— Ну да, — хмыкнул «жилет». — В прошлом году прислали какого-то дедка с бородой, фотокорреспондента. Все на операцию, бедный, рвался, в натуре процесс заснять. Взял я его, сжалился. На «Арсенал» — машины досматривать на оружие, наркоту. А ночью как мороз ударил за тридцать, гляжу — дед-то мой посинел, руки камеру не держат. Намучился я с ним, отпаивать пришлось, и не только чаем. А потом он…
— Ну, ты не очень-то распространяйся… Все же пресса, — усмехнулся дежурный, косясь на Катю. — А то дадут тебе потом за это «не только чаем».
«Салатовый жилет» обернулся к Кате.
— Погрейтесь пока с полчасика. — Он понизил голос. — Я сменяюсь. Доброшу вас в Москву. А вы в субботу вечером что делаете?
— А что? — спросила Катя, разглядывая его.
— Вы на лыжах катаетесь? У нас тут места есть, лыжня хорошая.
Катя улыбнулась: на лыжный марафон ее еще никто никогда не приглашал. Это даже как-то чудно. Сказал бы еще — на каток.
— Я не катаюсь на лыжах, — сказала она. — За то, что подвезете, большое спасибо. Вы и так нам очень помогли. Если бы не вы — ночевать бы нам сегодня на дороге.
— А вы сами машину водите? — спросил «салатовый жилет».
— Только учусь.
— Где?
— В автошколе, конечно.
— Ерунда. Я вас сам научу. В эту субботу первое занятие. У меня машина. Договорились?
Катя засмеялась, смутилась: напор и натиск. И все это под любопытными взглядами Марголина и дежурного. Когда «жилет» скрылся за дверью, дежурный по-отечески ободрил Катю:
— Да вы не обращайте внимания. Балабол — он и есть балабол.
Он хотел развить эту тему далее, но тут дверь снова распахнулась, и вместе с февральской вьюгой на пороге возник незнакомый гражданин. Он сразу бросился к стойке и осипшим голосом закричал на всю дежурку:
— Помогите, на меня напали! Украли машину… Я… Боже, я даже не знаю, где я… Это.., это ведь не Ленинградское шоссе?!
Когда «салатовый жилет» зашел за Катей и Марголиным, они в один голос попросили подождать их. Катя хотела дослушать до конца историю о разбойном нападении. Если повезет, из этого мог бы сложиться неплохой репортаж о «раскрытии по горячим следам».
Фамилия незнакомца оказалась Бортников, имя Александр Александрович. Дежурному пришлось поверить ему на слово, потому что ни водительских прав, ни документов у Бортникова не было.
— Все в машине было, все украли. А меня затолкали на заднее сиденье, ударили и куда-то повезли. — Бортников задыхался от волнения. — А потом на снег выбросили. Я по дороге шел, там все какие-то садовые участки, ни души кругом. Я даже не знал, где я нахожусь.
Катя разглядывала потерпевшего. На вид Бортникову было лет тридцать пять. Он был маленького роста, однако жилистый и крепкий. Заметно поредевшие пепельные волосы его были коротко, по моде, острижены. Короткая коричневая дубленка была местами мокрой от грязи и снега. Под дубленкой виднелся теплый свитер. Шарф, перчатки и шапка отсутствовали.
Рассказ Бортникова был короток и сбивчив. Дежурному несколько раз пришлось переспрашивать его.
— Вы поймите, я никак не ожидал… Я ехал на машине из аэропорта, из Шереметьева.
— На своей машине? Марка, госномер, цвет, приметы? — Дежурный сразу взялся за трубку.
— На служебной. Я работаю в авиакомпании «Трансконтинент», у нас офисы в Шереметьево-1. Машина авиакомпании, не моя. «Волга» номер.., черт, сейчас, одну минуту, никак с мыслями не соберусь даже… Синяя «Волга», служебная, номер… — Бортников с трудом вспомнил цифры. — Обычно мы ездим не на ней, а…
— Кем вы работаете в авиакомпании? — спросил дежурный, записывая его показания в журнал.
— Я начальник службы охраны.., безопасности, одним словом. За нами закреплено несколько машин, но сегодня я поехал на этой «Волге».
— Куда вы ехали?
— В центр, в Палашевский переулок, там расположен наш банк. Но выслушайте же меня. — Бортников снова заторопился:
— Я ведь даже на Ленинградку не успел выехать. А их я даже не видел. Они откуда-то сбоку вывернулись — вишневая «девятка» с тонированными стеклами. Обогнали, подрезали меня, к обочине прижали. Я им едва крыло не смял. Дорогу загородили. Я думал, это из-за ДТП, но… Двое вышли и ко мне — один дверь рванул с моей стороны и ударил меня кулаком в грудь. Не надо меня снимать, зачем это? — Бортников резко отвернулся от Марголина, наставившего на него объектив камеры. — Значит, в грудь меня ударили, аж дух захватило от неожиданности. Вытащили меня вдвоем и запихнули назад. Один пистолет мне к ребрам приставил — сиди и молчи, говорит, дернешься, пристрелю. Второй сел за руль. И куда-то повезли меня. Этот, что со мной сидел, шапку мне на глаза надвинул. Долго ехали, часа, наверное, полтора. Потом они остановились и меня пинком вон. А сами — газу. Я поднялся — ничего не знаю, где я, что за место? Снег валит, дорога какая-то проселочная… Кладбище, участки вроде садовые.
