это потому, что своих нет. А когда будут... Представляешь, малюсенький такой ребеночек – и вылитый ты...
– Не представляю и представлять не хочу, – оборвал он ее. – Все – уходи.
Она сжала его волосы, точно пыталась не дать вытолкнуть себя из комнаты. Сейчас начнется. Не глядя на Марину, взял ее за руку и заставил ее сесть рядом. Сидя удобней плакать.
Третья застава расположилась на склоне сопки у дороги, поджидала первую и вторую. Передышка после взятия пуштунской базы затянулась, и, чтобы десантники не потеряли форму, каждый день их гоняли на занятия по боевой подготовке. Обычно одна застава занимала круговую оборону, а две другие атаковали ее. Сегодня занимались порознь, но возвратиться на точку должны были вместе.
Гринченко сидел на ранце, от нечего делать подкидывал и ловил камешки, а заодно охранял покой и сон командира взвода старшего сержанта Архипова, который, подложив под голову спальник, спал ниже по склону прямо на земле и в обнимку с автоматом. Сергей теперь был вместо Стригалева «молодым» взводного, таскал его лопату и иногда, как особую честь, еще и рацию. Справа от Гринченко сидел разутый Углов, рассматривал свои шерстяные носки домашней вязки. Когда-то желтовато-белые, они почернели от грязи. Вонь от них и от ботинок была такая, что Зинатуллов, лежавший справа от Углова, перевернулся на бок, спиной к нему. Углов не спеша мял носки и в такт пальцам рук шевелил грязными пухлыми пальцами ног. Убедившись, что не разваливаются, посмотрел носки на солнце, будто использовал вместо закопченного стеклышка для наблюдения солнечного затмения. Затмения не было, но Углов всё равно довольно гмыкнул и начал натягивать носки на грязные ноги. Надевал так медленно, что даже зло брало. Однажды Гринченко видел в казарме, как Углов после бритья протирал лицо одеколоном. Выдавив из пузырька капельку на подушечку указательного пальца, тщательно и очень медленно втирал ее в щеку, стараясь обработать как можно большую площадь. Пока Углов справился с одной щекой, Сергей успел помыть полы в умывальнике и туалете. Разобравшись с носками и обувшись, Женька Углов потянулся лениво, в три приема, прижав ладони к маленьким ушам, словно боялся услышать, как хрустят его кости. Глаза почти исчезли в мясистых щеках, подтянувшихся к бровям, а когда щеки опали, на губах заиграла лукавая улыбка. Заметив, что Зинатуллов спит или притворяется спящим, Углов бесшумно переложил пулемет подальше от Рашида и, толкнув Гринченко локтем, сказал шепотом:
– Видишь вон тот камень, сынок? – он показал на большую каменюку, лежавшую около пулеметчика. – Тащи сюда, но тихо, чтобы черт нерусский не проснулся.
Когда Сергей принес камень, Женька Углов, растягивая слова, будто жалел с ними расставаться, окликнул:
– Рашид, а, Рашид?
– Чего тебе? – буркнул Зинатуллов, не оборачиваясь.
– Скучно мне, рассказал бы что-нибудь, а?
– Отстань!
– Ну, зачем ты так?! – с наигранной обидой продолжил Углов. – Помнишь, ты обещал рассказать, как Ермак татар крестил?
От этих вроде бы безобидных слов Зинатуллов подлетел, словно под ним рванула мина и, дико поводя раскосыми глазами, зашарил по земле руками, чтобы запустить что-нибудь в Женьку. Схватил бы и камень, и пулемет...
– Ты! Ты!.. – всхлипывал от злости Зинатуллов, потому что нечего было кинуть, а потом разразился смесью татарских и русских ругательств.
А Углов, трясясь всем телом, зашелся в тоненьком, писклявом смехе, который, казалось, возникал в пятках и бурно несся к сжатым губам, где едва просачивался между ними.
– Мало мы вас триста лет казнили! И тебя казню! Пристрелю в бою, как собаку! – пообещал напоследок пулеметчик и полез вверх по склону, помогая себе по-обезьяньи руками.
– А как их Ермак крестил? – спросил Гринченко Углова.
– Не знаешь разве?! – Женька посмотрел на него с глуповатой ухмылкой. – У Рашида спроси, может, тебе расскажет! Хи-хи!..
– Спрошу – он и меня в бою пристрелит.
– Не пристрелит, – уверенно произнес Углов и хитро подмигнул. – Он у нас парень смирный. Только драчливый больно. Хи-хи!..
– Ну, а всё-таки как?
– Молча. Выложил болт на валун и целовать заставил.
