Камал показал мне фотографию Журавлевой, целительницы, с ее подписью: «Учителю от благодарной ученицы».
— Куда вы ехали?
— Он высадил меня у Лесной. Сам поехал дальше. «Третий человек видит Камала в одном и том же районе».
— Не знаете, где он может жить?
— Понятия не имею, — Березин поднялся.
— А телефон целительницы?
— К сожалению, — он развел руками. — Вообще-то она дает телефон только сама. Своим друзьям, близким.
— Я провожу вас, — Головкина как-то поспешно встала.
С приходом Гамазина в холле воцарилась неловкость, он один ее словно не чувствовал.
— Вредный старикан, — заметил поэт, когда Березин и Головкина вышли. — Думаю, он знает, просто не хотел сказать. Как вам звонить? — Гамазин вытащил из дубленки визитную карточку, положил на стол. — Постараюсь без него узнать.
Денисов достал свою — их оставалось совсем немного, на русском и французском, сделанных по оказии:
«Инспектер де инструксьон криминель…» — Поэт остался доволен. — Французский учил? — Он быстро перешел на «ты».
— Немецкий. Это так. По случаю.
— В Москву не надо? Мне в Дом литераторов. Могу подвезти.
— Пока не знаю. Спасибо.
— Соседняя дача. Заходи… — Вошла Мила. — А тебе? — Гамазин обернулся к хозяйке.
— Я с Терезой.
— Вольному воля. — Гамазин на негнущихся ногах протопал к окну в кухню. — Давно я у вас не был. Благоверный твой реконструкцию произвел! — Голос у него был хриплый, явно простуженный.
— Тише! Там Тереза Жанзакова. Я счастлива, что хоть поспит.
— Уже не спит. — Жанзакова появилась в дверях. — Сможете чем-нибудь порадовать?
— Пока нет.
В очередной раз зазвонил телефон.
— Это уж точно вам, — Мила передала Денисову трубку.
Звонил Бахметьев:
— Я сейчас разговаривал с матерью Камала Досымбетова. Она в Таласе. Кандидат педагогических наук, муж — доцент. Сын обычно звонит раз в семь — десять дней. У них никаких проблем. Последний раз звонил из Москвы дней пять назад. Чувствую, сейчас она начинает собственный розыск по междугородным телефонам…
— А Хольст?
— Его нет в Москве, как, видимо, и академика Столповских.
— Жаль.
— Я думаю! Но сейчас не об этом. Позвонил Эргашев из съемочной группы. Знаешь такого?
— Да. Бритоголовый.
— У них в поезде человек с «Мосфильма». Привез «дипломат» с вещами Жанзакова. Тот ему оставил.
— Давно?
— В прошлом месяце. Тебе интересно поговорить с ним?
— Пусть придержат. Я еду.
— А транспорт?
Денисов оглянулся. Мужиковатый Гамаэин о чем-то негромко разговаривал с хозяйкой в дальнем углу, оказалось, он мог говорить и негромко. Жена драматурга слушала, не перебивая. Жанзакова начала собираться, ушла в комнату.
— Не надо. Нас довезут.
В машине Денисов задремал.
Гамазин и женщины говорили о мудреных предметах. Иногда до него доносились отдельные слова и фразы: «психогигиена», «инфракрасный тепловой поток…», «биоэнергетика актера»…
«Интересная манера общения, — подумал он сквозь сон. — Каждый участник по очереди показывает заранее подготовленный моноспектакль. Единственное неудобство: всякий раз необходимо либо готовить новый репертуар, либо менять зрителей…»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Чистый розыск
Поезд съемочной группы стоял на обычном месте — короткий, точно обрубленный. По соседним путям до самых пакгаузов тянулись отцепки вагонов, поданные под выгрузку.
Денисова ждали. На платформе с «лихтвагеном» томился бритоголовый.
— Он там, в купе, — Эргашев успел основательно продрогнуть. В одной руке у него была сигарета, другой придерживал полы чапана. — Парень этот больше молчит, но, по-моему, он все знает.
Они вошли в вагон. Свет в коридоре едва горел. Наступая на тянувшиеся по проходу провода, прошли по составу.
— Сюда!
Купе Жанзакова было открыто. Еще из коридора Денисов увидел похожую на Лайзу Миннели актрису, соседку Жанзакова по вагону, проводницу, ассистента режиссера и еще одного человека, которого Денисов видел впервые. Рядом, у окна, стоял неновый, потрепаный кейс.
— Это Сабира. — Бритоголовый протиснулся за Денисовым, актриса и ассистент по реквизиту сразу поднялись.
— Не будем мешать…
Вслед за ними, болезненно ступая, потянулась проводница.
Человек, доставивший кейс, — невидный, с корявой бородкой, молча рассматривал эстамп на стене; держался он ненавязчиво — ждал, пока к нему обратятся.