— Во сколько вы выехали из аэропорта? — спросил дежурный.
— В половине второго.
— А сейчас без четверти пять. И это не Ленинградское, это Горьковское шоссе. Не Москва, область.
— Черт! — Бортников стукнул кулаком по колену. — Ну да, они же долго меня мотали. Но чтобы столько времени прошло…
— Вы нападавших-то в лицо запомнили? — подала голос Катя. Она украдкой записывала показания Бортникова в блокнот — пригодятся, если дело раскроют.
Бортников резко обернулся. Видимо, он принял ее за сотрудника или за секретаршу.
— Да я.., да они мне каждую ночь, эти твари, сниться будут! Конечно, запомнил, рожи бандитские. Два кавказца. Молодые, лет по двадцать. В шапках таких шерстяных, ну маски-шоу, в куртках кожаных. У того, что меня держал, кажется, нос перебит. Прямо перед глазами они у меня стоят до сих пор. В жизни такого не забудешь…
— Хорошо не убили еще, — философски изрек Марголин.
Дежурный связался с управлением и местными отделами, передавая приметы похитителей и «Волги».
— Подождите, я еще не все сказал, — Бортников страдальчески поморщился. — Машина-то черт с ней совсем, права мои, документы, ну и это ладно. Главное-то ведь… Они наверняка следили за мной от самого аэропорта. Им все наверняка известно было.
— Что? — спросил дежурный.
— Деньги я вез, понимаете? Сегодня пятница — последний день срока платежей по кредитам. Я вез деньги в банк в Палашевский переулок. Деньги нашей компании. Они были в кейсе, рядом со мной на сиденье.
— И что — большая сумма? — спросил дежурный. Бортников затравленно оглянулся на присутствующих и нехотя кивнул.
Надежда Иосифовна Гринцер не переносила февраль. Каждый день затяжной пасмурной оттепели отдавался в ее висках тупой болью. Давление скакало. Предчувствие неумолимо надвигающегося нового снегопада наполняло тело свинцовой тяжестью. В феврале Надежда Иосифовна, по ее собственному признанию, чувствовала себя так, словно ею завладело какое-то невидимое глазу злобное существо, которое высасывало из организма все соки, как беспощадный и жадный паразит. В такие тяжкие дни нечего было даже и помышлять об уроках на дому. Ученики не приходили. А до музыкальной школы на Старом Арбате, где Надежда Иосифовна раньше преподавала, она давно уже не в силах была добраться общественным транспортом.
Обычно день начинался с того, что, проводив дочь, Надежда Иосифовна прикладывала ко лбу по старинке мокрое полотенце и читала, сидя на диване, старые газеты. Когда головокружение и мигрень немного отпускали, она завтракала, пила кофе с молоком, а затем потихоньку пыталась продолжить разборку вещей, до которых с момента переезда в этот дом ни у нее, ни у дочери Аллы никак не доходили руки.
Переезд на эту квартиру Надежда Иосифовна внешне восприняла спокойно, но внутри очень тяжело. Как она постоянно жаловалась по телефону всем своим многочисленным знакомым — «еще бы чуть-чуть, и мне уже надо было ехать на Ваганьково». Ей до сих пор каждую ночь снилась их прежняя квартира — та самая, в старом сталинском доме у «Белорусской». Эту большую удобную квартиру получал еще отец Надежды Иосифовны. Там прошла вся ее жизнь, все семьдесят лет. Шутка сказать! Туда еще женихом Борис Гринцер, будущий муж Надежды Иосифовны, носил вот такие охапки белой сирени. Ах, как он умел красиво ухаживать! Они познакомились в пятьдесят четвертом на первом курсе консерватории, а поженились в пятьдесят седьмом. Борис был старше ее, сильно хромал — сказывалось ранение. Но она тогда, полвека назад, сразу выделила его из всех. С первого взгляда. Букеты сирени, в принципе, никакой роли уже не играли. На той старой квартире в пятьдесят восьмом родилась их старшая дочь Алла, а через десять лет младшенький, долгожданный, — Леонид. И горе пришло туда же, в те старые привычные стены, когда умер муж.
Но даже после его смерти они так хорошо, так долго, так уютно и так дружно жили втроем в просторной большой светлой квартире у Белорусского вокзала. До прошлого года, пока вдруг Леонид в один прекрасный день не объявил: «Мама, я женюсь».
