— Циц.
— Надо же… — Приседая и поигрывая плечами, Пыёлдин обошел вокруг Цернцица, тот стоял, глядя прямо перед собой, и не проявлял никаких видимых признаков страха.
— А меня узнаешь?
— Узнаю, — ответил Цернциц, все так же глядя в стену перед собой.
— Кто я?
— Каша Пыёлдин.
— Помнишь, значит, Кашу? — удовлетворенно проговорил Пыёлдин, и в глазах его блеснула даже некоторая горделивость — вот так, дескать!
— Помню, — кивнул Цернциц.
— Так… А кого звали Ванька-дурак?
— Меня так звали, — ответил Цернциц все с тем же каменным выражением лица.
— За что?
— За дурость.
— И как? Правы были люди, которые так тебя назвали?
— Да, они были правы. Я в самом деле дурак.
— Это твой Дом?
— Мой.
— Поумнел, значит?
— Со стороны виднее.
— Нет, Ванька, не поумнел. Дом был твой, стал мой. А?
— Так было всегда.
— Правильно. От себя добавлю — так всегда и будет. Согласен?
— Как скажешь, Каша, как скажешь.
— Уже сказал. Что же мне с тобой делать-то? Застрелить? Или в окно выбросить? Выбирай.
— Не надо меня стрелять. И в окно выбрасывать тоже не надо, — твердо произнес Цернциц.
— Это почему же? — удивился Пыёлдин.
— Так не поступают.
— А как поступают?
— Сам знаешь.
— Да? — переспросил Пыёлдин. — Вообще-то да… Отложим. Потом решим.
— Отложим, — кивнул Цернциц.
— Весь цвет города собрал? — Он окинул взглядом молчаливую толпу и заметил, заметил все-таки, как женщины, осторожно, чтобы не привлечь внимания, снимают ожерелья, вынимают из ушей серьги с бриллиантами, как мужчины снимают с рук часы и засовывают их в носки.
— Почти весь… Тебя вот не позвал. Но ты сам пришел.
— А я всегда так, разве нет?
— Да… Насколько я помню.
— Начальник тюрьмы здесь?
— Здесь.
— Давай его сюда. Начальник тюрьмы-ы-ы! — пропел Пыёлдин, оборачиваясь к молчащей толпе. — Выходи, дорогой, давно не виделись… Пробил час.
— Выходи, Суковатый, — подавленно сказал Цернциц. — Чего уж тут… Не уберег Кашу — сам виноват.
— Не уберег, — ухмыльнулся Пыёлдин и горделиво поправил автомат на животе.
Сквозь толпу протиснулся и вышел на свободное пространство полный, румяный от здоровья и выпитого человек с челочкой на лбу. Видимо, совсем недавно он отплясывал под саксофонное мурлыканье — челочка его была взмокшей, по щеке рывками стекала одинокая капелька пота.
— Здравствуй, начальник. — Пыёлдин радушно протянул руку, но тот не пошевелился. — Не хочешь подать руки?
— Не хочу.
— Не уважаешь, значит?
— Не уважаю. — Суковатый побледнел и напрягся.
— А почему? Разве я не заслужил твоего уважения? Такую вышку предложил соорудить, такое украшение для всей твоей непутевой жизни, а? Не уберег ты меня, не удержал. Перехитрил я тебя, начальник. Вокруг пальца обвел, как последнего дурака. Вертолет мне подал для личного пользования, о вертолетчике позаботился… И вот я на воле. Ведь читал в моем личном деле — рано или поздно я обязательно оказываюсь на воле.
— Я читал о том, что рано или поздно ты всегда оказывался на нарах, — негромко, но твердо проговорил Суковатый и жестко посмотрел Пыёлдину в глаза.
— Жизнь полосатая, — беззлобно улыбнулся Пыёлдин, — как тельняшка. А если бы я остался на твоих вонючих нарах, ты уважал бы меня больше?
Суковатый молчал, отвернувшись, и только круглые желваки то вспухали, то опадали под его гладко выбритыми красноватыми щеками.
— Глупый ты, начальник, очень глупый, — с сожалением произнес Пыёлдин. — Будь ты немного поумнее, разве захотел бы всю жизнь по собственному желанию провести в тюрьме? Нет, ты бы в кино снимался, со сцены чего-нибудь исполнял бы, дома бы строил, таксистом на худой конец промышлял бы… Очень ты глупый, начальник, не знаю даже, как тебе и помочь…
Суковатый резко повернулся к Пыёлдину, видимо, хотел сказать что-то гневное, но не успел — вдруг оглушительно грохнул выстрел. Суковатый вздрогнул, и в этот момент ему под ноги откуда-то сверху тяжело шлепнулось тело охранника. Рядом звякнул о плиты его автомат. Дернувшись несколько раз массивным своим телом, он затих, и только пальцы мясистых рук продолжали сжиматься и разжиматься, но это уже были движения неживого человека.