– Правда?!
– Ну! Иначе бы Рашидка так не бесился. – Женька посмотрел на вершину сопки, где стоял пулеметчик. – Слазь, морда татарская! Я больше не буду спрашивать, как Ермак вас крестил! Хи-хи!..
С вершины прилетела большая грудка земли. Упала с перелетом, на рацию, разбилась, и комочки посыпались на голову командира взвода.
Архипов спросонья передернул затвор автомата. Черное отверстие в стволе смотрело прямо в грудь Гринченко. Ещё мгновение, и оттуда вырвется огонек, а сопровождавшие его хлопки услышат все, кроме Сергея.
Взводный зло сплюнул и отложил автомат.
– Кто?.. Ты, Углов?
– Не-а.
– А кто?
Женька показал пальцем на вершину сопки:
– Не знаю. Хи-хи!..
– Никак не пойму, кто из вас двоих долбанутей! – сказал Архипов и опять лег на бок, но уже не спал, смотрел на овец, пасшихся по ту сторону дороги.
Пас их старик в темно-синем халате и черной чалме. Он, видимо, принял крики десантников за приказ подойти, а может, просто от скуки бросил овец, перешел через дорогу. У старика была жиденькая седая бороденка, росшая из землистой, морщинистой кожи, будто покоробившейся на солнце. Халат был засаленный, с множеством прорех, из которых торчали клочья грязной ваты. За пастухом тенью шкандыбала худущая сука с обвисшим выменем. Черные, набухшие соски покраснели на концах, словно натерлись, волочась по земле. Собака остановилась позади хозяина, поджала заднюю левую лапу и посмотрела на военных отсутствующим взглядом, какой бывает у задумавшегося человека.
– Салям аллейкум! Как дела? – спросил пастух и оскалил зубы, черные, словно только что уголь жевал.
Десантник приподнял голову, посмотрел на старика, на суку, брезгливо сморщился и опустил голову на свернутый спальный мешок.
Пастух перешел к другому, повторил вопрос и улыбнулся. Все аборигены по обе стороны границы знают на русском именно эту фразу и считают обязательным задавать ее солдатам. Но никто не отвечал старику, лишь Архипов кинул звонкий мат, обозначавший, что дела его более чем хороши, что жизнью, службой, едой и погодой доволен. Старик включил это слово в свой лексикон, добавил после вопроса, заданного следующему десантнику. Теперь десантники ржали в ответ. Повеселел и пастух, довольный, что понравился солдатам, теперь не обидят его, не заберут овец.
И Гринченко иногда поступал, как этот старик, делал такое, чего не понимал, может быть, унижал себя, но если это вызывало смех «дедов», считал, что обхитрил их.
Гринченко, Тимрук и Шандровский сидели за штабелями ящиков сложенных неподалеку от вертолетной посадочной площадки. Спрятались здесь, чтобы лишний раз не попасть на глаза командирам или «дедам», а то припашут: были бы дурные руки, а работа в армии всегда найдется. Витька, как обычно, трепался о бабах. Частенько загибал так, что сам начинал сомневаться и поглядывал на Сергея: верит или нет? При этом готов был клясться, что говорит правду, стоял бы на своем до последнего. Но от друга замечаний не слышал, молчал и Женька, поэтому Витька тушевался ненадолго и вновь заливал.
К ящикам подъехал грузовик. Из кузова спрыгнули трое солдат в старых, застиранных хэбэ, а из кабины вылез четвертый, наверное, «дед», потому что бляха ремня висела на мотне, а голенища сапог были собраны гармошкой.
– За работу, сыны! – приказал он и, отойдя в сторону, закурил. – Чем быстрее погрузите, тем быстрее на ужин попадете. Или останетесь голодными.
«Сынов», видимо, не сильно пугало остаться без ужина или были уверены, что в любом случае останутся без него, работали не спеша.
– Шевелись, салага! – «дед» сбил подзатыльником шапку с подвернувшегося под руку солдата.
Подзатыльник только снизил скорость погрузки, потому что солдаты продолжали двигаться в том же темпе, но теперь старались обойти «деда» как можно дальше, что удлиняло путь Потом один из «сынов» залез в кузов, начал укладывать там ящики. Если надо нагрузить полную машину, то не управятся до ночи. «Дед» понял это и подошел к десантникам, определив наметанным глазом, что они «молодые».
– Чего сидите?
– Глупых вопросов ждем, – ответил Тимрук.
– Деловой, сын?! – возмутился «дед». – А ну, подпрыгнул – и бегом машину грузить!
– Сам грузи, – буркнул Шандровский.
