— Ты как всегда прав. Обязательно последую твоему совету.
— Вы, ребятки, знакомы с капитаном Толкоттом? — обратился Уокер к Гасу и Нику.
— Конечно, — ответил Карран. — Обязательно читаю о вас в газетной колонке Херба Кина.
— Забавно, Ник, — процедил Толкотт.
— Капитан, а чем занимается здесь человек столь высокого ранга? — Моран знал, как быть дипломатичным, и он преуспевал в этом больше, чем Карран.
Толкотт сложил руки на груди и в точности как главнокомандующий обвёл комнату глазами.
— Наблюдаю, — ответил он до смерти серьёзно.
Гас Моран усмехнулся, Ник Карран тоже еле удержался от того, чтобы не рассмеяться в полный голос. Уокер сердито посмотрел на него. Его взгляд красноречиво говорил: не обливай грязью злопамятных людей.
Коронёр вытащил из печени Джона Боза что-то, похожее на большой термометр для мяса. Эта штука вылезла из трупа, издав отвратительный чмокающий звук.
— Время смерти? — спросил Уокер.
Коронёр посмотрел на шкалу.
— Девяносто два градуса. Он немного остыл… ну, скажем, часов шесть. — Он взглянул на часы. — В общем, считаю, что смерть произошла около четырёх утра, плюс-минус…
Группа предварительного осмотра распаковывала небольшой электронный аппарат. Он был похож на вакуумный очиститель с лампочкой, испускавшей тонкие лучи зелёного света. Это было новое устройство, над которым суетился весь департамент полиции Сан-Франциско, — лазерный сканер, способный обнаружить любые следы присутствия человеческого существа в комнате отпечатки пальцев, капли крови, волосы или кусочки кожи.
— Так что случилось? — потребовал отчёта Толкотт.
— Около часа назад пришла прислуга и обнаружила тело, — ответил Уокер. — Служанка ни жива ни мертва.
— Замечательно начинать с этого день, — заметил парень из коронерской компании.
Лазерный сканер был готов к работе.
— Кто-нибудь, задёрните занавески, пожалуйста, — попросил сотрудник оперативной бригады.
Один из копов задёрнул тяжёлые портьеры, и комната погрузилась во тьму. Считыватель сканера вспыхнул нездоровым зелёным светом, и этот луч, отражаясь от зеркального потолка, скакал по лицам полицейских, окрашивая их в кладбищенский серый цвет.
— Так, может, прислуга и прикончила его, предположил Гас.
— Ей пятьдесят четыре года и весит она двести сорок фунтов[2].
— На трупе никаких синяков, — проинформировал коронёр.
— Значит, это не прислуга, — невозмутимо продолжал Гас. — Она должна была бы быть полегче.
— Боз ушёл из клуба вчера около полуночи, — сообщил Андруз. — После никто его не видел. Не видел живым, по крайней мере.
— Он покинул клуб в одиночестве? — спросил Карран.
— С подружкой, — ответил Харриган.
— Нет, — сказал Моран, — этой пятьдесят, к тому же вес… двести сорок фу… Я так думаю…
Ник посмотрел на труп.
— Чем это его?
— Ножом для колки льда, — ответил Харриган, протягивая Каррану чистый снаружи пластиковый пакетик для вещдоков. В нём, как в кровавой ванне, лежал острый нож.
— Очень персональное оружие. Ударить можно только с близкого расстояния. Ты уже принюхивался к нему, исползал его вдоль и поперёк. Как много ранений?
— Около дюжины, — ответил коронёр. — Три или четыре поверхностных и ещё восемь или около того — любое из них могло его прикончить. Привязанный таким образом, он должен был истечь кровью и умереть в течение нескольких минут. С дюжиной колотых ран он напоминал дьявольское решето. Как дуршлаг, Ник, прости Господи.
— Где вы это обнаружили, этот нож? — спросил Ник Карран.
— В целости и сохранности лежал на кофейном столике в гостиной.
Лазер обнаружил что-то на постели: мокрые пятна, похожие на тёмные подтёки.
— Это можно обнаружить на всей поверхности простыни, — сообщил оперативник. — Этой дряни здесь с пол галлона[3].
— Очень впечатляюще, — произнёс Ник.
— Он кончил перед тем, как его кончили, — заметил Гас Моран.
— Кончил и издох в тот же момент, — хихикая продолжил Харриган.
— Хватит! — строго прервал их Толкотт. — Джентльмены, это очень личное. Мистер Боз вносил огромные средства в предвыборную кампанию мэра. Он был председателем правления Дворца изящных искусств…
Гас нахмурился:
— Я-то думал, что он был звездой рок-н-ролла.
— Он был бывшей звездой рок-н-ролла. Он уже отошёл от этих дел, — пояснил Уокер
— В Сан-Франциско, Гас, рок-н-ролл тоже считается искусством, — съехидничал Ник.
