Походив, она сделала восьмёрку и оказалась у очереди к телеграфному окошку. Она встала последней. Никакой телеграммы у неё в руке не было, да она ничего и не писала. Сначала держалась рассеянно, смотря по сторонам, но потом её взгляд как-то сам собой замер на телеграмме стоящей впереди женщины.
— Вы последняя? — услышала она над ухом и вздрогнула.
Перед ней стоял вежливый молодой человек и улыбался.
— Я, — вяло ответила она и сразу отвернулась, будто застеснялась.
— А у вас ручки не найдётся? — опять спросил молодой человек.
— Нет.
— А чем же вы писали телеграмму? — поинтересовался он.
— А вам какое дело?! — Она резко обернулась к парню.
— Ну-ну-ну, — успокоил её молодой человек, не переставая улыбаться. — Да у вас, я вижу, и телеграммы-то нет…
Его рот улыбался, но глаза смотрели серьёзно, даже зло, и поэтому лицо показалось маской, которую он только что нацепил. Она поправила волосы, чтобы не рассыпались и не закрыли её с головы до ног, — они еле держались.
— Не ваше дело! — сердито отчеканила женщина и неожиданно вышла из очереди.
Быстрым сбивчивым шагом она двинулась из почтового зала, и её небольшая фигура понеслась по переходам. Она пробежала все пролёты, двери, залы и выскочила из здания аэропорта… Когда женщина миновала его длинное распластанное тело и направилась к троллейбусу, то опять увидела этого молодого человека — он спешил за ней.
— Подождите! — Парень встал на её пути. — Зря вы обижаетесь. Я просто хотел с вами познакомиться.
— А я просто не знакомлюсь, — сурово ответила она, делая шаг в сторону.
— Давайте познакомимся не просто, — предложил он и сделал такой же шаг в ту же сторону.
Она посмотрела ему в глаза: они по-прежнему светились злостью и съедали улыбку, как вода съедает сладкий сахар.
— Повторяю, что не хочу с вами знакомиться, — уже громко сказала она, и её лицо залилось краской.
— Может, вы со мной хотите познакомиться? — раздался голос сзади.
Она даже вздрогнула, потому что сзади вроде бы никто не подходил и вдруг оказался человек, точно вылез из люка. Человек был высок, изысканно одет, чисто выбрит. Пальцами он перебирал радужный галстук, будто вырезанный из павлиньего хвоста; смотрел на неё чёрными, слегка выпуклыми глазами и ждал ответа.
— Вас тут что — шайка? — удивлённо спросила она.
— Да, — подтвердил высокий, — шайка из уголовного розыска. Прошу ваши документы.
— Какое вы имеете право? — спросила молодая женщина.
— Работа такая, — усмехнулся парень с галстуком.
— Нет у меня документов, — тихо ответила она, сразу потускнев.
— Тогда назовитесь, пожалуйста.
— Ничего я вам не скажу, — вдруг вспыхнула она.
— Вы задержаны, гражданка. Пойдёмте с нами, — сказал Петельников и взял её под руку.
Днём Рябинин всегда спал тяжело и чутко, как зверь в норе. Он ворочался, постанывал, часто просыпался и даже сквозь дрёму ощущал головную боль. Потом уснул крепче, но всё равно знал, что спит и видит сон…
Якобы… мчался на место происшествия под вой сирены и всё думал, зачем шофёр так сильно воет, ведь тому, ради которого ехали, уже спешить некуда, — у них же не «скорая помощь». Затем он стоял в квартире, и, как всегда, было много народу. Все смотрели в пол и что-то искали — и работники уголовного розыска, и эксперты, и понятые. Трупа нигде не было. Тогда он спросил про труп начальника уголовного розыска, но тот хитро прищурился: мол, следователь, а не знаешь. И сразу все перестали искать. Начальник громко объявил, что приехал следователь и сейчас труп найдёт. В притихшей комнате Рябинин подошёл к шкафу, открыл его и показал понятым — там стоял труп и давился смехом, потому что его никак не могли найти…
Рябинин тяжело поднялся с дивана. Сон получился не страшный, даже весёлый. В снах, как и в кино, неважно, что показывают, а важно, как показывают.
— Даже снов человеческих не снится, — сказал он вслух.
Они ему виделись двух типов: страшные и хлопотливые. Страшные бывали редко. Чаще смотрелись хлопотливые, как и его жизнь. И те, и другие сбывались с точностью графика. Страшные — были к неприятности. У какого следователя не случается неприятностей? Хлопотливые — какие-нибудь пожары, бега, собрания — к хлопотам, а они у следователя ежедневно.
