На четвертый день банда сдалась. Выяснилось, что пущенная в арыки вода затопила схроны с боеприпасами, обезоружила душманов. А может, это они с чисто восточным бахвальством пытались оправдать свою трусость. В тот же день банда была переименована в отряд народной армии, главарь получил звание капитана. Блок мотопехоты сняли, а десантникам приказали занять круговую оборону неподалеку от кишлака и охранять вновь сформированную часть от душманов.
Марина спала тихо, почти незаметно было, что дышит. Одеяло сползло, открыв плоскую грудь с маленьким соском. От плеча к нему тянулась цепочка родимых пятнышек, будто шрамы от автоматной очереди. На ощупь они были как зернышки граната – не очень твердые и скользкие, палец съезжал с них к соску, который медленно набухал, вырастая над белой с голубыми прожилками кожей.
Марина проснулась, но глаза не открывала.
– Отвернись, – попросила она, натягивая одеяло до подбородка.
Сергей надел джинсы и пошел в душ мыться и бриться. В «курятнике» брился раз в три дня щербатой опасной бритвой – наследством отца Леки-психа, и теперь с удовольствием водил по распаренным щекам импортным станком с двойным лезвием. Станок – подарок жены на день рождения. Она любила покупать заграничные вещи, все подряд, если хватало денег, а иногда и что-то путевое, как, например, эту бритву.
Когда вернулся в комнату, кровать уже была застелена. Его рубашка и носки оказались в пластмассовом тазике, приготовленные к стирке, а на стуле висела чистая рубашка. На столе стояла сковородка жареной картошки и чайник с кипятком.
– У девочек одолжила, – объяснила Марина.
Ей нравилось играть в жену: накрывать на стол, накладывать в тарелки, мыть посуду. И вроде ладно у нее получалось, даже слишком ладно, сразу становилось ясно, что это всего лишь игра. Впрочем, и студентку она тоже как бы изображала: старательно рассовывала шпаргалки по карманам, в лифчик, в футляр очков, забывала, где что, и перекладывала заново, но ведь пользоваться не будет, и так все знает, отличница.
– Зачем они тебе? – спросил Сергей.
– Ну, мало ли что. Не мне, так другим пригодятся.
Она подошла к зеркалу, потрогала под глазами кончиками пальцев, точно воду промокала.
– Ой, какие круги!
Сергей обнял ее сзади за плечи, поцеловал в шею. На мгновение она замерла и высвободилась стремительно.
– Не надо, Сереж, а то заплачу... – Уже у двери добавила: – Я смотрела в зеркало и загадала: если подойдешь и поцелуешь... – не закончив, веселая выбежала из комнаты.
Вернулась часа через три. Улыбка – до ушей. Наверное, получила пятерку и теперь потребует, чтобы угадала, как сдала. Такое впечатление, будто играешь в поддавки с ребенком и не имеешь права побеждать.
– Сереж, я сильно изменилась? – скрывая радость, спросила она.
– Не заметно.
– Представляешь, беру билет, прочла вопросы – и ничего не могу по ним вспомнить. Сидела, сидела, кое-что припомнила, иду отвечать профессору...
– Сказочнику? – Так называли профессора по математике за монотонный, убаюкивающий голос.
– Да. Милый старичок!
Сергей хмыкнул: кому милый, а кому...
– Отвечаю ему, что говорю – не соображаю. Только бы, думаю, не перебил, а то и это забуду. Только подумала, он и спрашивает: «Вы, случайно, не влюбились?». Я не поняла сразу и ляпнула: «Да». И знаешь, мне ни чуточки не было стыдно! Он мило так улыбнулся и спрашивает: «Надеюсь, не в меня?». Тут я совсем обнаглела и говорю: «Конечно, нет!». А сама думаю: экзамен придется осенью сдавать. Он нахмурился еще больше – видел, какие брови у него? как веники! – посмотрел на меня исподлобья и говорит: «Что ж, всему свое время...Жаль, что совпало с экзаменом, но... но слушать любовный бред с математическим уклоном я не обязан». Швыряет мне зачетку, идите, говорит. Я обругала его про себя, выхожу из аудитории и чуть не плачу. Открываю зачетку, а там... Как ты думаешь, что поставил?
– Двойку.
– Нет, пятерку!.. Ну, какой он милашка!
Интересно, сколько раз она уже рассказывала это и сколько человек еще будут вынуждены выслушать? Ой, много!..
– Сереж, а по мне и правда не очень заметно, что я... что мы...
– Правда.
– Все смотрят так, словно догадываются обо всем. Стыдно было им в глаза глядеть. Я бегом в институт и бегом назад, только в бухгалтерию заскочила, договорилась, что тебе стипендию майскую дадут, вместе с преподавателями завтра получишь.
