— Ну, а фамилия?
— В лупу хорошо видна буква «С», нацарапанная на рукоятке, скорее всего, гвоздём. Или в задумчивости, или собирался вырезать своё имя, да передумал: оставлять автограф на таком предмете и с такой биографией не стоило.
Они смотрели на финку, которая молча и холодно поблёскивала клинком. Этих финок повидать им пришлось, и каждая новая вызывала тихую злость — тихую, когда она спокойно лежала на столе у следователя, и совсем не тихую, когда была у кого-нибудь в кармане. Пистолет такой злобы не вызывал, может быть потому, что использовался преступником очень редко. А финку мог выточить любой мальчишка.
— Небольшая, — сказал Петельников. — В рукаве и не видно.
Не видно… Самого страшного человеку всегда не видно. Не видно ножа в кармане. Не видно бандита в темноте, пули в стволе не видно, бомбы на складе, болезни внутри, глупости под образованием, подлых мыслей под черепом… Поэтому, докладывая о преступности где-нибудь на заводе, Рябинину иногда хотелось сказать с трибуны: «Люди, бойтесь того, чего не видно!»
Петельников смотрел на финку с напряжённой жутью, выкатив чёрно-графитные глаза, словно какая-то мысль давила на них, пытаясь вырваться, и не было другого способа уберечь глаза, как только выпустить эту мысль словами.
— Это Сыч, — тихо сказал инспектор. — Это же Сыч!
Следующий день неожиданно выдался прохладным и пасмурным. Ночью стороной прошла гроза: на горизонте ползли, озаряемые раскалённым светом молний, косматые облака, похожие на растрёпанно-рваный огонь, словно там горел воздух. Всю ночь рыкал тяжёлый гром, перекатывая своё многопудье. Гроза походила на далёкий бой. Под утро упал мелкий и редкий дождик, как накрыл город мокрой сеткой.
В широком белом плаще Петельников стоял у проходной завода резинотехнических изделий. Догадавшись в рябининском кабинете, инспектор и сам себе не поверил. Но теперь всё выяснил: Николай Николаевич Сычов освободился месяц назад, жил у своей матери и работал на РТИ, или «резинке», так коротко называли завод. Четыре года — срок небольшой, и Петельников не сомневался, что узнает его. Да и как не узнать, когда к двум судимостям из трёх инспектор имел кое-какое отношение — ловил Сыча.
Петельников начал прогуливаться. Людей у проходной толпилось много: мужья встречали жён, ребята дожидались девушек… Он поднял воротник плаща, но тут же опустил, вспомнив, что во всех фильмах-детективах инспекторы подстерегают свои жертвы в дождик и с поднятыми воротниками.
Сыч вышел из проходной первым — на работе не задерживался. Он мало изменился, только, может, добавилось в лице угрюмости. На нём была какая-то неопределённая куртка, смахивающая на ватник, и кирзовые сапоги. Не оглядываясь, Сыч пошёл к трамвайной остановке. Задерживать в вагоне, среди людей, было бы неудобно. Да и машина инспектора стояла в другой стороне. Сыч тяжело ступал по асфальту. Петельников нагонял его лёгким широким шагом. Или ботинки инспектора стучали по-служебному, или его взгляд грел затылок, только Сыч неожиданно обернулся. Петельников понял выражение «доля секунды» — на столько встретились их взгляды. И тут же Сыч побежал, грохоча сапогами.
«Значит, его работа, подлеца», — подумал инспектор, срываясь с места. Петельникову казалось, что догонит сразу, но Сыч бежал прытко, несмотря на тяжёлые сапоги. Он свернул в какой-то двор, перемахнул через заборчик палисадника, миновал детскую площадку, обогнул угол дома и оказался в другом дворе. До Сыча было метров десять, но это расстояние не сокращалось. В таких зигзагах преступник может куда-нибудь юркнуть и пропасть — этого бы Петельников себе не простил. Сыч словно уловил его опасения и метнулся в неширокий проход, зажатый двумя каменными стенами. «Убежит», — мелькнуло в голове у Петельникова.
Сыч неожиданно остановился — проход кончался тупиком, где приткнулись бачки с мусором и громоздились пустые ящики. Бежать было некуда: впереди стена, сзади инспектор. Тогда Сыч выхватил метровый кусок стальной трубы, который чуть торчал из бачка, и повернулся к инспектору. Стало тихо — каждый не шевелился.
Вдруг Петельников подцепил ногой ящик и двинул к себе. Сыч поднял трубу над головой: решил, что инспектор хочет швырнуть ящик в него. Но Петельников неожиданно на этот ящик сел, достал сигарету и закурил. Удивлённый Сыч ждал, что будет дальше, — ему сейчас было удобно стукнуть инспектора по голове сверху.
