Наталья от сознания своей правоты обнаглела настолько, что предложила мне одной подняться в квартиру, мотивируя это тем, что, во-первых, мне хорошо известно, где помада лежит, а во-вторых, я, мол, такая серая и незаметная, что меня ни одна бабулька не запомнит, будь она даже суперагентом ЦРУ. Я обиделась и ответила в духе «сама дура». Так мы препирались минут десять, до тех пор, пока старушки действительно не зашевелились и одна за другой не принялись скрываться в своих подъездах. Правда, и погода подпортилась: небо затянуло серыми, рваными тучами, деревья тревожно зашелестели остатками листвы, лужи подернулись рябью.
В небесной канцелярии явно были за нас. Однако Каюмова решила вознести хвалу еще и телевидению, авторитетно и твердо заявив: «Сериал!»
Мы вышли из машины и живенько дотрусили до подъезда. Энергичной рысью, стараясь, однако, не топать, взлетели по лестнице. Вошли в квартиру, прикрыли за собой дверь, и тут Наталья, принюхавшись, удивленно округлила глаза:
— Тебе не кажется странным, что трупом до сих пор не пахнет? Или, может, у него в квартире какая-нибудь вентиляция особая?
Я, не склонная в подробностях обсуждать архитектурные изыски жилища покойного и тем более ароматы, которые он, по идее, должен источать, только нетерпеливо пожала плечами:
— Может-может… Ты давай лезь под тумбочку и пошли быстрее отсюда.
Наталья опустилась на корточки, пошарила рукой по полу, а потом, все так же не поднимая головы, глухо пробормотала:
— Жень, а тебе не кажется, что мы дверь в ванную закрыли?
Еще ни разу в жизни шея моя не поворачивалась так медленно. Я, кажется, физически чувствовала, как скрипят позвонки и напрягаются сухожилия. Дверь в ванную действительно была приоткрыта, из-под нее, едва заметная на золотистом паркете, выбивалась полоска электрического света. Свет в ванной мы не оставляли абсолютно точно!
Ход наших с Каюмовой мыслей полностью совпал, как, впрочем, и направление движения. Я ударилась о входную дверь правым плечом, а о Наталью — левым. Она же воткнулась в меня лбом, а о дверь, кажется, стукнулась коленкой.
Хрустальное бра жалобно задребезжало, одежная вешалка, которую Наталья зацепила в своем стремительном рывке, противно и громко заскрипела. В общем, шума мы произвели столько же, сколько небольшое стадо мамонтов, несущееся на водопой.
Однако гнаться за нами никто не спешил. Кроме нашего шумного дыхания да нервного дребезжания хрустальных висюлек, в квартире не слышалось ни звука. Эта вязкая, тревожная тишина, серым туманом оседающая по углам, в последнее время меня просто преследовала.
— Вот и у Болдырева дома так же тихо было, — прошептала я, потирая ушибленное плечо. — Ну, когда он мусорное ведро пошел выносить…
Наталья почему-то усмотрела в моих словах кощунственную иронию.
— Очень смешно! Ха-ха-ха! — с каменным лицом проронила она. — Жванецкий ты наш в юбке!.. Ах, Вадим Петрович тоже решил спуститься до мусоропровода!
Свет в ванной включил, тапочки надел…
— Мы надели на него тапочки.
— Чего?
— Мы, говорю, надели на него тапочки.
Каюмова сначала заглянула мне в лицо, стремясь понять, издеваюсь ли я или просто от природы идиотка. Потом вслед за мной опустила глаза и увидела то же, что и я пару секунд назад, — черная вельветовая тапка с розовым плейбоевским зайчиком. Тапка была одна и лежала посреди прихожей, как забытая детская игрушка. Наталья икнула и рассмеялась тихим шизофреническим смехом.
— Зайку бросила хозяйка! — продекламировала она, прочитав мои мысли и чудовищно развив детскую тему. — Под дождем остался зайка…
Потом, как зомби, подчиняющийся чужой воле и абсолютно не соображающий, что творит, сделала шаг вперед. Еще шаг, и еще, и еще… Я опомнилась и сдавленно ахнула уже в тот момент, когда она рывком дернула на себя дверь ванной. Но ничего не произошло: не метнулся в коридор убийца в серой хламиде, не стукнулась о пол окостеневшая рука со скрюченными пальцами.
— Его там нет, — как-то спокойно и равнодушно констатировала Каюмова. — Нет, его там нет, Женя…
Я тоже подошла, мелко дрожа и чувствуя, что мое бедное сердце вот-вот выскочит из грудной клетки. Заглянула внутрь. Все тот же шампунь на полочке, все те же носки на батарее, девственно чистый кафель и никакого намека на разлагающийся труп. Сердце мое еще раз екнуло и куда-то провалилось…
На этот раз мы почему-то не стали дергаться и до двери доковыляли, как две тупые марионетки с вытаращенными глазами и ножками на шарнирах. Вышли из квартиры, переглянулись. С улицы доносился шум дождя.
