Люди глазели на Никиту с недоумением. Кто-то посмеивался в ус, но до откровенного смеха дело не доходило. Если он хотел привлечь к себе внимание людей, то, похоже, добился этого. Дородная женщина в ситцевой косынке и бородатый мужичок с большими ушами — те и вовсе смотрели на него завороженно, как на божество. А он монументально и царственно молчал…
Никита был достаточно симпатичным для того, чтобы располагать к себе людей. Рослый, спортивного сложения, светловолосый, но даже зимой смуглый, как будто только-только закончился пляжный сезон. Черты лица не совсем правильные, нос излишне кривой, но это с лихвой компенсировалось его синими глазами и яркой белозубой улыбкой. Но больше всего девчонки млели, когда он начинал говорить. Бойкий язык, быстрая сообразительность при хорошей памяти. Глубокомысленное восприятие жизни при беспечном к ней отношении. И не зря он после школы поступил на философский факультет. Евгения не могла сказать, что знала его как облупленного, но могла голову отдать на отсечение, что номер с вешалкой — это очередной эксперимент, который затеял неугомонный Никита.
Она не стала отвлекать парня, равно как и приковывать к нему свое внимание. Мило улыбнувшись, она пошла дальше.
Адам ждал ее возле самого дома. Одной рукой он опирался о крышу черного «Мерседеса», другой зачем-то придерживал свой подбородок.
— О! Какие люди! — в притворном восторге протянул он.
— Откуда ты узнал мой адрес? — недоуменно спросила Евгения.
Она смотрела на его машину, не в силах оторвать от нее взгляд. В Москве много было «Мерседесов» и прочих иномарок, но все в основном подержанные, малопрезентабельные. А это был новенький, ослепительно сияющий лаком автомобиль. Через опущенное стекло передней дверцы была видна элегантная приборная панель и кожаные кресла. Девушка и представить не могла себя внутри столь роскошной машины…
— Какой адрес? — изобразил удивление Адам. — Просто здесь стою, подругу жду. Смотрю, ты идешь… Не идешь, а пишешь… Может, ну ее к черту, мою подругу, а? Поехали покатаемся? Смотри, какая тачка! Только-только из Германии, совсем новая, еще и года нет…
— Я с незнакомыми парнями не катаюсь.
Евгения поморщилась от собственных слов. Избитая фраза, заезженная. Лучше в машину сесть, чем такое говорить…
— Так ты же знаешь, как меня зовут. А я знаю, как тебя… Разве мы не знакомы? — насмешливо и свысока спросил он.
— Извини, мне домой пора, — неуверенно сказала она.
— Что ты там забыла?
— Мне заниматься надо…
— Чем?.. У тебя каникулы…
— Откуда знаешь?
— Знаю. Олежа сказал… Да и не ты одна такая. Сейчас у всех каникулы. И у меня тоже… Да, кстати, можно на море съездить, не хочешь?
— Не хочу.
— А зря. На машине, с ветерком, полторы тысячи километров туда, столько же обратно… Интересно будет, отвечаю.
— Интересно, — кивнула Евгения. — Было бы. Если бы с кем-нибудь…
— А со мной?
— С тобой неинтересно.
— Почему?
Адам смотрел на нее раздраженно, даже со злобой. Но не отступал.
— Странный ты какой-то. Ну не нравишься ты мне, неужели непонятно?
— А машина моя?
— Машина у тебя красивая. Очень… Но при чем здесь твоя машина? — Она уже была близка к тому, чтобы засмеяться.
— У меня еще и квартира своя. На Софийской…
— И что?
— Ты дура или прикалываешься?
Если парень где-то учился, то наверняка в институте. Но изысканностью речи он явно не отличался. Грубый самовлюбленный болван. И его великолепная машина, и даже квартира на Софийской набережной не могли повысить градус интереса к нему. Евгения не хотела его видеть и повернулась к нему спиной.
Он сел в машину, чтобы ехать за ней, но девушка направилась к метро, чтобы скрыться от преследования. Правда, спускаться не стала. Ее внимание снова привлек Никита. Все такой же важный и величественный, он уже не молчал. Он глаголил.
