— Чего я там забыл? — хмуро отказался Пан. — Реки я люблю, рыбак заядлый, за тайменем ходил после первых заморозков. Знаешь, как играет таймень своим серебром на перекатах? В рыбке килограммов десять-пятнадцать. Побороться с ней, стоя на скользких камнях переката, — это надо уметь, скажу я тебе.
— А Байкал — это самый крупный водоем пресной воды в Европе и Азии и самое глубокое озеро в мире, живописнейшее горное озеро. Оно в пять раз больше Женевского, славится сорока породами ценных рыб, раз уж ты рыбак, и богатой, редкостной, нигде больше не встречающейся фауной.
— Не будьте фауной, берегите флору! — опять засмеялся Моня.
Его неунывающий одесский говор резко контрастировал с обреченными голосами окружающих. По его виду нельзя было сказать, что ему предстояло провести в заключении долгих пятнадцать лет.
— Баргузин был основан в 1648 году, — продолжил Павлов. — Когда я протирал штаны на школьной парте, мне учителя вбили в голову дату разгона Кромвелем английского парламента и окончания Тридцатилетней войны. Правда, я понимал, что между такими историческими событиями в Европе и основанием Баргузина нет никакой связи, тем более, что Баргузин был основан, как острог, первым в цепи укрепленных пунктов, созданных для взимания ясака, дани, которой облагались народы Поволжья и Сибири в Московской Руси. Вместе с тем остроги служили и местом тюремного заключения, и на языке того времени выражение „сидеть в остроге“ означало сидеть в тюрьме…
Его слушал уже один Игорь, да еще изредка подключался Коростылев. Остальные заключенные отвернулись, и нее смотрели на медленно проплывающий противоположный берег реки и на спокойную полупрозрачную воду, думая каждый о своих делах, о прошлой жизни. А Игорь заставлял себя не думать о прошлом, чтобы не вспоминать Лену.
Но старик Павлов говорил больше для самого себя. Он погрузился в воспоминания, словно предчувствуя, что ему осталось совсем немного дней для разговора. Болезнь уже давно подтачивала его, но когда были лекарства и хорошая пища, еще можно было надеяться победить ее. Теперь надежда угасала с каждым километром реки. Выдержать строгий режим трудно даже здоровому человеку, а больному невозможно.
— Красота природы, чистый сухой воздух и синева прозрачного неба очаровали даже Кропоткина, известного революционера и теоретика научного анархизма, который объездил эти места еще совсем молодым армейским поручиком и назвал эти горы в своей классической монографии, посвященной географии и геологии этого района, „баргузинскими Альпами“. Баргузину с его волшебными окрестностями куда больше подходит быть летним курортом, чем местом поселения политических ссыльных, — заметил он. — Курортный сезон здесь короток, не успеешь оглянуться, как нагрянет долгая суровая зима, но все же странно, что политических преступников отправляли на курорт. Франция отправляла их на Мадагаскар и Чертов остров, а Великобритания в Ботани-бей в Австралии, где климатические условия несравненно тяжелее. А в России, по понятиям прошлого века, наказание в виде ссылки в Сибирь считалось особенно жестоким. Официально эта кара была введена в 1729 году. Первыми ссыльными были приговоренные к пожизненной каторге бунтовщики. Позже к ним присоединились гулящие девки и женщины, приговоренные к смертной казни. В 1800 году за ними последовали евреи, просрочившие на три года уплату налогов. Смертность среди ссыльных была чрезвычайно высока, до Сибири доходила едва ли четвертая часть, да и в той все были совершенно сломленными. Да и как иначе? Путь из Москвы в Баргузин, а это шесть тысяч километров, ссыльные проделывали пешком. Через каждые двадцать километров этап загоняли в пересыльную тюрьму или крепость. Длился этот поход года четыре. На телеги сажали только больных. Два дня шли, третий отдыхали. Кормились из расчета десять копеек в день, в местах ночлега покупали себе еду. В политическую каторгу Баргузин превратился с 1826 года, когда Николай Первый сослал сто шестнадцать участников декабрьского восстания 1825 года. Первую партию долго держали в селе Петровский Завод Забайкальской губернии, граничащей с Баргузинским уездом. Непосредственно в Баргузин были отправлены братья Кюхельбекеры — Михаил и Вильгельм, лицейский друг Пушкина, которого он звал Кюхля. Позже Вильгельма переправили в другое место, а Михаил так и остался жить в Баргузине, не уехав и после помилования. Когда умер Николай Первый и на престол взошел Александр Второй, все декабристы были помилованы, но в живых их осталось к тому времени лишь двадцать пять человек. За тридцать лет ссылки все они так настрадались, что в большинстве своем предпочли остаться и окончить дни свои в Сибири…
Он умолк, углубившись в свои воспоминания, в которых места для остальных уже не было.