Денисов первым прервал молчание:
— Как вас зовут?
— Лаву. Виктор Лаву.
— Денисов. Старший оперуполномоченный. — Он не спешил открывать «дипломат», знал: ничего особенного быть в нем не должно. Иначе бы уже разнеслось.
— Работаете?
— Макетчиком на киностудии.
— Москвич?
— Прописан в Строгино.
— А живете?
— Жил в Переделкино, снимал комнату.
— А сейчас?
— Сейчас опять в Строгино.
— Давно у вас? — Денисов показал на «дипломат».
— Недели три.
— Жанзаков оставил его вам, когда жили еще в Переделкино?
— Да.
— А сегодня? Кто-то посоветовал отвезти сюда, в поезд? Сказал, что Жанзаков исчез?
— Одна женщина, вместе работаем. Актриса. Сейчас ее нет в Москве.
Денисов кивнул.
«Жанна…»
Он был благодарен кокетливой женщине в легкомысленно надвинутой на лоб шляпке, которая нашла время и способ помочь в розыске своего приятеля и единомышленника.
— Она мне передала через наших ребят. Ей кто-то сказал, что Сабир оставил у меня кейс с книгами.
Макетчик замолчал, продолжал рассматривать натюрморт. Он не спешил.
Денисов только мельком глянул на желтую, прозрачную, как янтарь, селедку, рассыпчатый картофель на блюде.
— Давно знакомы с Жанзаковым?
— В общем, да.
— Виделись часто?
— Не очень. В последний раз в начале марта.
Необременительность, которую Денисов в нем отметил, имела и обратную сторону. Денисов представил этот характер: «Одни хвастают тем, что знают. Другие — знают, но молчат, пока их об этом не спросят, и в этом видят особый шик!»
— Как он занес вам кейс? Как было дело?
— Сабир куда-то собирался ехать, шел мимо дачи.
— Один?
— С Камалом.
Макетчик поправил куртку, сшитую скорее всего им самим, — добротную, с верхом из шелка, похожего на парашютный.
— Камал тоже заходил? — Обо всем следовало самому тут же и недвусмысленно спрашивать.
— Он ждал у калитки.
— Вы разговаривали? Может, речь шла об отъезде Жанзакова?
— Он ничего не говорил.
— И где сейчас находится…
— Не имею понятия. Камал, Эркабай… Они — большие друзья, могут знать. — Лаву взглянул на Эргашева. Бритоголовый по другую сторону стола сидел молча; казалось, он даже не шевелится, чтобы не мешать разговору.
— Где они могут быть?
— Этого я тоже не знаю.
— Встречали Камала потом?
— Нет.
— А Эркабая?
— Тоже. Последний раз я видел Эркабая и его маму в феврале, в Москве.
— Он собирался лететь вместе с Сабиром Жанзаковым?
— Да. В Ухту.
Лаву снова обернулся к натюрморту, но что-то на столе привлекало его внимание. Денисов окинул взглядом стол: «Серебряный столовый прибор. Книги. Африканская статуэтка из дерева — подарок Терезы…»
Взгляд упал на грубый, кустарной работы колоколец. Он показал на него макетчику.
— Приходилось держать в руках?
Лаву кивнул:
— Это от Эркабая.
— Давно с ним знакомы?
— Увидел их обоих на дипломном фильме Сабира. На «Ремонте». Сабир пригласил Эркабая и Камала на главные роли… — Макетчик объяснил: — Люди необычные, наделенные сильным биополем. Это его привлекло. Когда мы узнали, что в фильме будут сниматься супермены, группа сбежалась смотреть… Я, правда, был на съемках недолго. Уехал в Дубулты на семинар начинающих.
— Вы тоже занимаетесь творчеством?
— Кинодраматург.
— В разговоре наступил перерыв.
Денисов открыл «дипломат». Как он и предполагал, ничего особенного внутри действительно не оказалось. Несколько популярных брошюр, книга…
Денисов аккуратно перелистал брошюры — ничто в них не привлекло его внимания.
Книга оказалась сугубо медицинской — наставление, посвященное иглотерапии.
На рисунках, диаграммах были отмечены тысячи внешне ничем не примечательных точек человеческого тела, влияющих на самочувствие и лечение. Вся первая глава была испещрена заметками — Жанзаков или кто-то другой читавший обводил карандашом заинтересовавшие его места.
Денисов обратил внимание на одно из них:
«В древнекитайской культуре чи — жизненная энергия, в древнеиндийской философии это — прана — универсальная энергия…»
Страница была заложена листком бумаги со строчками, отпечатанными на машинке:
«…Мастера дзен пинают и бьют своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов. Иногда они прыгают на них. Но надо всегда помнить: они не гневаются, , это тоже часть их сочувствия…»
