– Да я тебя за Тоньку, падла! – Мужик продолжал трясти Архарова, но не бил, не пытался оторвать от пола.
– Мало тебе, что Костю грохнул? Остановись, не бери грех на душу! – заявил майор.
– Какого Костю? Что ты несешь?
– Костю Дробова!
– Я его убил?! – Мужик разжал руки, шагнул назад.
Только сейчас Архаров заметил синяк у него под глазом. Несвежий и слегка припудренный.
– А ты что, не помнишь?
– Я никого не убивал.
– А откуда у тебя бланш под глазом? – спросил Пирожников.
Мужик вперил в него мутный взгляд.
– А ты кто такой?
– Я твоя белая горячка, – Пирожников помахал ладонью перед носом, разгоняя запах перегара. – Из уголовного розыска!
– Я тебе дам, белая горячка! – Мужик шагнул к нему, протянул руку, чтобы схватить его за горло.
Архаров ударил его по ногам, подсек и уложил на пол. Он заломил за спину руки клиента, а Пирожников достал стальные браслеты.
Интересное дело, кто-то с бабой кувыркается, а кому-то в это время приходится рисковать своей шкурой. Тюлень уже примелькался у ментовки. Как бы мусора на него не наскочили. Вдруг он тоже у Архарова на заметке? Скорее всего, так и есть.
Со стороны контрольно-пропускного пункта к нему действительно шел человек в форме. Широкий шаг, подгоняемый маршевым движением рук, бравая походка. Но это грозное с виду шествие ничуть не испугало Тюленя. Он знал, зачем идет к нему этот прапорщик.
Мент промаршировал мимо его машины, вышел на дорогу, поднял руку, чтобы остановить бомбилу. Он не мог сесть в машину напрямую, поэтому изобразил сцену, которую Тюлень должен был сделать трогательной. Для этого он сдал задом, выехал из парковочного кармана и взял мента на борт. Он же гражданин своей страны и должен помогать родной полиции. Разве ж это не трогательно?
– Ну и как там мои друзья? – спросил Тюлень.
– Да ничего, все в порядке. Порошина выпускать будут.
– А Надымова еще подержат, да?
– За него разговоров пока нет.
– Рано или поздно выпустят.
– Я человек маленький, меня в тайны следствия не посвящают.
– Тайны по вашим подвалам сами ходят. – Тюлень усмехнулся.
– Я слышал, у Архарова и Званцева спор какой-то по этому делу.
– Стоп! Кто такой Званцев?..
Страх – лучшее средство от похмелья. Майору достаточно было глянуть на Едыкина, чтобы такая мысль пришла ему в голову. Надели на мужика наручники, и он сразу протрезвел. А почему? Да потому, что страшно стало. Наломал дров, а теперь пришла пора отвечать за это.
– Василий Денисович, ты чего буйную голову повесил? – насмешливо спросил Архаров, заполняя шапку протокола.
– А невесело мне, – буркнул мужик.
– Чего так?
– Мог бы сразу сказать, что ты из полиции.
– А как бы ты мне в убийстве Дробова признался?
– Я не признавался! – встрепенулся Едыкин.
– И не убивал?
– Нет!
– А вдруг?.. Откуда же ты тогда знаешь, что Дробова убили? – спросил Архаров.
– Я знаю?! – Едыкин вздрогнул и растерянно взглянул на майора.
– Знаешь.
– Так ты же сказал…
– Я сказал?
– Да, ты сказал, что я Дробова убил.
– Но ты же не убивал.
– Нет, не убивал.
– Значит, я ошибся.
– Значит, ты ошибся, – с чувством облегчения сказал Едыкин.
– Значит, я ошибся и в том, что Дробова убили.
– А ты ошибся? – ошалело проговорил задержанный.
– Так убили Дробова или нет?
– Я не знаю!
Замороченный мужик ошеломленно хлопал глазами, но у него и в мыслях не возникло призвать на помощь адвоката, одно присутствие которого могло избавить его от наводящих вопросов и запутывающей логики.
– А самого Костю ты знаешь?
– Знаю.
– Я так понимаю, ты живешь с его женой.
– С бывшей.
– Ты живешь с Антониной, но Костя все равно ходит к ней.
– Да, ходит.
– Это тебя бесит?
– Бесит.
– Когда ты его видел в последний раз?
– Приходил он недавно, в конце июня.
– А точней?
– Двадцать седьмого или на день позже.
– А может, двадцать девятого?
– Может, и двадцать девятого, – выковыривая из памяти дату, сказал Едыкин.
– Двадцать девятого июня гражданин Дробов был задушен! – хлестко произнес Архаров.
– Это не я! – встрепенулся мужик.
– Вот видишь, нам в голову пришла одна и та же мысль. Я тоже подумал, что Дробова мог убить ты.
– Но я не убивал!
– Сначала его избили. А потом задушили. Была драка. У тебя, Едыкин, я вижу синяк под глазом. Откуда он взялся?