Видимо, охранник, до конца верный своему долгу, какими-то вентиляционными трубами пробрался на перекрытие зала, но неосторожно выдал себя. И когда Пыёлдин, услышав шорох, взглянул вверх, автомат его мгновенно устремил туда же свой черный взор. А выстрел, выстрел произошел уже как бы сам по себе, едва автомат нащупал цель. И тут все обратили внимание, что табло снова засветилось, замелькали светящиеся цифры — лифт приближался к верхнему этажу здания.
— Быстро! — сказал Пыёлдин, и, хотя больше не добавил ни слова, несколько его подручных тут же стали полукругом вокруг лифта, готовые автоматными очередями исполосовать всех, кто окажется в кабине. Наступила мертвая тишина, многие в толпе, не в силах выдержать напряжение, легли на пол и закрыли головы руками в надежде спастись таким нехитрым способом.
Но когда двери распахнулись…
Лифт оказался пустым. И его зеркала, пол, залитые кровью, производили еще более страшное впечатление, чем раньше, когда он был набит трупами. Оцепенение охватило всех — то ли полуживые люди нашли в себе силы выползти из кабины там, внизу, то ли оставшиеся охранники выволокли своих товарищей и отправили лифт наверх? Но с какой целью?
— Что это они, тару подали? — весело рассмеялся Пыёлдин.
Никто не ответил, вообще в толпе не прозвучало ни единого звука, люди стояли, затаив дыхание.
— А у нас уже есть кого вниз отправить, да, начальник? — куражился Пыёлдин, описывая вокруг Суковатого круги. — Правда ведь, нам есть кого отправить? Что-то ты закручинился, что-то ты заскучал… А такой веселый был в кабинете, так смеялся, так радовался жизни, да, начальник? И кто бы мог подумать, что жизнь-то она, того, заканчивается, а?
Суковатый молчал. Теперь уже капли пота стекали по обеим его щекам, но он этого даже не замечал.
— Как же тебе удалось? — наконец выдавил он из себя единственный вопрос.
— А! — Пыёлдин небрежно махнул рукой. — Все равно не поверишь!
— Я же тебя, Каша, как невесту берег…
— Какой дурак! Ты, оказывается, начальник, еще дурнее, чем я предполагал! Кто же сможет уберечь невесту, если она сама на сторону смотрит? Нет в мире таких сил! Вот я читал в старых книгах, что раньше ревнивые рыцари, уходя в дурацкие свои походы, у жен эти самые места в железо заковывали, заклепки ставили, пилы зубастые приваривали… И что? И ничего! — с восторгом воскликнул Пыёлдин. — Фигня это все! Приезжали рыцари из походов, а у жен уж детишки новые! Во как! — Скажи, красавица, — повернулся он к Анжелике, — я прав?
— Конечно! — Анжелика улыбнулась так радостно, что Пыёлдин далеко не сразу смог оторвать от нее взгляд, далеко не сразу.
— Ну, ты даешь, — пробормотал он растерянно, но тут же снова взял себя в руки. — Так, начальник… Карета подана, — Пыёлдин показал рукой на кабину лифта.
— Не понял… — еле слышно произнес помертвевший Суковатый.
— Врешь! — жестко отрезал Пыёлдин. — Все ты понял. Просто поверить не можешь, что пришел твой смертный час, сучий ты потрох! Все. В путь. Конец всегда бывает неожиданным. А ты еще повторял мне не один раз, что конец бывает… Каким? Ну, поднатужься, припомни, каким бывает конец?
— Закономерным, — с трудом произнес Суковатый.
— Правильно, начальник! И в свой смертный час ты сохраняешь ясность мышления, твердый рассудок и верность своим убеждениям. Одобряю. Оружие есть? — вдруг резко спросил Пыёлдин, оставив тон насмешливый и куражливый.
Суковатый молча просунул руку за отворот пиджака и, нащупав там рукоять пистолета, вынул его и протянул Пыёлдину. Готов он был выстрелить в своего бывшего заключенного, и ничто бы его не остановило, но понимал — не успеет. Пока передернет затвор, а ему бы раньше передернуть, когда прозвучали первые выстрелы, ему бы раньше снять предохранитель… «Эх!» — мысленно крякнул с досады Суковатый. А теперь ему ничего не оставалось, как под мертвящим взглядом автомата протянуть бандиту свое оружие. Видел он, как нервно дрожит указательный палец Пыёлдина на курке, видел и отчетливо сознавал, что малейшее его неосторожное движение — и через мгновение дюжина пуль окажется у него в груди.
Пыёлдин взял пистолет, повертел перед глазами и передал кому-то из своих. Раздумчиво посмотрел на Суковатого.
— Хорошо себя ведешь, начальник… Мне нравится.
— Рад стараться.
— Не перегибай, — улыбнулся Пыёлдин, показывая неважные свои зубы, явно нуждающиеся в починке. — Не надо. Ты меня знаешь… Невыдержанный я… Опять же, обстановка у нас не очень… Нервная.
