Во Внуково Олегу пришлось решать еще одну проблему. Разобраться с ней нужно не обязательно, но очень желательно.
Еще до объявления регистрации он стоял у окошка с лицом полным грусти и страдания. Так требовал третий раздел той старой, но нетленной курсовой работы Олега Крылова: «Вызов сочувствия и провоцирование объекта на оказание вам помощи».
Сочувствие он вызвал очень быстро:
– Что с вами, молодой человек?
– Она улетает…
– Провожайте.
– Она не хочет.
– Поругались?
– И очень сильно. Она даже позвонила ему. Ну, тому, кто в Крыму сейчас… Вот и улетает.
– Симферопольским рейсом? На двенадцать десять? Так на этот самолет есть еще билеты. Срочно покупайте.
– Уже купил. А что толку? Он ее у трапа будет встречать. И сразу в свой особняк увезет… Поговорить я с ней могу только в самолете, но места-то в разных концах.
– Где ваш билет?
– Вот… Но у нее фамилия другая. Она – Анастасия Курасова.
– Отойдите подальше и ждите.
Олег посмотрел на девушку в голубой форме, как на спасителя. Потом он резко опустил голову, развернулся и почти бегом бросился к аптечному киоску, спрятавшись за который можно было выйти из образа и спокойно понаблюдать за развитием сюжета.
В лицо Курасову Олег не знал. Он даже не знал ее возраст. В этом была некоторая опасность – журналистка вполне могла оказаться пятидесятилетней теткой.
Но нет. Когда к окошку подошла симпатичная девушка с рыжеватым «гаврошем» на голове, голубая регистраторша встала, оглядела зал и, встретившись глазами с Олегом, изобразила над головой жест, который, вероятно, означал: «Она очень даже ничего».
Потом у окошка застрял солидный мужчина в темном костюме и белой бейсболке голос из окошка уговаривал его, убеждал, требовал. Отказывался он долго, но нерешительно и наконец махнул рукой и сдался. А через минуту из динамиков послышалось: «Пассажир Крылов Олег Васильевич, вас ждут на регистрации, сектор номер три. Повторяю…»
Олег выждал несколько секунд, придал своему лицу выражение трепетного ожидания и бросился к окошку. Там его встретил взгляд… совсем не такой, какой должен быть при исполнении служебных обязанностей. Девушка в голубом смотрела на него, как на героя бразильского сериала. Олег понял, что для нее он стал символом настоящей страстной любви. Теперь она будет долго рассказывать всем эту историю, будет завидовать ничего не подозревающей рыжей Анастасии… Нехорошо обманывать!
Впрочем, он не обманывал. Он играл.
Актерское мастерство не преподают в школах КГБ. Но по существу этот предмет там основной. Он вкраплен везде: в методах вербовки, явочных встреч, убеждения, выведывания…
Олег взял билет с исправленным номером места, но не поблагодарил. Вернее, он сделал это не словами. Почти минуту он стоял, хлопая глазами и выражая всем своим видом радость, растерянность, надежду. Ему не так трудно было это играть. Просто в этот момент он действительно любил эту милую журналистку, переживал их ссору, злился на того, кто будет ее встречать в Симферополе… Прямо наваждение какое-то! Хотел же идти в театральный. Сейчас мог бы уже быть великим актером.
Их подвели к небольшому самолету со стилизованным трезубцем на хвосте. Не правы те, кто считает, что самостийные украинцы – заядлые моряки и избрали своим гербом оружие Нептуна, бога морей. На самом деле это вензель, в рисунках которого спрятаны четыре буквы – ВОЛЯ…
В самолете Олег напрочь забыл все свои двести способов знакомства. Когда они вырулили на взлетную полосу и стали разгоняться, он обратился к своей рыжеволосой соседке:
– Простите, который час? Неужели сейчас двенадцать десять?
– Угадали.
– Это мое хобби. Я все могу угадывать. Если не с первого раза, то уж со второго точно. Хотите ваше имя угадаю?
– Попробуйте.
– Так… Красота, властный и гордый взгляд. Имя или царицы или царской дочери… Вы – Екатерина?
– Нет.
– Анастасия?
– Точно.
– Теперь, Настя, угадываю профессию.
– Тоже с двух раз?
– Непременно… Вы актриса.
– Нет.
– Журналистка.
– Верно. Вы начинаете меня удивлять.
– Это только начало. Меня, кстати, Олегом зовут… Хотите, Настя, и вас научу угадывать. Скажем, зачем я лечу в Крым?
– Не знаю… Отдыхать?
– Первый промах. Со второго раза угадаете… Я лечу в Крым спасать одного человека. Его хотят убить.
– Почему?