— Господин Боз был человеком, сознающим свой гражданский долг, он был очень уважаемой, респектабельной звездой рок-н-ролла, — назидательно произнёс Толкотт.
И это было правдой, несмотря на существовавший в Филлморе бозовский клуб. Когда-то этот район служил пристанищем серьёзному джазу и рок-н-роллу. Сейчас он стал местом обитания яппи — с весьма унылыми, но в то же время очень престижными клубами, ресторанами с дорогой моментальной кухней и расположенными в нём тенденциозными лавчонками.
Все полицейские подумали о том, что труп на кровати ну никак не тянул на «господина», даже если и отбросить в сторону «чувство гражданского долга» и «уважаемый».
— А что это такое? — заинтересовался Гас, всматриваясь в кучку белого порошка на зеркале столика, граничащего с кроватью.
— Чёрт возьми! — пробормотал Карран, — Без проверки я сказал бы, что это похоже на преисполненный гражданским долгом и очень уважаемый кокаин. Я имею в виду, так кажется мне. Я могу ошибаться…
Толкотт отказался от такой подачки. Он выговорил беспристрастно, хладнокровно, без ошибочного холода в голосе:
— Слушай сюда, Карран. Мне это очень дорого обойдётся. А посему — никаких ошибок.
Слово «ошибки» в лексиконе Толкотта обозначало не столько огрехи в полицейской работе, сколько просчёты, могущие быть опасными в политическом отношении для всего департамента и лично его шефа.
— Слышал, Гас, — предупредил Ник, — чтобы не было никаких ошибок.
— Будем стараться, — отреагировал Моран. — Что ещё с человека можно взять? Ведь так?
— Верно. Итак, кто подружка?
— Её имя Кэтрин Трамелл, проживает на Дивизадеро, дом двадцать два-тридцать пять.
— Ещё один приятный райончик, — заметил Моран.
— Таким образом, нам открывается возможность совершить увлекательное путешествие по заливу с осмотром местного Багдада. У-ух, виноват. Забылся. Больше не буду так говорить.
— Смотри, Гас, — пригрозил Карран, направляясь к дверям.
Уже на ступенях, вдали от чужих ушей, Гас Моран сказал:
— Толкотт уже на ногах!.. Да в такую рань!.. Обычно он не кажет носа, пока не досмотрит восемнадцатый сон.
— Угу, — согласился Карран. — Джонни Боз и наш мэр, должно быть, тесно связаны.
— Ник!
Они обернулись и увидели на верху лестницы лейтенанта Уокера.
— Какие проблемы, Фил? — поинтересовался Карран. — Мы должны попросить прощения? Или что?
— Вам назначено на три часа. Вы обязаны появиться в это время.
— Забудь, Фил. Я не прав, но разве мы уже поймали убийцу? Ты хочешь, чтобы я занялся расследованием преступления, или предпочитаешь, чтобы я встречался с этими проклятыми психоаналитиками из департамента?
— Встреча состоится, расследование — тоже. Но сделай доброе для нас всех дело — смени позу.
Карран осклабился!
— Как насчёт двух, а не трёх?
— Ник, если ты хочешь сохранить работу, приедешь на встречу в три часа. Усёк?
— Ага. О’кей, всё понял.
— Мне уже лучше, — сказал Фил Уокер. — Надеюсь, и тебе полегчает.
— Чёрт возьми, Ник, — произнёс Гас, — у тебя дар — куда бы мы не двигались, ты всегда захватываешь с собой весёлый солнечный свет.
— Ты прав. Двинем-ка в сторону Дивизадеро.
Если вы проедете по всей длине одной из самых протяжённых улиц, пересекающих Сан-Франциско с севера на юг, то вам повстречаются почти все возможные виды районов — полный спектр — от супербогатых поместий до грязных и жалких лачуг. Тму-Таракань в этом смысле более предпочтительна, нежели Дивизадеро. В одном конце, внизу, у самой поверхности воды вы повстречаете разных бездельников, пьяниц и наркоманов. Наверху, на холмах, в кварталах начиная с двух тысяч двухсотого, живут богатейшие люди Сан-Франциско.
Дом двадцать два — тридцать пять по Дивизадеро был достоен своих соседних собратьев — более крупный, чем городской дом, с тем же запахом денег, который так и витал в последнем пристанище Джонни Боза.
Ни для одного из двух полицейских не было неожиданным то, что они были встречены прислугой, и они не были бы удивлены, если бы та направила их к заднему входу, которым пользуются разносчики и домашние. Горничная была узкоглазой и, более чем наверняка, нелегальной иммигранткой; она узнала власти в лицо сразу, как только их увидела. И она не выглядела осчастливленной.
