– Вы должны его извинить, – сказала синьора. – Джорджо, несомненно, больше всех страдал и страдает по поводу утраты моего мужа. Видите ли, я хотела, чтобы мой сын учился и достиг положения в обществе независимо от отца, подальше от Сицилии. И причину вы можете, наверное, угадать. Поэтому мой муж свою любовь к Стефано перенес на племянника, и тот отвечал ему привязанностью, доходившей до обожания, он даже перебрался к нам, к большому огорчению моей сестры и ее мужа, которые чувствуют себя оставленными.
Она поднялась, Монтальбано тоже.
– Я сказала вам, комиссар, все, что считала нужным сказать. Знаю, что я в надежных руках. Если вы найдете возможным сообщить мне что-то, можете сделать это в любой час дня и ночи. Не старайтесь меня щадить, я, как принято выражаться, женщина сильная. Как бы то ни было, поступайте, как считаете нужным.
– Еще вопрос, синьора, который меня давно мучит. Почему вы никому не сообщили, что ваш муж не вернулся… я выражу свою мысль яснее: тот факт, что ваш муж не вернулся домой той ночью, не вызывал опасений? С ним это уже бывало раньше?
– Да, с ним это бывало. Однако, видите ли, в воскресенье вечером он мне звонил.
– Откуда?
– Не знаю. Он сказал, что вернется очень поздно. У него намечалось важное заседание, могло даже получиться так, что ему пришлось бы заночевать вне дома.
Она подала руку, и комиссар, сам не зная почему, сжал эту руку в своих и поцеловал.
Выходя, опять же через черный ход виллы, он заметил Джорджо, который сидел на каменной скамье недалеко от дверей, согнувшись и сотрясаясь всем телом.
Встревоженный Монтальбано подошел и увидел, как разжались руки юноши и как из них выпал желтый конверт, как разлетелись по земле фотографии. Вероятно, он с любопытством кошки завладел конвертом, пока сидел на корточках рядом с теткой.
– Вам плохо?
– Не так, о господи, не так!
У Джорджо заплетался язык, остекленевшие глаза незряче глядели на комиссара. Это длилось мгновение, потом юноша вдруг оцепенел и повалился навзничь со скамьи, у которой не было спинки. Монтальбано, опустившись рядом с ним на колени, попытался хоть чуть-чуть попридержать бившееся в конвульсиях тело. В углах губ у Джорджо вскипала белая пена.
Стефано Лупарелло появился в дверях, огляделся вокруг, увидел, что происходит, и бросился к ним:
– Я догонял вас, чтобы попрощаться. Что случилось?
– Кажется, эпилептический припадок.
Они постарались, чтобы в самый страшный момент Джорджо не откусил себе язык и не разбил голову. Потом юноша затих, по телу его пробегала дрожь, но не такая сильная.
– Помогите мне, пожалуйста, внести его в дом, – попросил инженер.
Прислуга, та же самая, что открыла комиссару, появилась по первому зову инженера.
– Не хотелось бы, чтобы мама видела его в таком состоянии.
– Давайте ко мне, – сказала девушка.
Они с трудом шли по коридору, уже не по тому, по которому вначале провели комиссара. Монтальбано подхватил Джорджо под мышки, Стефано держал ноги. Добрались до крыла, где обитали слуги, девушка открыла дверь. Они, запыхавшись, опустили юношу на кровать.
– Помогите мне раздеть его, – обратился к ним обоим Стефано.
Когда юноша остался в майке и трусах, Монтальбано бросилось в глаза, что кожа шеи от подбородка до ключиц была у него белоснежная, прозрачная и контрастировала с почерневшими от солнца лицом и грудью.
– Вы знаете, почему у него не загорела шея? – спросил он у инженера.
– Нет, – ответил инженер, – я в Монтелузе только с вечера понедельника, меня не было здесь несколько месяцев.
– Я знаю, – вмешалась прислуга. – Молодой синьор попал в автокатастрофу. Еще недели не прошло, как с него сняли корсет.
– Когда ему станет лучше и он будет в состоянии что-либо понимать, – сказал Монтальбано, обращаясь к Стефано, – передайте ему, чтобы завтра с утра, часиков в девять, зашел ко мне в управление в Вигате.
После чего вернулся к скамейке, подобрал конверт и фотографии, на которые Стефано не обратил внимания, и положил себе в карман.