Но были и третьи сны: неясные, непонятные, дрожащие синеватым рассветным воздухом… В них причудливо соединялось самое дорогое для него, которое ложилось на вечно больную рану, потому что самое дорогое всегда болит. В этих синеватых снах мелькала его семилетняя Иринка, которую он боялся обделить интересным детством. Мелькала Лида, которой боялся не дать счастья… Мелькал его отец, которому теперь он ничего не даст, да тот бы и не взял ничего, как всю жизнь ни капли не взял лишнего у государства. В этих снах бежали тёплые ветры, невероятно по-русски пахли берёзы, руки матери мыли ему голову тёплой водой, и мир ещё казался алмазно-свежим, каким бывает солнечное утро только в детстве… От этих снов он просыпался и уже не мог уснуть до утра. Но они снились только ночью и редко — может быть, несколько раз за всю жизнь — и оставались в памяти на всю жизнь.
Проспал он часа два. По радио передавали дневную зарядку. Свежесть не появилась. Болела голова, вялое тело висело само по себе, как сброшенный мятый костюм. Во рту растекалась горечь.
Рябинин попробовал сделать несколько упражнений с гантелями, но в висках сразу болезненно застучало. Он принял тёплый душ, и вроде бы стало полегче. Крепкий чай, любимый его напиток, который он пил часто, как старушка, освежил больше сна.
После чая Рябинин начал бесцельно бродить по квартире. На столе лежала торопливая записка: «Ушла в магазин, скоро вернусь. Спи побольше». Днём спать побольше он не мог. Получалось ни то ни сё: ни работа, ни отдых.
Сидеть дома один Рябинин не любил. Даже если работал за своим столом, ему нравилось, что мимо ходит Лида, копошится по углам Иринка, и обе без конца мешают и пристают с разными вопросами. Оставшись один, он сразу впадал в грусть, как невзятый в кино ребёнок, и не мог видеть квартиры. Лидины янтарные бусы казались брошенными, будто они больше никогда не лягут на её грудь. На Иринкину куклу, самую обтрёпанную и плюгавую, которую он всё хотел спустить в мусоропровод, сейчас смотрел, как на саму Иринку…
Зазвонил телефон, и Рябинин обрадовался — мысли об Иринке, которая была за городом, довели бы его до тоски.
— Слушаю.
— Сергей Георгиевич, — ошалело сказал Петельников, — поймали!
— Брось шутить, я не выспался.
— Да в камере сидит!
Рябинин вылез из кресла, не зная, что спросить и что сказать, — не мог поверить, что его теория сработала так быстро.
— Ну и что? — задал он дурацкий вопрос.
— Я машину за тобой послал. Задержанная требует следователя.
— Сама?
— Сама. Только, — замялся Петельников, — по-моему, это не та, а её соучастница.
— Не та?
— Я уж начинаю путаться. Ходила и заглядывала в телеграммы, фамилию не называет, документы не предъявляет. По-моему, соучастница. А может, сама. Волосы русалочьи, наверняка парик.
— Одеваюсь, — сказал Рябинин и повесил трубку.
Есть и у следователя радости. Обвиняемый признался — значит, поверил, раскаялся. «Глухарь» раскрылся — значит, дрянь больше не гуляет на свободе. Дело в суд направил и прекратил — значит, сумел разобраться. Потерпевший пришёл спасибо сказать — что может быть приятнее! Есть у следователя радости, и всегда они связаны с одним — с торжеством истины.
Он мчался в машине по городу, мысленно подталкивая её по забитым улицам. Ему не терпелось, и в одном месте шофёр, словно уловив его состояние, гуднул сиреной. Доехали они быстро — минут за двадцать.
Рябинин выскочил из кабины и бросился к зданию аэропорта. Он не знал, где находится пикет милиции. Как назло не было ни милиционера, ни дежурного по аэропорту. Он уже пробежал два зала ожидания, оказался на лётном поле, где его и поймал Петельников.
— Опять галстук новый? — радостно спросил Рябинин.
— Конечно! — засмеялся Петельников, хотя оба понимали, что радуются они не галстуку.
— Значит, так, — на ходу говорил Рябинин. — В пикете её обыщем и повезём допрашивать в прокуратуру.
— Конечно, — опять весело согласился инспектор.
Пикет состоял из небольшой комнаты со столом и маленькой камеры для пьяных. В комнате сидели оперативники, которые при их появлении встали.
— На всякий случай двое сидят с ней, — объяснил Петельников. — Пока ведь не обыскана.
— Нужно трёх женщин, — сказал Рябинин. — Двух понятых и одну оперработницу для обыска.
Петельников что-то шепнул одному из ребят, и тот моментально исчез.
Поправив галстук, Рябинин вошёл в камеру и замер — в голову бросилась жаркая кровь, от которой, кажется, шевельнулись на затылке волосы и осели очки на переносице…
