Это не считая индивидуального приема у директора тюрьмы.
Там ты стоишь по стойке «смирно» и слушаешь.
– Так вы и есть Роберто Ла Рока? Так… отлично. Надеюсь, вы намерены вести себя тихо. Здесь нет авторитетов и существуют только два способа выйти. Стоя или лежа. (Он показал обе позиции рукой.) Выбирать вам. Полагаю, вы меня понимаете?
– Отлично понимаю.
– Отлично понимаю, месье директор, – подчеркнул начальник.
Ла Скумун заколебался.
– Отлично понимаю, месье директор.
– Я определяю вас в швейный цех. Можете идти.
Он знал, что будет дальше, и остался стоять, повернувшись лицом к стене, рядом с теми, кого уже назначили на работы.
– Видел эту сволочь? – прошептал стоявший с ним рядом, не размыкая губ.
Он не ответил, поскольку считал, что недостаточно сориентировался, чтобы усугублять свое положение пустыми замечаниями. На следующий день его перевели из карантина в общий блок.
Была середина дня. Все его вещи уместились в котомке. По правилам ее следовало носить с собой. Оставлять что-либо в цеху или в камере запрещалось. В столовой длинные столы, шириной сантиметров в пятнадцать, имели этажерку, позволяющую оставить пару-тройку вещей, но только не еду, которую могли моментально украсть.
Если кто-либо за едой отставлял локоть в сторону, то упирался им соседу в ребра. Спина сидящего напротив касалась края стола. Шестьдесят человек на столовую; шесть столовых.
Все встречались в туалете, после принятия пищи. Молча поднимали руку, и надзиратель кивком головы давал заключенному разрешение выйти. Общий писсуар был невообразимо грязен.
Ла Скумун направился туда. Ксавье в туалете не оказалось. На прогулке он высматривал его так внимательно, что заболели глаза, но не нашел. Двигаться надо обязательно. Длинная колонна по три человека в ряд изгибалась при движении, образуя восьмерку.
– Есть другой двор, – сказал тот, кто шагал рядом с ним.
– А тех когда можно увидеть?
– В туалете, в полдень и вечером. Все.
Не густо. Ксавье, очевидно, работал в цеху, выходящем в другой двор. У бригадира швейников была добродушная физиономия. Звали его Терраз, он был из Гренобля.
– Здесь Первый швейный? – спросил Ла Скумун.
– Угу, а Второй швейный в другом дворе.
– Как туда попасть?
Терраз снова посмотрел на него.
– Кто там у тебя?
Пришлось довериться.
– Друг. Ксавье Аде.
К ним приближался надзиратель.
– Вот, видишь, – сказал Терраз, – делаем шмотки для армии. Работа нехитрая. Будешь шить. У тебя три дня на то, чтобы освоить машинку. Я тебе покажу…
Надзиратель ушел.
– Он чокнутый. Схлопотал три месяца мориловки. Так ты, значит, кореш Ксавье?
– Да.
– Он в карцере. Отметелил филина,[7] сейчас мотает девяносто суток.
– Долго ему еще?
– С месяц будет.
– У тебя есть знакомые, чтобы разжиться жратвой?
– Только не Вернанше.
Это был прево.[8] Цыган. Сволочь. Ла Скумун задумался.
– Если хочешь перейти во Второй швейный, то ты должен получить вызов от их бригадира.
– Можешь устроить?
– Переговорю. Он итальянец, славный малый.
– Сколько лет?
– Тридцатник.
– Когда загремел?
– Пять лет назад.
– Скажи ему, что здесь Ла Скумун.
Терраз внимательно посмотрел на него, но Ла Скумун сделал вид, что ничего не заметил.
* * *
Месяц спустя он работал во Втором швейном. Его репутация сыграла двойную роль, обеспечив уважение зэков и особое внимание надзирателей.
Тем не менее он стремился не выделяться из общей массы, соблюдал правила, жил волком-одиночкой в привычном для него ритме.
Ксавье вышел из карцера в час послеобеденной прогулки. Он появился из маленькой железной двери в углу двора и сразу был вытолкнут в поток заключенных. Он был бледен, и дневной свет жег ему глаза.
Ла Скумун едва узнал его. Длинная колонна заключенных, напоминавшая змею, двигалась, обтекая контуры двора. Ла Скумун подошел к углу, где ждал Ксавье.
– Ксавье, – окликнул он, проходя.
Тот округлил глаза, не имея возможности ответить, прислонился к стене и следил за Ла Скумуном взглядом долгие минуты, пока снова не увидел его на прямой линии, когда тот двигался в обратном направлении.
Как только Ла Скумун поравнялся с ним, Ксавье вошел в ряд, опустив голову, чтобы говорить свободнее.
– Ты, – прошептал он, чуть не плача от того, что увидел его здесь.