— Что стоишь, как дурак, — сказал Петельников. — Опусти лом-то. Или забыл мои приёмы?
— Против лома нет приёма, — прохрипел Сыч.
— У меня есть оружие, — усмехнулся инспектор.
Сыч молчал, не выпуская трубы.
— Ну, допустим, треснешь меня, — спокойно продолжал Петельников, — убьёшь. А что дальше? На вышку наскребаешь?
Сыч опустил трубу, но ещё держал её крепко, до сухости пальцев.
— Мы, Сыч, знакомы давно. Я ведь с тебя свою работу начинал. Файку-то, сбытчицу, помнишь?
Последняя фраза почему-то подействовала. Сыч шмыгнул носом, матерно выругался и швырнул трубу обратно в бачок.
— Правильно, — одобрил Петельников и поднялся с ящика.
— Капитан, просьба будет, — угрюмо сказал Сыч. — Пожрать бы перед камерой по-человечески…
— А не убежишь?
— Сука буду, — пообещал Сыч.
Петельников знал, что его словам верить можно — они у этого рецидивиста были металлические, как та труба в бачке.
— Пошли, — коротко бросил инспектор.
Они двинулись тем же путём, которым бежали. Сыч молчал, рассматривая землю под ногами. Шёл тяжело, стараясь продавить мокрый асфальт весом короткого квадратного тела. Он него пахло резиной. Им было что вспомнить, но они молчали — впереди предстоял иной разговор.
— Только у меня «рябчиков» нет, — сообщил Сыч.
— Одолжу. А в колонии не заработал, что ли?
— Привёз, — нехотя признался Сыч, — да всё с маманей пропили.
Петельников помнил его мамашу, в то время молодую ещё бабёнку без царя в голове, которая любила угарные компании. Мальчишкой Сыч вместо молока пил по утрам пиво. Отца своего он не знал, да его не знала и мать. Она была из тех, кому Петельников запретил бы рожать детей, будь его воля.
Официантка удивлённо оглядела странную пару. Но когда высокий приятный мужчина передал меню тому, у которого под потёртым пиджаком вроде бы ничего не было, она поняла, что первый кормит второго.
— Чего брать? — спросил Сыч.
— Чего хочешь.
— Вот этот… бифштекс, можно?
Петельников кивнул.
— А два можно? И солянку… одну? — уточнил Сыч, справившись с желанием заказать и пару солянок.
— Не съешь, — предупредил инспектор.
Сыч только усмехнулся.
— Как освободился, ни разу по-человечески не жрал.
Петельников только вздохнул. Не каждый может стать поэтом, учёным, артистом или космонавтом. Не каждый может сделаться инспектором уголовного розыска. Возможно, не каждый может стать счастливым. Вероятно, не у каждого сбылись мечты… Но работать и жить по-человечески может каждый. И каждый может есть свои бифштексы, чёрт возьми!
В это время Рябинин допрашивал Померанцева. Тот сидел прямо и невозмутимо, на вопросы отвечал кратко, точно, подумавши. Его правильное лицо казалось Рябинину отлитым из светло-коричневого металла, покрытого лаком. Такими породистыми ему представлялись древнефамильные дворяне.
— Ну, а враги у жены были?
— Нет, не было.
— А какие у вас отношения с женой?
— Вы хотите спросить, не был ли я её врагом? — усмехнулся Померанцев. — Отношения были как у всех.
— У всех отношения разные, — заметил Рябинин.
— Вот у нас и были разные. И ссорились, и дружили.
Он так и сказал — дружили. Рябинину понравилось это выражение: дружить с женой.
— А у вас есть враги?
— Что вы везде ищете врагов? — поморщился Померанцев.
Он вёл себя начальственно, чуть снисходительно. Учёный, руководитель группы, кандидат геолого-минералогических наук… Да ещё и муж потерпевшей, а потерпевшие в прокуратуре всегда на особом положении, как тяжелобольные в семье. О том, что он подозреваемый, Померанцев, видимо, не знал. Последняя мысль удивила Рябинина, — это Померанцев должен знать.
— У меня работа такая, — спокойно заметил Рябинин, — искать врагов человека.
— У меня их не было.
— И на работе не было?
— Нет.
— А Суздальский?
— Ну, он не мой враг, а всего рода человеческого.
— Вы сами-то никого не подозреваете? — поинтересовался Рябинин.
— Странно, — чуть удивился Померанцев. — Как я могу подозревать? Тут я вам не помощник.
«Если не враг», — подумал Рябинин, не спуская глаз с его холёного лица.
— Если бы вы меня спросили, — добавил Померанцев, — про Тунгусскую антиклизу или, скажем, Балтийский кристаллический щит…
