— Убиты Худур, Борис, Полубелова…
— Андрей, давай последовательно. По-моему, это важно.
— Тогда так: Лева отравлен, Худур взорвана, соседка Худур в тот же день застрелена, Борис час спустя, не больше, застрелен, была попытка в тот же час взорвать меня, вечером взорвали Полубелову и застрелили, уже ночью, Снежневских. И ночью же, в тот же час, взорван некий Скоков, явно тот, который разносил посылки с гранатами.
— Все верно, — важно заметил Сашка, — по телевизору показывали про Полубелову. А про Худур я узнал еще от Тани. Я недавно был в Москве.
Я тут покосился на Глафиру, и мы с Сашкой друг друга поняли. Часть этого разговора следовало продолжить наедине.
Глафира пристально посмотрела на Сашку, прочла в его глазах принципиальное согласие и наконец угостила пирожками меня и Даню.
Не слишком пока было тепло на озере. А ведь уже почти полдень. Ростов сверкал и искрился вдали, словно его заметало снегом, мело искры и мелкие молнии по куполам и башням.
— Замерз? Пошли в дом.
В доме имелись и стол, и лавки, и лежаки с матрацами. Стены изнутри простеганы утеплителем. На железном листе — допотопная керосинка.
— Налить? А ты жена Левки? Так я его и не увидел! Глафира, налить?
— Не пью.
Я криво, понимающе (для Сашки) улыбнулся, и мы наконец приняли на грудь. Странно, но Сашка не внушал абсолютно никаких опасений. Я его словно все эти годы знал близко, работал рядом…
— Ты чего делаешь в «Обществе глухих»?
— Да нас пятнадцать. Учу рисовать. «Клюкву» гоним на ваши московские рынки. Покупают. Да и людям интереснее жить. Краски вскладчину покупаем, грунтуем сами. Такое мое дело. Мне идет зарплата от них и комиссионные. Живем. Думаем свою лавку живописи в Москве открыть.
— Как бы нам тет-а-тет?
Он сходил в угол, принес старую телогрейку и показал пальцем туда, где у этого ковчега подразумевался нос.
Там мы и уселись, я в телогрейке, Саша, весьма на меня похожий, но легко одетый, меня полуобняв одной рукой (в другой — недопитый стакан с виски). Выглядели мы со стороны, думаю, как два полоумных бородача. Картину довершала всаженная в доску на самом носу катамарана натуральная «финка» с наборной рукоятью. Не сомневаюсь, что арсенал Сашин на том не кончался.
— У тебя что-то ружей много? Охотник?
— Да-а!
Охотился он, должно быть, на вальдшнепов по весне вон в том низком редколесье на северном берегу.
— Ты спешишь, психиатр? Поговорим за охоту, за живопись, или к делу?
Я прислушивался. Супруга Глафира о чем-то довольно мирным тоном трепалась в каюте (или в рубке?), басил сын.
— К делу.
— Тебе Танюшка рассказывала, — начал Сашка вполголоса, — что я у нее бываю частенько? Да, это все так. Замнем, по-мужски. Ей я как-то и рассказал, что в те дни, когда мы все перезнакомились в Гаграх, не все в той компании, а она уж больно всех хвалила, были приличные люди…
— Да. Она рассказала очень коротко про историю с телкой.
— Вот! Даю подробности. Мы с ней тогда искали место, чтобы слегка уединиться. И я наткнулся в коровнике, там же больше никаких строений близко не было, на Бориса Смурова с телкой. Да, под фонарем. Еще же не было совсем темно. И он меня тоже увидел. Ну, мне противно было, гадко. Но я — никому, потом мы все опять за столом были и эта… Худур его…
— Что ты заметил в его поведении потом, в тот вечер?
— Откуда ты знаешь, что я что-то заметил? Я Танюшке не говорил. Ах да! Ты ж психиатр. Да, заметил. Он был злой, стальные, волчьи глаза, страшный взгляд. И он все время следил за мной.
Я чувствовал все время: следит, с кем я говорю, прислушивается. Он боялся, что расскажу. Они с Худур тогда уже были фактически женаты. Это я так думаю. Потом он стал уже за всеми следить: кто куда пошел, с кем. Я чувствовал, вот сейчас он что-то натворит.
— Ты хочешь сказать, что он был уверен: ты всем рассказал о том, что увидел?
— Вот именно! Такое было впечатление. Я хотел предупредить, но тут все стали собираться домой, ну и бухие же мы были… и я тоже. А потом я заметил, что Гиви что-то долго не пускает нас на тот подвесной мостик.
— Но он тебе не сказал, почему не пускает?
— Нет. Я и сейчас не знаю, но я видел, что Борис один ходил туда, где крепится мост. Я боялся. А потом… конечно, я ведь тут живу, я с вами редко встречался. Узнал случайно, что Гиви погиб. Как-то это не связал сперва. А недавно Таня говорит, что Худур убили. Это что? Сразу-то все вспомнилось. И бац — получаю как раз посылочку с гранатой.
— Ты все правильно понял. Я сам так это все и расцениваю. Конечно, это бредовое состояние, много лет вынашиваемые планы мести, все совпадает… кроме того, что сам Борис был убит вчера. А все остальные попытки убийств, в двух случаях удавшиеся, были после его смерти.