Дадут деньги за то, что не ходил на лекции. Будто украдешь. Хотя, как говорил Архипов, дают – бери, бьют – беги. По крайней мере, появится возможность купить цветы, шампанское и торт и дать Маринке сыграть в свадьбу.
На натянутой поперек комнаты веревке сушилась постиранная одежда. П пол был чистым. Дощечки паркета посветлели, стали разноцветными – от бледно-желтых до темно-коричневых. От одежды и пола тянуло стиральным порошком и запахом утюга.
Сергей лежал одетый на кровати, слушал радиоприемник – однопрограммную «кухонную бухтелку», висевшую на стене, и смотрел, как по трубе отопления, почти у потолка, ползет толстый таракан. То ли это вчерашний успел уже отожраться, то ли новый прибежал, почуял, что в комнате появился нормальный человек. Этот нормальный человек моет посуду на кухне. Накормил одного тунеядца, оставил крошки и для второго. Спускайся, брат, харч у нас отменный, как любил приговаривать Витька Тимрук. Будто услышав призыв, таракан перелез с трубы на стену и засеменил к полу, топча сиреневые цветы на обоях.
Пашка, наверное, сидит в баре, ждет друга. Но если пойти к нему, то в общежитие не вернешься, потянет к Оле: с ней проще и веселей. Зато Марина – чем черт не шутит – может вытянуть на новый круг. Ведь не конченный человек, ведь есть еще желания, есть и силы на них...
Вымыв посуду, Марина ушла в душ, надолго застряла там. Вернувшись, так же долго раздевалась, выключила свет и попросив Сергея отвернуться, расстегивала пуговицы на халате с такой важностью, словно боялась, что от неловкого движения тело ее развалится. Чуть меньше времени заняла укладка халата на стул. Сначала повесила на спинку, чтобы свисал одинаково на обе стороны. Тоже не понравилось. Сложила аккуратно на сиденье. Потом расчесывала-растрепывала волосы перед зеркалом. В темноте. Зачем это делать перед сном – одни только женщины знают, да и то не все. Лифчик и трусики не сняла и даже прикрыла их, когда заметила, что за ней наблюдают.
– Ты обещал не смотреть!
Какая разница – что смотрел, что не смотрел. Теперь они будет возиться под одеялом, снимая последние доспехи. И сам бы это сделал, и быстрее, но не дает. Все – белье стянуто, уложено, Марина, торжественная и жертвенная, готовая к акту любви. Хочешь – не хочешь, а должен принять жертву, иначе обидишь до смерти...
Выполнив долг, укрыла Сергея одеялом и спросила:
– Тебе хорошо?
Женщина-мать, а не любовница: заботливая, готовая на страдания, лишь бы ее взрослому, старше нее, ребенку было хорошо.
– Нормально, – ответил он и закурил сигарету, чтобы приглушить раздражение.
Марина прижалась к нему, мечтательно спросила:
– Сереж, а какой бы ты хотел видеть свою жену?
Женский вариант предложения: объясни, какой она должна стать, чтобы услышать предложение. На этот вопрос существует один положительный ответ: такой, как ты, и множество отрицательных. Выбрал не самый жестокий:
– Без недостатков.
– А у меня их много?
– Нет, – ответил он. Получается, что, только соврав, делаешь человека счастливым.
Когда любишь, на многое закрываешь глаза. Даже на то, что не первый, и сколько до тебя перебывало у нее мужчин – одному богу или черту известно. А это обидней, чем до слез, если привык быть не десятым, не пятым и даже не вторым.
Они познакомились в день пограничника. Утром в военкомате Сергею вручили орден, догнавший через год, не успел замполит тормознуть награду. Военком заставил прийти в форме и сфотографироваться для Доски почета, которая висела около кабинета призывников, как образец для подражания, и где уже красовалось трое с медалями «За отвагу» или «За боевые заслуги». Так, в форме, Сергей и пошел в центральный парк на встречу со служившими в погранвойсках, которых на их небольшой городок набралось человек сорок, и был среди них первым, их гордостью.
В любой другой день не осмелился бы подойти к Инне: слишком красивая, боялся таких. До этого несколько раз сталкивался с ней на улицах, помнил, как его взгляд лихорадочно скользил по ее лицу, фигурке, пытаясь найти какой-нибудь недостаток, зацепиться за него и вырвать девушку из сердца, где она за доли секунды успевала прочно обосноваться. Но не находил ни единой шероховатости, ни единой щербинки, и плотнее сжимал губы и зубы, до боли в скулах, чтобы не вскрикнуть восхищенно, и потому уже ничего не видел, только чувствовал, что девушка рядом, и облегченно выдавливал из себя задержанное дыхание, когда удалялся от нее. А в этот день смотрел на нее без смущения, уверен был, что достоин ее, что его не оттолкнут. И так оно и случилось.