От поворота Санфилиппо до Капо-Массария оставалось метров сто, но оттуда комиссару не удалось разглядеть домик, который, если верить госпоже Лупарелло, должен был возвышаться на самой оконечности мыса. Он снова включил мотор и поехал очень медленно. Когда Монтальбано поравнялся с мысом, то приметил меж густых и низких деревьев колею, ответвлявшуюся от шоссе. Он двинулся по ней и вскоре увидел асфальтированную дорожку, упиравшуюся в закрытые ворота – единственный проем в длиннейшей стене, сложенной из камней и полностью отгораживавшей часть мыса, нависшую над морем. Ключи подходили. Монтальбано оставил машину за воротами и направился по садовой туфовой дорожке к дому. В конце была узкая лестница, тоже из туфовых блоков, которая спускалась к площадке, перед входной дверью по склону, закрывавшему со стороны суши домик, прилепившийся к утесу, как гнездо ласточки.
Монтальбано очутился в большой гостиной с видом на море, лучше сказать – прямо над морем, и впечатление, что ты находишься на мостике корабля, усиливалось еще окном во всю стену. Порядок был идеальный. В одном углу стоял обеденный стол и четыре стула, лицом к окну – диван и два кресла, потом старинный буфет, полный рюмок, тарелок, бутылок с винами и ликерами, телевизор с видеомагнитофоном. На низком столике выстроились видеокассеты – порно– и просто фильмы. Из гостиной вели три двери, первая – в сверкающую чистотой кухоньку, где полки ломились от запасов снеди. Холодильник, напротив, был полупустым: несколько бутылок шампанского и водки. В ванной, довольно просторной, стоял запах дезинфицирующих средств. На полочке под зеркалом – электробритва, дезодоранты, флакон одеколона. В спальне, где большое окно тоже выходило на море, – двуспальная кровать со сложенными свежими простынями, два ночных столика, на одном из которых блестел телефон, трехстворчатый платяной шкаф. На стене в головах кровати – рисунок Эмилио Греко: обнаженная в головокружительно чувственной позе[20]. Монтальбано выдвинул ящик столика, на котором стоял телефон, наверняка эту сторону обычно занимал инженер. Три презерватива, шариковая ручка, блокнот нелинованной бумаги. Его заставил вздрогнуть вид пистолета – калибр семь шестьдесят пять, заряжен – в самой глубине ящика. В другом столике не было ничего. За левой дверцей гардероба оказалось два мужских костюма, в ящике наверху – одна рубашка, трое трусов, носовые платки, одна майка. Он разглядел трусы – синьора была права, ярлык пришит сзади с изнанки. В нижнем ящике – пара ботинок и шлепанцы. Средняя часть шкафа была зеркальной, в ней отражалась кровать. Внутри – три полки. В верхнем и среднем отделениях как попало навалены шляпы, итальянские и заграничные порножурналы, вибратор, сменные простыни и наволочки. На нижней полке красовались три женских парика на болванках – темный, светлый и рыжий. Наверно, им находилось применение в эротических забавах инженера. Большая неожиданность, однако, ожидала его за правой створкой: на плечиках висели два женских платья, очень элегантных. Здесь были также две пары джинсов и несколько блузок. В одном из ящиков трусики, которые едва ли что-то прикрывали, лифчиков не имелось. Второй ящик оказался пуст. И пока комиссар нагибался, чтобы получше осмотреть этот ящик, он понял, что именно его поразило: скорее не вид женского платья, а запах, который от него исходил – тот же самый, который он уловил, хотя более смутно, на старом заводе, когда открыл сумку.
Обыскивать больше было нечего. Для очистки совести он нагнулся, чтобы посмотреть под мебелью. Вокруг одной из ножек кровати обвился галстук. Подобрав его, Монтальбано вспомнил, что когда инженера нашли, ворот рубашки у него оказался расстегнут. Он вытащил из кармана фотографии и убедился, что цвет галстука прекрасно сочетался с костюмом, который был на инженере в момент смерти.
В комиссариате он застал взбудораженных Джермана и Галлуццо.
– Бригадир?
– Фацио и все остальные на бензоколонке по дороге к Маринелле, там была перестрелка.
– Еду туда срочно. Мне что-нибудь приносили?
– Да, пакет от доктора Якомуцци.
Он открыл пакет, там была цепочка, и снова запечатал.
– Джермано, давай со мной, поехали на эту заправку. Ты меня там оставишь и поедешь дальше в Монтелузу на моей машине. По дороге скажу, что тебе нужно будет сделать.
Комиссар пошел в свой кабинет, позвонил адвокату Риццо, сообщил, что цепочка ему уже отправлена, и напомнил, что он должен в обмен на нее отдать чек на десять миллионов.
Пока они добирались до места происшествия, комиссар давал Джермана, следующие наставления: не передавать Риццо пакет, пока чек не очутится у него в кармане, а потом отвезти этот чек Capo Монтаперто по указанному адресу и настоять, чтобы тот его обналичил, как только откроется банк, завтра в восемь утра. Он чувствовал, что история Лупарелло стремительно движется к развязке, но пока многого не понимал, и это его раздражало.
