Ермаков не сводил глаз с передней части самолета, где был экипаж и Таня. Что с ней? Жива ли? Сколько было выстрелов!... Пугали её бандиты грохотом выстрелов или били прицельно?
Он не замечал, что размышлял вслух. Корреспондент с фотоаппаратом и кинокамерой взял его под руку, вполголоса сказал:
-Я слышал крики, стоны. А вы?... Может быть, мне показалось?
Его сейчас же поддержал тучный человек в тирольской шляпе:
-И я слышал стоны и крики. Я даже видел, как упала стюардесса. Лицом вниз.
Ермаков вцепился в него.
-Упала?!
-Да. Она уже лежала, а он в неё еще раз выстрелил. Потом дверь захлопнулась. Они убили её.
-Думаю, не только её, - сказал корреспондент.
Ермаков молча жевал недокуренную сигарету.
Аэродромные служители в аккуратной форме, очевидно администраторы, подбежали к пассажирам Ан-24. Паническими жестами и невнятными криками они пытались им внушить, что те находятся на волосок от гибели.
Ермаков сплюнул табак, вытер рот платком и спросил по-турецки:
-В чём дело, господа?
Турки были приятно удивлены. Перестали жестикулировать, резко сбавили тон. Старший из них, низенький, тощий, с выпирающим острым кадыком и длиннющим костистым носом, вежливо сказал:
-Здесь курить воспрещено. Отойдите подальше.
-Только и всего? Сейчас отойдем.
Ермаков перевел товарищам по несчастью слова турецкого администратора и увел пассажиров Ан-24 метров на пять от самолета, на солнцепек. За ними потянулись и турки. Ясное дело, конвоиры.
-Скажите, в какой город мы попали? - спросил он у своих новоявленных опекунов.
-Трабзон. Турция.
-Есть в Трабзоне советские представители?
-Нет. Ваши здесь бывают очень и очень редко. От случая к случаю. Трабзон - запретная зона для русских. Требуется особое разрешение губернатора.
-Могу я связаться по телефону с Анкарой, с советским посольством?
Турок смущенно развёл руками:
-Не знаю, господин. Я человек маленький.
-А кто у вас большой? Этот? - Ермаков указал на офицера, окруженного солдатами.
-Он чуть-чуть выше меня. Самые большие люди в нашем городе - начальник полиции, начальник жандармерии, мулла, городской голова, богатые купцы.
Ермаков прервал словоохотливого турка:
-Я могу обратиться к офицеру с просьбой связаться с нашим посольством?
-Нет, господин.
-Почему?
-Имеем приказание держать вас...как это сказать...вместе, гуртом.
-Понятно. "Держать гуртом". Как стадо баранов. И вы приставлены к нам пастухом. Но мы же люди! Советские люди! Мы попали сюда не по своей воле. На наш самолет совершенно нападение. Бандиты стреляли. Среди членов экипажа есть убитые, раненые. Вы поняли меня?
-Мы пока понимаем только одно: иностранный самолет дал сигнал бедствия и пошел на посадку...к нам...в Турцию.
-Самолет угнан бандитами. Они здесь, в самолете. Так почему же вы нас, прежде всего нас, ни в чем не повинных пассажиров, хватаете? Нас, а не бандитов?! Куда мы попали? К сообщникам пиратов или в цивилизованную страну, которая подписала декларацию прав человека?
Низенький, с выпирающим кадыком турок опять развёл руками:
-Господин, я только выполняю приказание своих начальников.
-И что же именно вам приказали?
-Мы охраняем вас.
-От кого? От чего?
Турок молчал.
Ермаков перевёл товарищам свой диалог с "маленьким человеком". От себя энергично добавил:
-Подождём, пока сюда слетятся все здешние начальники. Будем требовать немедленной связи с посольством. Не посмеют отказать.
Турецкий офицер, обмундированный на американский лад, с толстой шеей, с толстой спиной, толстоносый, колотил кулаками по дюралевой обшивке передней двери и хриплым басом кричал:
-Именем закона Турецкой республики!... Выходите! Без оружия.
Ермаков плюнул себе под ноги. Именем закона! Смешно. Да разве для пиратов существует какой-нибудь закон?
-Открывайте! - повысил голос офицер.