– Слишком много знает. Он владеет тайной, которая может навредить кому-то в Москве… Я думаю, что в опасности не только он, но и тот, кто хочет узнать эту тайну, кто хочет взять у него интервью… Так, к кому я лечу, Настя? Смелее…
– К Сергею Звереву?
– Молодец! Как я и обещал – со второго раза в самую точку. В яблочко!
* * *
Улица с уютным названием Табачная была почти в центре Ялты. Но это, если смотреть по карте. На самом деле до нее от набережной надо было подниматься по множеству переулочков, виляющих то вправо, то влево. И подниматься метров на шестьдесят, а это высота двадцатиэтажного дома.
Ближе к верхнему Южнобережному шоссе на Табачной стояли новые, надежные, готовые к возможному землетрясению девятиэтажки. Но в старой части сохранились и маленькие домики, больше похожие на подмосковные дачки с огромными верандами, сарайчиками, цветниками.
Квартирка Сергея Зверева была именно в таком домике на четыре семьи. Летом он работал без выходных. Каждый день брал этюдник на ножках, сумку с товаром и спускался к набережной. Он не был художником. Этюдник служил ему просто ящиком, прилавком. Заняв свое постоянное место под пальмой между большим гастрономом и аптекой, Сергей раскладывал – стандартный сувенирный набор, мечту отдыхающих Черноморского побережья: раковины рапанов, отдельные или соединенные по три-четыре штуки, маленьких красных крабиков, покрытых лаком и приклеенных на красивые морские камни… Весь этот товар он делал сам. Зимой, когда все потенциальные покупатели разлетались по домам…
Только в первый год своей приморской жизни Зверев боялся, что его райская жизнь вдруг закончится так же неожиданно, как и началась, что у него отнимут море, место под пальмой, садик с абрикосовым деревом.
На второй год он стал думать, что всемогущие люди, давшие ему эту новую жизнь забыли о нем навсегда. А на третий год и он стал их забывать. Оказалось, что зря.
Утром скрипнула калитка и в квартиру постучали.
Пришли вовсе не те люди. И не от них. Но связь с его московскими хозяевами все же была.
Майор-пограничник вначале пытался что-то объяснить, но быстро запутался и замолчал. Передохнув минуту он решил обойтись привычными короткими командами: «Значит так. Если хочешь жить – час на сборы. С собой документы, деньги и все самое ценное. Жить будешь над Бахчисараем, в сторожке на Чуфут-Кале… Зимнюю одежду тоже захвати – неизвестно, когда назад вернешься».
… Зря майор дал на сборы целый час. Зверев собрался в три раза быстрее.
Сначала в этюдник легли документы. Деньги… Класть было нечего – всю свою наличность Сергей носил при себе.
Еще в лакированный деревянный ящик легли две бутылки водки и пять банок консервов – это из раздела «самое ценное».
Теперь – зимняя одежда… В огромный старый рюкзак была засунута куртка, свитер, сапоги, пара рубах и три носка. Оставшееся до срока время Зверев потратил на поиски четвертого носка – он точно знал, что их должно быть четное число.
Сборы проходили сумбурно. Было время подумать, оценить обстановку, но не было возможности. Все мысли сжались в одну точку, в одну фразу: «Я точно знал, что именно так и будет».
На самом деле Зверев никогда не думал, что к нему вдруг заявится пограничник и повезет его на вершину плоской горы к развалинам старого пещерного города, где постоянно живет лишь семья сторожей, их корова, две собаки, три козы и дюжина кур.
Лишь в самый последний момент, Зверева посетила здравая мысль: два раза в месяц сюда приходят письма от родни из-под Саратова…
Сергей вытащил вещи, запер свою дверь и постучал в соседскую:
– Марь Ивановна, уехать мне надо. На два месяца. Или на пять… Если письма ко мне будут, перешлите мне их в Бахчисарай. Не в новый город, а в то почтовой отделение, что рядом с ханским дворцом…
* * *
За минуту до того, как прозвонит будильник, Горелов открыл глаза, протянул руку и нажал кнопку… Это повторялось каждый день: вечером он внимательно проверял часы, заводил их, а утром просыпался сам перед самым звонком.
Он привык быть очень точным, очень аккуратным человеком. Всю жизнь он боялся сделать неверный шаг. Поэтому никогда не опаздывал, не ругался, не пил больше трех рюмок. В долг никогда не брал. Не потому, что не было нужно, а потому, что боялся – ведь тот кто даст ему деньги может вдруг подумать, что не получит их назад, может усомниться в его, Горелова, честности. Это страшило больше всего.
Он старался жить так, чтобы все вокруг знали – это самый честный, порядочный, добрый, справедливый, самый спокойный и трезвый. Одним словом – самый правильный.
