условиях снайпер становится киллером. Пока еще это редкая профессия и редчайшая — среди девушек, не говоря уже о подростках. На них мало кто обращает внимание, а ведь эти в большинстве своем нежные существа в считанные минуты способны при соответствующей подготовке расстрелять любого президента и всю его охрану. Но за это хорошему снайперу полагается хорошо платить.
Что же касается конкретных девушек, тут вроде все было ясно. Соломия, в отличие от Яди, поставила перед собой цель сколотить капитал, выйти замуж по любви, заняться бескровным бизнесом, на который всегда будет спрос.
Ядя в душе была политиком. В ее понимании, наша планета перенаселена. Без войн человечество задохнется. А войны начинают люди. И людей, чтоб они убивали друг друга, нужно озлобить. Кто-то придумал терроризм, то есть жуткое устрашение. На самом деле это охота на людей. Истребление друг друга. И здесь снайперская винтовка — всего лишь орудие труда. Как в руках хирурга скальпель.
Уже прощаясь, Микола напомнил:
— Зенон Мартынович, вы обещали найти и наказать грабителей, которые напали на нас в Стрийском парке.
— А что их искать? — равнодушно ответил Гуменюк. — Они вовсе не грабители. Это желторотые оуновцы. Начальник львовского провода мне прислал извинения, а Яде — корзину роз и пожелание быстрее залечить рану.
— И она их простила?
— Ядя не из тех, кто прощает побои. Она потребовала назвать фамилии нападавших.
— И ей назвали?
— Отказались. Но я через своих людей узнал. Вернется Ядя — передам.
— И что она с ними сделает?
— Накажет. Ты, наверное, Микола, не в курсе… Когда она была школьницей, ее изнасиловали двое старшеклассников. Через два года их не стало.
— Она их застрелила?
— Нет. Кастрировала, но они почему-то не выжили.
— Ее осудили?
— Кто?
— Народный суд.
— О чем ты говоришь? Какой народный суд? Она только мне призналась. Это чтоб ее начальник не приставал к ней. А я шепнул начальнику гвардии. Жалко его. Молодой хлопец, и вдруг без чего-то останется. У Яди и Соломии железное правило: не мужчины их выбирают, а они мужчин. — И подмигнул с намеком: — Так что, Микола, цени это. Ты у них в чести.
— Я люблю Соломию, Зенон Мартынович.
— Верю.
Гуменюк попросил оставить ему слобожанский адрес и телефон. Телефона у старых Перевышек не оказалось, пользовались переговорным пунктом в селе Стрелецкое. Это в пяти километрах от Сиротина.
— Ну, в добрый путь, козаче! Жди хороших новин.
Дождливой ночью пассажирский поезд уносил Миколу в родные края. За грохотом вагонов не было слышно грома. Только молнии кромсали небо и по вагону плясали блики, высвечивая бледные лица спящих пассажиров.
Подложив под голову кулак, Микола лежал на верхней полке, глядел в раскрытое окно. Капли влаги залетали в купе, но он их не замечал. Он неотступно думал о Соломии, и сердце его сжималось от нехорошего предчувствия. Зачем Гуменюк напомнил ему о правилах, которых придерживаются девчата? Это дома многое им сходило с рук. Рядом были свои люди, тот же Гуменюк, да и Варнава Генрихович негласно имел в городе заметную власть… А какая защита для украинских снайперов за бугром, в той же Грузии?
Микола никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Соломия весь мир ему перевернула. Все мысли были только о ней. Хватит ли ей ума и ловкости выбраться из той ямы, в которую попала?..
А поезд уже в лучах утреннего солнца подкатывал к перрону киевского вокзала. После Киева людей в вагоне стало больше. По отрывочным разговорам можно было определить, что люди в большинстве своем едут на заработки. Никак, на Слобожанщину? Нет, в Россию. На Кубань.
Может, и ему податься в Россию? Его специальность везде востребована.
Не предполагал он, что вскоре, взявшись выручать Соломию, окажется в предгорьях Кавказа.
По утрам, когда над степью еще пламенеет заря, Андрей Данилович выходил на свое поле и подолгу стоял в глубоком раздумье. Стоял, как языческий межевой столб, обдутый ветрами и обмытый дождями на протяжении многих веков.
Ночной дождь, прошумевший по выгоревшему косогору, освежил делянку, но не смыл пепел пожарища. Эти сгоревшие от подлой руки тридцать паевых гектаров тревожили память, ожесточали сердце. Ему, потомственному хлеборобу, этот погибший урожай был так же дорог, как если бы он похоронил собственного ребенка. Глаза старого хлебороба были сухи, но сердце плакало.
Он уже знал, что поле поджег не Илья Пунтус, а его дружок из Никитовки, соседнего села. А сообщил ему об этом Леха Зема, указал даже приметы поджигателя.
Позавчера, в сумерки, когда Клавдия Петровна доила корову, Леха завернул к Перевышкам. Был он трезвый, что с ним случается редко. Спитое лицо выражало строгость, как будто человек собрался в гроб.
— Данилыч, дело есть.
— Говори.
— Пойдем в хату. А лучше — в кухоньку, где можно остограммиться. — И он вдруг подмигнул.
— Был бы случай, — напомнил хозяин.
— Случай имеется, — подтвердил гость.
Зашли в пристройку, служившую летней кухней. Сели за широкий дубовый стол, отшлифованный локтями. Андрею Даниловичу так было муторно на душе, что он и сам захотел выпить, да одному вроде несподручно: пил всегда в компании, и его за это уважали, а еще за щедрость. Коль гость зашел в дом, почему бы с ним не выпить? И огурчик найдет он, и сала нарежет. Под рюмашечку и беседа потечет ладная.
— Я тебя, Данилыч, немного обрадую, хотя и радость вроде не в радость, — начал было Леха и тут же спохватился: — Может, сперва гланды полечим? Ты как?
— Ты к делу поближе, — торопил его Андрей Данилович, — а то скоро моя Клавдия вернется. Не даст выпить.
— Тогда слушай, — приступил гость к деловому разговору. — Тебе известно, кто я? Будем считать, известно. Да, я — алкоголик. А люди нашего ума — прирожденные разведчики. Что услышим, что увидим, закладываем вот сюда. — Постучал себя по голове.
— Ну и что ты услышал?
— Увидел. Нашел твоего поджигателя.
Андрей Данилович достал было пузырек с горючим и уже потянул руку за гранеными рюмками, но остановился, весь превратился в слух.
«Кто поджег?» — это его главная головная боль.
Леха, предчувствуя благодарность хозяина, долго томить не стал.
— Поджигал не Илья, — сказал уверенно. — Поджигал один хмырь. Из Никитовки. У него молтоцикл «Ява». Дня за три до пожара этот хмырь был у Пунтуса. У которого из них, брехать не стану. А вот сегодня он опять заявился. Ильи дома не оказалось. Тот где-то с Климом на шабайке.
— А Юрко?
— Он не от мира сего, с такими, как его