— Погода испортилась, — светски заметила Наталья и лязгнула зубами.
— Да, — согласилась я, машинально придерживая безымянным пальцем правый глаз, дергающийся в тике.
Спустились еще на один лестничный марш, как-то не сговариваясь, пошли быстрее. Опять, едва не столкнувшись в дверях, выбежали из подъезда и тут же поняли, что бежать нам, собственно, некуда.
Каюмовского «Москвича» не было. Нет, где-то в природе он, наверное, еще существовал, но только не здесь — не перед подъездом покойного Вадима Петровича. Дождь шел сплошной серой стеной, лужи вспучивались пузырями, а на том месте, где полчаса назад припарковалась наша красная машинка, стояла неподвижная фигура в сером. Ветер трепал полы длинного плаща, вода стекала по капюшону. Под капюшоном белели бинты.
Это был Он. Настоящий, реальный, нисколько не похожий ни на человека-невидимку, ни тем более на Черного кенгуру. Либо его лицо безобразили язвы и шрамы, либо он просто имел веские причины для того, чтобы его скрывать.
Человек в сером не двигался. Не двигались и мы, вжавшиеся спинами в дверь подъезда. Он смотрел на нас, мы — на него. Идти вперед, похоже, было равносильно самоубийству, бежать назад — тоже. Да и ни за какие сокровища мира я бы не согласилась хоть на секунду повернуться к нему спиной!
Каюмова едва слышно протяжно и жалобно материлась у меня под боком, я же как-то заторможенно думала о том, что так и не открыла купленную еще неделю назад баночку персикового компота, о том, что откуда-то сверху доносится пение «На-На» и это, скорее всего, последнее, услышанное мною в жизни.
К тому моменту, когда Человек в сером шевельнулся и, не вынимая рук из карманов, сделал шаг вперед, мои нервы уже окончательно атрофировались. Я не отреагировала даже на тихий скулеж Натальи, вдруг забившейся, как эпилептичка.
Даже достань он вдруг окровавленный тесак, мне бы уже, наверное, не удалось испугаться.
Серый тем временем действительно вынул что-то из кармана, присел на корточки перед лужей, опустил это что-то в воду. Снова поднял голову, посмотрел на нас. На секунду мне показалось, что взгляды наши встретились и блеснули из-под капюшона холодные, странные, вполне человеческие глаза. Но это могло только показаться, зато абсолютно точно не показалось другое.
Я знала его манеру двигаться! Совершенно точно знала! То, как он наклоняет голову, как поводит плечами, как сгибает колени. Когда-то на первом курсе театрального нас заставляли ходить в зоопарк и часами просиживать возле клеток со всякими там медведями, волками и павианами. Нас учили запоминать!
Кто-то из моих однокурсников умел анализировать и, не путаясь в словах и ощущениях, объяснял: «Движение пантеры начинается с мышц .спины, сначала идет лопатка, потом сама лапа мягко отрывается от земли…» Я же ничего объяснять не умела, просто в моей памяти откладывалась «картинка» — иногда чуть более ясная, иногда — совсем смутная.
Серый человек двигался знакомо! Даже под страхом смерти мне бы сейчас не удалось вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах я засекла эту манеру — так уж непрактично были устроены мои мозги. Но одно я знала точно: я его уже видела!..
Наверху, видимо, выключили магнитофон. «Нанайцы» замолчали так же внезапно, как и запели. Из-за угла соседнего дома выбежала молодая мама с коляской. Дождь лупил по крыше коляски не хуже Ниагарского водопада. Человек в сером мельком глянул на женщину, все так же не спеша поднялся и… пошел в сторону детской площадки! Он уходил спокойно и неторопливо, будто и не стоял здесь всего минуту назад живым воплощением призрака Смерти.
Каюмова билась в беззвучной истерике где-то на уровне моих коленей, ко мне тоже потихоньку возвращалась способность чувствовать.
— Вставай! — прохрипела я, едва не теряя сознание от всего этого кошмара. — Вставай и побежали отсюда! Да очнись же ты, Господи!
Удаляющаяся фигура Серого уже почти сливалась со стеной дождя.
— Что мне, на себе тебя тащить, что ли?! Всеми фибрами души я ненавидела в этот момент хамоватых и нагловатых баб, чуть что расплывающихся «слезной лужею». Наталья продолжала судорожно дергаться, но при этом потихоньку пыталась придать своему телу вертикальное положение.
— Бежим, бежим быстрее! Ну что ты распласталась, как каракатица?!
