Женщина подняла наполненные тоской глаза и чуть слышно выговорила:
– Катя…
– Катюша, мы понимаем ваше состояние сейчас, но мы вас ни в чем не обвиняем и не подозреваем, поверьте, – и заметив, как женщина вздрогнула и подалась вперед, добавил: – Соберитесь с силами и постарайтесь по минутам вспомнить весь вчерашний вечер: что вы делали, где были, кого видели?
Подавив рвущийся из груди вздох, Котина проговорила:
– Дежурство у меня начиналось в восемь вечера. Я, как обычно, пришла минут на пятнадцать-двадцать раньше, чтобы переодеться и принять смену. Сдававшая дежурство Серегина Тамара уже подготовила лекарства для выдачи больным перед сном. В начале девятого она ушла, а я пошла по палатам с лекарствами и одновременно проверить самочувствие больных. Потом вернулась к себе за столик…
– Уточните время, пожалуйста.
Чуть помедлив, Котина ответила, нервно теребя полу расстегнутого халата:
– К столу я вернулась в половине девятого, Я на часы посмотрела.
– А в триста шестую вы заходили?
– Да. В палате были Тарасов и Касьянов. Ефим Петрович, по-моему, спал. По крайней мере, он лежал лицом к окну и никак не отреагировал на мой приход.
– Что же было потом? – вмешался Ерофеев с нетерпением.
– Потом… – Котина всхлипнула.– Потом я ушла пить чай…
– Не понял… Как это: ушли пить чай? – Ерофеев удивленно поднял брови,
Котина закрыла лицо руками и расплакалась окончательно.
– Где вы пили чай и до какого времени? – жестко настаивал Ерофеев.
– В соседнем отделении. Это – на нашем этаже, через лестничную площадку…– давясь слезами, ответила Котина. – Я там была-то всего полчаса, до девяти…
Ерофеев раздраженно заходил по кабинету.
– Скажите, Катя, чаепитие, как я догадываюсь, обычный вечерний ритуал у дежурных медсестер? – спокойно осведомился Станислав, стараясь не давить на женщину.
– Да…
– Оно всегда происходит в одно и то же время? С половины девятого до девяти?
– Да…
– Кто об этом знает из работников больницы?
– Все, кто имеет отношение к работе отделений…
– Кто еще из медперсонала находился после 22.00 в вашем отделении? Кто приходил? Кого вы видели?
– Никого… Кабинет дежурного врача в вестибюле между отделениями.
– И врач, конечно, тоже пил с вами чай?
Котина немного успокоилась и молча кивнула. Станислав решил не темнить и спросил напрямую:
– Вы знаете Гвоздкову Маргариту Сергеевну?
– Конечно, она работает в хирургии на втором этаже.
– Вчера вы ее видели?
– Нет.
– Она знала о времени чаепитий в вашем отделении?
– Наверное… У них ведь точно так же пьют чай.
Ерофеев и Широков понимающе переглянулись.
– Еще один вопрос, Катя. Практикуется ли в отделении производство уколов не только в процедурной, но и непосредственно в палатах, где лежат больные? И еще… Бывала ли Гвоздкова в отделении, как часто?
Котина удивленно посмотрела на Широкова. Казалось, до нее, наконец, дошло, что сотрудники милиции направленно интересуются Гвоздковой.
– Вы… думаете… – начала она, с ужасом переводя взгляд с Широкова на Ерофеева. – Вы думаете, что это – она?!
– Мы ничего пока не думаем, – отрезал подполковник. – Ответьте на заданный вам вопрос,
– Боже мой… Да-да, конечно… Гвоздкова часто бывала у нас по работе: то за лекарством взаимообразно, то просто поболтать… А уколы мы, действительно, иногда делаем в палатах…
Она опустила голову и замолчала.
В этот момент в кабинет вошли Яшин с Ерохиным, а с ними – пожилой полный мужчина в синем халате.
– Это комендант здания, – представил мужчину Гоша. Послушайте-ка, что он рассказывает.
И следователь ободряюще кивнул несколько смущенному коменданту. Тот окинул взглядом из-под седых бровей присутствующих и, убедившись, что он в центре внимания, кашлянул и сообщил басом:
– Я, вообще-то, сегодня выходной. Но пришлось выйти на службу: на девять часов договорился с водопроводчиками посмотреть задвижку в подвале. Вот, значит… Пришел, я говорю, в восемь часов. Ну, думаю, пока их нет, схожу в подвал, подготовлю там… Пошел, значит. Спускаюсь, я говорю, по нашей главной лестнице. А у нас так: лестница доходит до первого этажа и еще малость ниже продолжается на один марш. Там вправо коридорчик и две дверки, значит. Вот, я говорю, прошел в тот коридорчик. Правая, дверь, значит, в подвал будет, а левая – навроде черного хода. Я ей пользуюсь для, значит, всяких хозяйственных надобностей.
– Извините, – прервал коменданта Ерофеев, несколько заинтригованный необычной манерой рассказчика. – Катя, пожалуйста, посидите в коридоре, мы вас потом пригласим.
Подождав пока женщина выйдет, подполковник кивнул мужчине, в котором Широков не без основания начал подозревать отставного вояку.