— Киллер. Нанял.
— Киллер дважды оказывался в двух отдаленных местах одновременно.
— Два киллера. Один из них ликвидировал самого Бориса.
— Три киллера, Саша. Сегодня ночью, когда мы в квартире осматривали труп первого киллера, Даня, вот эта Даня, которая оказалась там в три часа ночи с минутами и спряталась, слышала, как кто-то вышел из квартиры. Тот, кто был там до нее и прятался там. У него едва ли могло хватить времени доехать от квартиры того Андрея до квартиры Смуровых.
Мы ежились, ветер был августовский, солнце — холодным. Вода плескалась, и иногда долетали брызги.
— Что-то слишком много, — сказал Сашка.
— Да уж. К тому моменту, когда стали работать киллеры, в живых тех, кого он, скажем, должен был уничтожить, осталось максимум шесть человек. Все это не вяжется. По киллеру на пару?
— А когда ты сюда сегодня ехал, ты меня подозревал?
— Как и ты меня.
— Как же ты думаешь это дело распутать? Ведь так жить нельзя! Ведь остается только ждать, когда кто-то из этой толпы киллеров…
— Там еще непонятно, зачем киллеру понадобилось убивать соседку Бориса.
— Да у вас в Москве все сумасшедшие.
— У душевнобольных есть своя, бредовая, но логика и последовательность. Изменения мышления у них стереотипны. Я думаю, что нам с Даней надо срочно ехать обратно и сделать три главных дела: узнать у родственников Гиви, как он погиб, чтобы убедиться, что в центре паутины — Борис. И потом, мне бы надо еще вчера сообразить, надо проверить, не обращался ли он в психдиспансер. А вдруг даже лежал в психбольнице!
— Я могу помочь?
Я не знал, что ответить. Я ему уже вполне доверял.
— У меня «тачка», — добавил Сашка, — будем с удобствами по столице мотаться. У меня оружие.
— Оружия и у меня навалом. Полны карманы.
— Не доверяешь? Я ведь тебе доверяю!
Оружия было навалом и здесь. Подозрительная Глафира жевала на вольном воздухе с очередным обрезом на коленях.
— А она отпустит?
— Ну, не сразу. Уговорю.
— Имей в виду, я теперь сам в розыске. Я вроде в убийстве Полубеловой замешан и мента убил… и вообще вурдалак.
— Тем более поддержка нужна.
Видно, Сашка застоялся в своем Ростове. Душа рвалась на волю. В бой!
— Хорошо! — встал я. — Накорми только и махнем бандой! Вперед! На Москву!
Банда выехала в двенадцать тридцать. Накормленная, умытая, осиянная тысячекратным крестным знамением: крестила нас на дорогу зареванная Глафира, даже и теперь стоявшая в дверях под вывеской «Общество глухих» с ружьем за плечами. Сын Сашки не то в нас целился, не то просто подглядывал из-за шторы.
Сашка легко и слишком уверенно вел свой «жигуленок» по безлесым равнинам Ростовского района, по охваченной чащобами дороге на Переславль. Мы все трое были слегка пьяными, напичканными яствами и кофе. Даня, уже столько дней после гибели мужа чаще всего озлобленно-подозрительная (с редкими «просветами» в виде неадекватной эйфории) трещала, хихикала, махала руками, сидя рядом с Сашкой на переднем сиденье. Они давно уже были «на ты», смотрелись как папа с дочкой.
— Лева сделал таких русалок! Вот тут вот так, размер на пятый, вот такая задница. Такие эротичные! Один англичанин как увидел и тоже, как про ваши картинки: «О, рашен клюква! Биг рашен клюква!» И купил по триста долларов штуку!
— Большие?
— Я же говорю, пятый размер… сами-то? Да сантиметров что-нибудь сорок в высоту. Деревянные. Левка дерево любил. Конечно, две его законные жены… и вторая законная! Он же с первой не разводился! Он паспорт нарочно потерял и стал двоеженец! Да, за это судят, конечно, но Лева умер… А что мне теперь делать? Зинка, например, уже заявление написала, что я мужа довела до инфаркта. Да добро бы мужа, а он мне никто!
Я почти не слушал, я вспоминал. Все это складывалось в нечто знакомое, нет, не нынешняя поездка, складывалось из мозаики фактов нечто забытое, страшненькое, читанное чуть' ли не в детстве. Дело в том, что я был потомственным психиатром. И папочка, и мамочка, и даже дедушка мои были все психиатры. Казалось, еще чуть-чуть психиатров — и кто-нибудь спросит: «А ваша кошка тоже психиатр?», слегка перефразируя знаменитую шутку Льва Кассиля из «Швамбрании». И первыми моими книгами в детстве были «Учебник психиатрии» и просто «Психиатрия» и еще что-то в этом роде, где я, как детективные истории, читал подробные жизнеописания знаменитых сумасшедших. И незнание терминов не мешало, потому что они, видимо, передались мне с генами. Моя дочь собиралась стать психиатром. Наша кошка иногда говорила довольно разборчиво «шизофрения»…