Суканкас-старший слышал настойчивый стук снаружи, но не спешил откликнуться. Так рвался в заграничные края, а теперь почему-то медлил, чего-то ждал. Внимательно осмотрел кабину, багажный отсек и самодовольно ухмыльнулся. Все в порядке.
Штурман Бабаянц стонал и силился подняться. На это раз ему удалось встать на ноги, и пират не свалил его пинком ноги. Пришел в себя и командир.
Бортмеханик и стюардесса не поднялись.
Заур, второй пилот, обреченно склонился на штурвал. Он не ранен, но белый свет ему не мил. Заур чувствовал за своей спиной бездыханную Таню. Слышал стоны тяжелораненых товарищей. Бортмеханик, кажется, умирал. Еле жив его друг и командир Джемал, а он, Заур... Почему цел и невредим? Почему?
Суканкас ткнул ему под ребро дуло кольта:
-Эй, ты, очнись! Приехали. Ты своё дело сделал, кацо. Мы больше не нуждаемся в твоих услугах.
Заур одним рывком разодрал пополам свой наглухо застегнутый китель, подставил грудь под пистолет убийцы:
-Стреляй, подонок, бандит!...
Вот так, в яростном презрении к врагу, и умирать не страшно.
Суканкас медленно опустил кольт, вздохнул, ухмыльнулся:
-Не имеем права. И не хочу. Хватит! Иностранная территория. Живи, кацо! И не забывай, кому ты обязан жизнью.
-Гад ползучий! Если б не пассажиры, быть бы тебе на дне Черного моря.
-Это я учел. Все мыслимое и немыслимое предусмотрел. Мог бы и тебя в случае необходимости укокошить. Мой сын повел бы самолет дальше и посадил. Он клуб юных пилотов закончил. С двенадцати годков обучался. Башковитый парнишка. Там, в Америке, станет дипломированным летчиком. И твою Грузию, твою Россию бомбить когда-нибудь будет. С тобой, может быть, схлестнется в воздушном бою.
Стук снаружи самолета усилился. Колотили железом о железо.
Молодой Суканкас взял отца за плечи, оттащил от второго пилота:
-Открывай! Власти явились.
-Сейчас, мой мальчик, сейчас. - В последний раз оглянулся вокруг и, прижав кольт к животу, как это делали гангстеры в американских кинобоевиках, злобно скомандовал: - Очистить помещение! Всему экипажу! Живым, мертвым и недобитым! Мы покидаем самолет последними. В случае неповиновения влеплю каждому живому по две или три пули. Не посчитаюсь с иностранной территорией. Выходите!
Заур с трудом вылез из своего кресла: ноги еле-еле держали, колени тряслись, спина обмякла. Пересилив слабость, он помог подняться Джемалу, первому пилоту, вывел его из кабины. Оба остановились перед лежавшей ничком Таней. Заур наклонился над ней, взял её одеревеневшую руку:
-За что вы её убили, гады?
-Эй, ты, плакать будешь потом! Открывай!
Заур вместе сл штурманом Бабаянцем раздраили наружную дверь. Ударил в глаза яркий, полуденный свет.
В четыре руки подняли окровавленного бортмеханика Сашу Филиппова, осторожно спустили вниз. Положили на горячий, чуть подплавленный асфальт, в тень крыла самолета.
Турецкий солдаты и офицеры стояли поодаль, в позе невозмутимых наблюдателей. Заур резко повернулся к ним:
-Чего же вы стоите? Человек истекает кровью! Нужен врач! Врач, понимаете, врач!
Турки пожимали плечами, вежливо улыбались.
Ермаков энергично отстранил от себя аэродромных служителей, подошел к офицеру, с достоинством и властно сказал по-турецки:
-Вы же люди!... Где ваши глаза? Совесть? Честь? Человек, видите, умирает. Вызывайте "скорую помощь".
-На аэродроме, к сожалению, нет врача, - ответил офицер. - А "скорая помощь" есть. Пардон, будет. - И он сделал знак одному из солдат. Тот козырнул и побежал к аэровокзалу.
Ермаков повернулся к своим спутникам и спросил:
-Друзья, есть среди вас доктор?
От плотной группы пассажиров Ан-24 молча отделилась Ангелина Ефимовна Славина, смуглая, черноволосая, небольшого роста, плотная женщина. Она стремительно подошла к раненому, опустилась перед ним на колени, ловко расстегнула китель. Тугая горячая струя крови вырвалась из простреленной груди бортмеханика.