– Так я продолжаю, значит. Ну вот. Только хотел отпереть дверь в подвал, слышу за спиной скрип. Глянул – непорядок: дверь-то на улицу отперта и на сквозняке болтается. Думаю, значит, как же так? Позавчера самолично, я говорю, запирал. Вчера ее не трогал, ключи только у меня, а дверь отперта. Вернулся к себе в каморку, значит. Гляжу, а в шкафчике, где у меня все ключи висят, одного ключа от черного хода, значит, нет, я говорю. Бывало-то два, а теперь – один. Матюгнулся я, в сердцах, конечно, кто ж его взял без спросу? Взял оставшийся, я говорю, и пошел дверь запирать. Потом назад в раздумьях возвращаюсь. А тут подходит ко мне, значит, бабка Маня – она у приемного отделения, я говорю, на вахте сидит – и эту историю про покойника, значит, рассказывает. Ну я подумал и к главврачу, значит, пошел. А он уж к вам отправил, я говорю…
Комендант окончил монолог и посмотрел на Ерофеева, проверяя, какое впечатление произвело его сообщение.
– Как вас зовут? – спросил коменданта Ерофеев.
– Петром Ивановичем, а фамилия, значит, Коваль.
– Петр Иванович, тезка дорогой! – проникновенно произнес подполковник, при этом глаза его искренне потеплели. – Спасибо вам за помощь! Только давайте мы еще кое-что уточним. Когда вы видели оба ключа последний раз?
– Так, я говорю, значит, позавчера самолично дверь запер и ключ в шкафчик повесил. Часа в четыре вечера было.
– Значит, 21-го июля в 16.00,– поправился комендант.
– Шкафчик запирается?
– Нет, просто крючком замыкаю…
– В вашем присутствии кто-то может взять ключ?
– Не-е, – с сомнением покачал головой Коваль, – шкафчик-то висит позади стола, у меня за спиной, я говорю… Уходя из кабинета, дверь запираю…
– Всегда-всегда?
Смущенно моргнув ресницами, комендант вздохнул:
– Я, значит, говорю, не всегда… Когда надолго – да. А на минутку – то и нет.
– Вспомните, Петр Иванович, вчера вы оставляли дверь кабинета открытой? И, вообще, было ли что-то необычное в этот день?
Обхватив широкой ладонью подбородок, Коваль несколько минут напряженно смотрел в глубь себя, обдумывая вопрос, затем сказал:
– Было вот что, значит… Где-то после обеда, я говорю, позвали меня из приемного покоя к городскому телефону. У меня-то только внутренний. По нему и позвала, значит, баба Маня. Я говорю, пошел, конечно. Дверь не закрывал – тут же рядом: метров двадцать по коридору до вестибюля, значит, а там – через вестибюль направо еще метров десять – и приемный. Подошел, я говорю, взял трубку, а там мужик какой-то чушь несет. Я, значит, выяснять начал, что ему надо. Но так ничего и не понял, повесил трубку и вернулся, я говорю. Но в кабинете никого не было.
– А в коридоре, в вестибюле?
– Погодите-ка… В коридоре, значит, встретил работницу нашу из хирургии. Ритой ее зовут. Симпатичная, значит, молодуха. Вот, больше никого.
Услышав это, Ерофеев одобрительно крякнул.
– Еще раз, огромное спасибо, Петр Иванович, вы нам очень помогли. Побудьте пару минут в коридоре, а потом мои коллеги запишут ваши показания.
С чувством собственного достоинства комендант кивнул присутствующим и, не торопясь, степенно вышел из комнаты.
– Яшин, следователя прокуратуры вызвали?– потирая руки, спросил подполковник.
– Вызвали… Так ведь они как обычно… В выходной никогда не найдешь. Сегодня Мальцев дежурит. Полчаса назад дозвонились наконец. Обещал скоро быть.
– Бог с ним. Не будем ждать. Варухин и Яшин, осмотрите черный ход, потом Гоша официально запишет показания Котиной, Коваля и других. Белозеров пусть берет на себя остальной персонал. Широков – то же самое. А я поговорю с главврачом. Особое внимание обратите на связи Гвоздковой, – есть же у нее здесь подруги. Мальцев приедет, пусть подключается, – распорядился Ерофеев. И, отозвав Станислава в сторону, уточнил:
– Свешников будет в управлении в 14.00, Зайдите ко мне с материалами, обсудим…
23 июля. Суббота. День.
После полудня, когда опергруппа закончила работать в больнице, Широков ощущал себя совершенно разбитым. Голова разболелась не на шутку. Больше всего хотелось плюнуть на все и завалиться спать. Но обстановка требовала действий. Ерофеев, правда, взял на себя решение организационных вопросов. Он вместе с Ерохиным уехал в в управление раньше: следовало срочно сравнить отпечатки пальцев, снятые ночью в квартире Гвоздковой с различных предметов, с теми, что обнаружились на шкафчике с ключами в кабинете коменданта. При положительном результате, это становилось какой-никакой, но все же уликой против Гвоздковой. Широков считал, что шанс есть, так как после Гвоздковой другие лица, исключая самого коменданта, шкафчиком не пользовались. Кроме того, надо было раздать размноженные фотографии Гвоздковой, взятые из личного дела в больнице, сотрудникам, поднятым ночью по тревоге и до настоящего времени перекрывавшим город. Помимо засады, оставленной по месту жительства Маргариты Сергеевны, необходимо было срочно проверить адреса выявленных трех подруг по работе и послать туда своих людей, на всякий случай. Да и мало ли еще дел приходится решать, когда в городе идет розыск опасного преступника!