Ла Скумун сжал запястье друга. Вместе они чувствовали себя сильнее. Прежде чем расстаться, чтобы разойтись по цехам, Ла Скумун сунул в пустую торбу Ксавье сверток с едой.
Они ели в разных столовых, но с удивлением обнаружили, что оказались в соседних камерах, разделенных огромными решетками.
Подкупив заключенного, занимавшегося двумя первыми камерами, они смогли поменять Ла Скумуну койку. Так что друзья могли перешептываться через решетку; обе койки стояли голова к голове.
Приходилось остерегаться обходов; надзиратели в тапочках крались вдоль стен, выслеживая болтунов. Наказанием были тридцать суток карцера за нарушение приказа о соблюдении тишины. Без особого риска можно было разговаривать только на прогулке со своим ближайшим соседом.
Но Роберто и Ксавье разговаривали по ночам между одиннадцатью и полуночью, в то время, как остальные спали первым, самым крепким сном.
– Я схожу с ума, надо отсюда линять, – повторял Ксавье.
– Подождем немного.
– Они меня угробят, а я ничего не сделал. Понимаешь? Ничего не сделал!
– Не думай об этом, – шепнул Ла Скумун.
Он не стал объяснять сразу, из боязни обидеть друга.
– Думать надо о том, что сделал и за что не заплатил. Это помогает. Я тоже думал, что свихнусь, когда получил пятнадцать лет строгого режима за разборку с черномазыми, которых было шестеро против одного, к тому же они первыми вытащили пушки… Да я еще чуть не подох. Так что думаю о Вилланове и прочих, кого я пристрелил. Это мне помогает.
– Ты видел, какой здесь режим! Говорю тебе: я точно тут подохну.
– Сначала надо заставить, чтобы о тебе забыли, а потом делать ноги. Это тоже точно. Ни с кем не болтай, выполняй норму и терпи.
В конце концов Ксавье внял доводам и однажды ночью ответил:
– Я постараюсь следовать твоим советам.
Каждый месяц Женевьев приезжала на свидание. Для них это был источник жизни.
– Она тебя очень уважает, – говорил Ксавье, возвращаясь.
В сердце Ла Скумуна это было единственным светлым лучиком. Женевьев жила одна в квартире на Канебьер, с тех пор как Мод наслаждалась идеальной любовью с одним корсиканцем, державшим забегаловку в Марселе, в квартале Опера.
Ла Скумун не обижался. Корсиканец встретился с мэтром Рошем и предложил денег, а также бросить Мод, если скажет Ла Скумун. Через посредство Женевьев Ла Скумун ответил, что денег ему не надо, что он благодарит корсиканца за его предложение и от души желает ему удачи.
Мод была славной девчонкой, вот только не выносила одиночества в постели. Ла Скумун на нее за это не сердился. Единственное, чего он хотел: выбраться из тюрьмы со своим собратом по приключениям. А это было непростым делом.
Однажды ночью Ксавье прижался лбом к прутьям решетки, чтобы быть ближе к Роберто, и тихо шепнул ему на ухо:
– Я видел винтовки в комнатке возле кабинета старшего надзирателя.
Ксавье задержался там на несколько минут, выходя из комнаты для свиданий, и все срисовал.
– В пирамиде, с цепочкой? – спросил Роберто.
– В пирамиде, но без цепочек. Просто так. Протяни руку и они твои.
Кабинет старшего надзирателя находился за пределами собственно тюрьмы, по ту сторону толстой решетки. На прогулке заключенные проходили вдоль этой решетки, образующей одну из сторон прямоугольника двора.
Во время прогулки решетка никогда не открывалась.
Санчасть тоже находилась по другую сторону решетки.
– Я раз видел, как один парень хлопнулся в обморок, но они не открыли, а дождались, пока остальных убрали со двора.
В кабинете старшего надзирателя была лестница в коридор, ведущий в парадный двор-садик. В конце аллеи находились стена и входная дверь. Последняя дверь.
– Если прорваться туда со стволом, считай, что ты уже на воле, – сказал Ла Скумун.
– Надо рвать отсюда когти, – настаивал Ксавье.
По мере того, как проходили месяцы, люди теряли всякую инициативу. Большая часть заключенных была аморфна. Но теперь во время прогулок Ксавье и Роберто не сводили глаз с решетки.
Они шли локоть к локтю под ритм глухих ударов сотен сабо о цемент, предполагая действовать по интуиции, одним порывом.
Если дверь откроется сразу после любого инцидента, они попытают свой шанс. А пока искали способ спровоцировать открытие этой двери, что помогало мириться с режимом.
* * *
Всякий раз входя в комнату для свиданий, Женевьев останавливала взгляд на брате, потом как-будто искала кого-то другого. У нее была безумная надежда, что однажды там окажется Робертс Все время говоря и думая о нем, она удивлялась, что Ксавье приходит на свидания один.