– Подрался.
– С кем?
– Да не помню. Пьяный был.
– А как Дробов пришел к своей бывшей жене, ты помнишь?
– Приходил…
– А как ты дрался с ним и душил, не помнишь?
– Да не дрался я и не душил.
– Не помнишь, как душил?
– Да не душил я!
– А как труп к реке вывозил, помнишь?
– Я еще и труп к реке вывозил?
– Машина у тебя есть?
– «Жигуль». Но я не вывозил никакой труп! И Дробова не душил!
– Обязательно разберемся. Гражданин Едыкин, постарайтесь вспомнить, где вы находились днем двадцать девятого июня.
Едыкин нахмурил брови, переваривая вопрос. Он не мог вспомнить, чем занимался двадцать девятого июня, поэтому завис в раздумье.
Архаров едва заметно качал головой, глядя на него. Неужели Горохов не имел никакого отношения к убийству Дробова?
Женская красота бывает явной и скрытой. Она может прятаться как за природной стеснительностью, так и за банальной неопрятностью. Чувствовалось, что Антонина Дробова махнула на себя рукой. Одевалась кое-как, салоны красоты обходила стороной. Глядя на нее, Архаров задавался вопросом, когда это с ней случилось – до того, как она развелась с мужем, или уже после.
А женщина интересная. И сексуальная. Она могла не любить грубого мужиковатого Едыкина, но он готов был за нее убить. Антонина сама по себе была той женщиной, из-за которой мужчина мог сойти с ума. К тому же к Едыкину на огонек могла заглянуть и другая подруга – белая горячка.
Архаров сидел за кухонным столом, а Дробова стояла у плиты и с рассеянным видом варила кофе в турке. Не было у нее охоты угождать гостю, но, похоже, возникло желание хоть чем-то себя занять. Известие о гибели бывшего мужа сильно расстроило ее, выбило из колеи, но горючими слезами она не залилась.
– Значит, двадцать девятого июня Василий был здесь, у вас?
– Да, отсыпался, – сказала женщина.
– После ночной смены?
– Ага, после ночной смены. – Дробова с горечью усмехнулась, махнув рукой на судьбу-злодейку.
– Я так понимаю, он у вас большой любитель выпить.
– Я бы сказала, профессионал.
– И как вы его терпите?
– А как мне от него избавиться? Он же хуже пиявки, присосался, не оторвешь.
– И ударить может?
– Меня?! Если я от него уйду, то может. А так нет.
– Я знаю, у вас есть дочь.
– Да, она в летнем лагере.
– Едыкин ее не обижает?
– Нет, что вы. Он вообще не злой с нами. И со мной. Даже когда ревнует.
– А ревнует он вас к Косте.
– К фонарному столбу.
– Я видел ваш двор. Все столбы на месте, – в шутку, но не особо весело сказал Архаров. – А Кости нет. Едыкин мог его убить?
– Если я скажу, что нет, вы мне поверите? – с той же усмешкой спросила она.
– Нет.
– И правильно сделаете.
Женщина поставила на стол чашечки, налила в них кофе из турки. Движения автоматические, неосмысленные. Архаров даже отодвинулся, чтобы жидкость не пролилась на брюки.
– Значит, мог убить?
– Наговаривать я на него не хочу.
– Скажите, а у него случаются провалы в памяти по пьяному делу?
– Бывает.
– Хорошо. А где вы находились днем двадцать девятого июня?
– На работе.
– И когда вернулись?
– В седьмом часу.
– Что делал Едыкин?
– Спал.
– А синяк под глазом у него был?
– Да, был.
– Вы его прежде видели?
– Нет.
– Он говорил, что в драке синяк получил. Выпивал, с кем-то сцепился и домой двадцать девятого пришел уже с синяком.
– Может быть. Я не видела. Он пришел и сразу спать завалился.
– Скандал не закатывал?
– Нет, со мной он старается не ругаться.
– Он вам ничего про Костю не рассказывал?
– Было дело. Но Костя двадцать восьмого числа к нам приходил.
– Но он же мог прийти и двадцать девятого.
– Василий ничего не говорил.
– А когда вы двадцать девятого пришли, в доме ничего не было разбито? Может, стекло в дверях или в окне, зеркало?..
– Василий графин стеклянный уронил. Случайно, сказал.
– И все?
– И все. Он сам убрал.
– Он всегда так делает?
– Когда как.
– Вы давно в разводе?
– Уже два года.
– А развелись почему?
– В этом была и моя вина. – Дробова вздохнула.
– А еще чья?
– Костя мне изменял со своей бывшей невестой. Он собирался жениться на Гороховой, но встретил и выбрал меня.
– На Гороховой?
– Сейчас у нее другая фамилия. Алла вышла замуж, но продолжала встречаться с Костей. Это был какой-то кошмар. Мне было так больно. Я не вытерпела…