— Люди! Слушайте и не верьте мне, жалкому рабу небес… Я не могу донести до вас истину, которую не в силах познать, поэтому что это глыба, недоступная для человеческого понимания. Я могу только, как вы, смотреть на это древо жизни… — он снова простер свои руки к «рогатой» вешалке, ритуально замер. — Попробуйте увидеть вокруг этого древа тихий в своей первозданной красе райский сад. Гляньте, какой глубины небо над его роскошными ветвями. Посмотрите на это прекрасное яблоко… Дивный сад, сочное яблоко, тишь да гладь… Но слышите, слышите… Нет, это не ветер, это не шорох листвы, это ползет по шелковой траве змей-искуситель… Вы не видите здесь Адама и Еву…
Как человек не глупый, Евгения была уверена, что Никита несет осмысленную чушь. Но с каким видом он доносил ее до ушей своих слушателей и даже почитателей, к числу которых добавилась русская женщина в экзотическом кришнаитском дхоти. Его речь звучала как заклинания, завораживала, гипнотизировала. Евгения так заслушалась, что не увидела подкравшегося к ней Адама. Без Евы…
— Но вы должны мысленно представить, как Ева подходит к древу жизни, как срывает плод, как спускается к ней змей-искуситель… Это не просто древо жизни, это смысл нашего с вами существования, примитивный, но благообразный слепок с небесного таинства бытия…
Люди слушали Никиту с открытыми ртами. В какой-то момент Евгении показалось, что женщина-кришнаитка падет перед Никитой ниц. И ведь пала. Спустя какое-то время в религиозном экстазе она склонила колени перед «древом жизни», обняла разветвленную подставку, которую он называл не иначе как «корнями земного бытия». Когда к ней присоединилась баба в ситцевом платке и лопоухий мужичок, даже Никита понял, что пора сворачивать музыку. И Евгения, как оказалось, стала для него спасательным кругом.
— А вот и моя Ева! — ликующе помахал он ей рукой и, растолкав поклонников и сочувствующих, подошел к ней. — Пора есть яблоко!
Он взял ее под руку и вместе с ней широким шагом направился по тротуару. Вышли на дорогу, пересекли ее. Остановились только в сквере. Если не считать Адама, их никто не преследовал.
— Зачем ты бросил свою паству? — насмешливо спросила Евгения.
— Паству?.. Ты знаешь, не думал, что получится так быстро, — усмехнулся Никита. — Двух часов хватило, и уже небольшая, но толпа почитателей. Еще бы пару часов, почитатели перешли бы в разряд приверженцев, ну а от этого до слепого фанатизма один шаг…
— Зачем над людьми издеваешься?
— Это не издевка, это эксперимент… А это кто такой? — настороженно рассматривая нахохленного Адама, спросил он.
— Если я Ева, то это Адам, — усмехнулась она.
— А если серьезно?
— Если серьезно, то его так и зовут, Адам.
— Или это мистика, или я опиумом для народа обкурился…
— Лечиться тебе, парень, надо, — криво усмехнулся Адам.
— А в глаз? — напыжился Никита.
Его угрожающий вид подействовал на парня отрезвляюще. Адам предусмотрительно подался назад.
— Никит, ты бы сказал ему, чтобы проваливал, — попросила Евгения.
— Изыди, сатана! — внушительно громовым голосом произнес Никита и с вершины своего величия осенил его крестным знамением.
— Мы еще поговорим! — шикнул на прощание Адам.
И направился к своему «Мерседесу».
— Кто он вообще такой? — снисходительно спросил Никита.
— Да проходимец, ваше святейшее высочество, — усмехнулась Евгения.
— Если уже высочество, то еще не святейшее, — усмехнулся он.
— Но ты же к этому стремишься.
— Нисколько… Говорю же, эксперимент был…
Они неспешно направились в сторону парка. Лето, тепло, суета остались где-то позади, у станции метро, впереди приятная сень парковой зоны. И мороженое с Никитой неплохо было бы поесть, и на карусели покататься — почему нет?..
— Народ по натуре своей темный, на любую блажь может повестись. Хотел доказать, что на любую, кажется, доказал…
— Доказал, — улыбнулась она. — Если кришнаитку в свою веру обратил, то с остальными точно справился…
— Да нет, на кришнаитку-то как раз легче всего воздействовать. Если бы это был этнический социум, ну, индианка, впитавшая веру с материнским молоком, тогда можно было бы сказать без ложной скромности, что я великий миссионер. А это русская баба с пустой головой, в которую можно напихать все, что угодно. У нее нет корней, а хочется чего-то глубокого, вечного. Вот она и мечется. То Харе Кришна, то харя моей вешалке… Многие сейчас мечутся по жизни, не зная, к каком берегу прибиться. Любому поверят, кто красное словцо двинуть может… Вера людям нужна. Серьезная, основательная вера в Христа. Вера истины и вера предков. Вот это монолит, вот это основание, такой глыбы никаким красным словцом не сдвинешь… Я тебя еще не утомил?
— Ты диссертацию уже начал писать?
— Нет. А зачем?
— Ну, кандидат философских наук — это же звучит.
— А мне одних звуков мало. Мне нужно так, чтобы в руках подержать… Нет, я, конечно, верю в платоническую любовь… Ничего, что я начал во здравие, а закончил про любовь?