Но тут интерес к разговору проснулся у Пети Весовщикова. Хрупкий, как его сразу же окрестили в камере, обратился к Коростылеву, потому что Павлов закрыл глаза и, улыбаясь, что-то шептал неразборчиво.
— Слушай, Костыль! — спросил он. — А почему Сибирь Сибирью прозвали?
— „Не назвать ли нам кошку кошкой…“ — ухмыльнулся Коростылев. — Видишь ли, Петенька, история завоевания Сибири тесно связана с двумя именами, известными любому сибиряку: это — Ермак Тимофеевич, атаман разбойничьей шайки волжских казаков, грабивший и убивавший русских и персидских купцов, бравший на абордаж под клич „сарынь на кичку“ даже царские суда, второй — это Строганов, его семья в шестнадцатом веке обосновалась в Европейской части Урала. Строгановы пользовались громадными привилегиями еще со времен Ивана Грозного. На своих землях они сразу же заложили шахты, где добывали соль и железную руду. Им было даровано право завести собственное войско и свою полицию. И Ермак Тимофеевич двинулся за Урал во главе пятисот казаков, вооруженных и оснащенных на деньги Строгановых.
В 1581 году Ермак начал завоевывать Сибирь и годом позже захватил уже столицу местных татар — город Сибирь. Хан татар Кучум бежал на юг, но через два года устроил ловушку Ермаку, когда его дружина была пьяна, и напал на нее. Дружина Ермака была перебита, а он сам, как гласит легенда, бросился в Иртыш и утонул, поскольку тоже был в нетрезвом состоянии. Однако по его картам другая казацкая дружина, уже усиленная царскими войсками, захватила город Сибирь и сравняла его с землей. А это название и унаследовала вся огромная территория к востоку от Урала.
— Обязательно надо русских пьяницами обозвать? — нахмурился Пан.
— Так с относительно трезвыми никто не мог справиться: ни Кучум, ни другие царьки! — огрызнулся Коростылев. — А от пьянства все наши беды. На этой барже едут почти все, первопричиной бед которых явилась водка. Или скажешь нет? — ехидно добавил он.
Пан отрицательно покачал головой.
— Нечего все сваливать на водку! — заявил он решительно. — Пьют все, а преступников меньшинство. И пьют, идя на преступление, а не идут на преступление, выпив.
— Хочешь сказать, что преступники будут всегда? — сыронизировал Коростылев.
— А ты вглядись в себя! — порекомендовал Пан. — Умный человек, ученый, занимал хорошее положение, зарабатывал неплохо, но что-то тебя все время толкало к преступлениям. Я про тебя давно слышал: девочек несовершеннолетних совращал, наркотой торговал, а потом притон организовал с сауной и массажным кабинетом…
Коростылев не успел ответить. Объявили обед и стали разносить воду. В трюмы просто спускали бадьи с водой, кружка была у каждого своя, чтобы не разносить инфекцию.
— Что там творится в трюме! — вздохнул Пан. — Не приведи господь.
— Интересно посмотреть! — ухмыльнулся Игорь.
— Ничего интересного нет! — злобно оборвал его Пан. — В конце путешествия оттуда достанут не один труп. И не одного успеют опустить. Там страшные люди сидят: безжалостные к себе, а уж других они тем более не жалуют.
— Хочешь сказать, что эти преступления не расследуются? — не поверил Игорь.
— А кому там расследовать? — удивился Пан. — Мы с тобой почти двое суток будем плыть. А те — неделю. Трупы сгниют, расследовать нечего. Или ты думаешь, что из этих кто-нибудь в свидетели пойдет?.
И он весело захохотал, представив себе такую несуразность.
— И что, просто списывают? — не поверил Игорь.
— Проще некуда, проще простого! — недовольно пробурчал Пан. — Многие вскрывают себе вены, чтобы только не плыть в ад. Так хотя бы есть надежда, что их спасут в больничке. А здесь ты обречен, если ты один. Редкий силач справится с волчьей стаей. Разорвут на части. Волки, одним словом.
Он умок и стал уничтожать свои запасы, жадно запивая водой. Предложить поделиться ему даже не пришло в голову. Да здесь это и не было принято. Другое дело, если ты в „семье“. Тут уж все общее. И друг за друга стоят горой. Обидеть одного — значит обидеть всех. И пощады не жди.
