Паша прикинул – по расчетам еще пару суток и они на месте…, но что-то подсказывало, что не все так просто. Он сидел за бугорком, спрятавшись от ветра, держа в руке маленький кулон со вставленной фотографией и завитком волос – старомодно, но это все, что сейчас грело! Ему казалось, что волосы пахли ее запахом, а крестик с Распятием прикрепленный на одном звене ниже кулона, как бы говорил ему, что он и здесь не один. Хотя, как же один – в группе еще семь человек, он восьмой. Парни что надо! Идут все, а слышно, будто один передвигается. Ни стона, а ведь у двоих травма – но даже не дают облегчить поклажу!
Неприятным кажется только капитан, такое впечатление, что он постоянно ищет жертву, и дай ему волю, кого-нибудь да «привалит»…
Ночь лунная, а значит опять снова переть – раньше доберутся. Это последняя тренировочная выброска перед командировкой. Пока не говорят куда, но ему все равно – не для того он ставил в своей жизни приоритеты, что бы из-за каких-то трудностей их менять. Странно, правда, зачем отец решил его пропустить через «срочку», когда все равно потом академия. Ну, ему виднее!
Кулончик прилегал к взмокшей груди. Чем было труднее, тем больше он чувствовал запах ее волос, тем больше ему казалось, что ее рука лежит в его ладони. Он начинал ненавидеть себя за это расставание, приносящее обоим только мучение… Забыть такую он сможет только умерев! Если суждено все же уйти из жизни, то он станет навсегда ее ангелом-хранителем. Всю свою коротенькую жизнь, он поменял бы сейчас, хотя бы, на несколько минут с Татьяной…
Все добрались до назначенного пункта вовремя, но с потерями. Сержантик, промолчавший всю дорогу, оказывается, терпел сильные боли в области живота. Парень, буквально за 50 километров потерял сознание и так, и скончался, не приходя в него. Паше не хотелось в это верить, но факт остался фактом – элементарный приступ аппендицита закончился обширным перитонитом, и здесь уже, даже срочное оперативное хирургическое вмешательство не могло помочь, а они тащили его на себе почти 12 часов!
В обычных условиях он протянул бы еще несколько суток, но, и так обезвоженный организм, отдал последнее. Не помогли и обезболивающие, не тонизирующие средства…
Настроения не было, предчувствие не обмануло, возможность позвонить отсутствовала, кулаки скрипели от одержимости нервозом, пока он незаметно не провалился, после выпитого крепкого чая с сахаром, в глубокий, но не долгий сон.
Проснувшись, как раз вовремя, он успел попрощаться с упокоившимся. Через пол часа приехали и за самой группой с готовым приказом на новое место дислокации…
Павел вспомнил эту последнюю ночь, проведенную в зимних болотах, ничем, собственно, от нескольких предыдущих, не отличавшуюся, уже через несколько месяцев, будучи на исходе первой боевой командировки в Чечне. Почему она пришла ему на память, он так и не смог понять. Возможно, это была одна из последних ночей без шумов и запахов армейского быта. Чистое небо, если прислушаешься, дыхание сослуживцев, застывших в полудреме, и какая-то чистота окружающего мира. Да, да – какая-то энергетическая чистота вокруг и внутри него. Последнее сейчас менялось с поразительной скоростью, и причины были…
По прибытию на новое место назначения, буквально на второй день, случилось так, что они попали в засаду, чувствуется, не совсем подготовленную. Группа боевиков возвращалась с неудавшейся диверсии, потратив время и силы порожняком, но заметив издалека колонну из бронетранспортера и УАЗа, решили атаковать с ходу.
Казалось, всего то дел – доехать до расположения соседней воинской части, но… Тогда он первый раз стрелял не по мишеням. Первый раз убил. Первый раз почувствовал некоторую растерянность из-за потери контроля над собой, и после… – злобу. Он выместил ее, забив прикладом, разлетевшимся в щепки, и стволом своего РПК, троих, пытавшихся захватить его, горцев. Патроны закончились, как раз в непосредственном соприкосновении, когда все трое спецназовцев, пользуясь складками местности, прикрывая друг друга, добрались до позиций почти уничтоженного противника.
Тут-то и оказалось, что стрелять нечем, причем всем троим!…
Как только они, после попадания «выстрела» в БТР, слетели с брони с заложенными ушами, Павлу показалось, что он оглох, и вдобавок ко всему, на несколько мгновений ослеп, потеряв ориентацию. Откуда по ним велся огонь, он понял по командирским «трассерам», забитым в магазин Артемом через два на третий.
На «автомате» сообразив, что это целеуказания, он начал «отсекать» по три-пять выстрелов по указанным целям, после каждой очереди немного меняя позицию – в этом и состояла его задача, как пулеметчика. Подавив точными попаданиями несколько, и чувствуя поддержку товарищей, «Ослябя» взбодрился, но, не имея боевого опыта, поддался охватившему его чувству неуязвимости. Теперь он знал, где враг, оставалось, по возможности, пользоваться местностью.
Почему он не посмотрел в сторону капитана, изо всех сил пытавшегося донести до него нужное направление движения, но выбрал свое, впрочем, тоже удачное. Остальным пришлось прикрывать его рывок мощным огнем, попеременно меняя магазины.
Пашка, добравшись до небольшого овражка, в свою очередь открыл огонь. Это место оказалось настолько удачным, что боевики, бросая свои, наспех занятые позиции, отходя, попадали под перекрестный огонь.
Когда две трети их было уничтожено, все трое одновременно ворвались в разваленный сарай. Граната, брошенная капитаном, почему-то не взорвалась, но определенное действие своим появлением возымела. Она оказалась последней, как и патроны в их магазинах.
Очумевшие от такой наглости наемники, поняв, что патронов у русских нет, а численный перевес на их стороне, решили брать живьем. Именно в этот самый момент и случился, очень глубоко, в самом центре сознания Павла, какой-то перелом, разбудивший что-то спящее, звериное, не контролируемое, неудержимое, не человеческое. На всю жизнь он запомнил это, ослепившее его мгновение. Не будь его, он никогда бы не смог забить почти голыми руками человека, пусть и этих, ради денег, желавших уничтожить все и вся!
«Ослябя», от рождения был мощен, но даже выходя на татами никогда не прикладывал всей своей силы, и часто предпочитал давать сопернику сначала почувствовать в себе уверенность, и лишь потом начинал спарринг. Но взломанное ныне подземелье гнева, не позволило даже задуматься о милосердии. Что было ему свойственно раньше – в мгновение ока, стало неприемлемо.
Огромные руки двухметрового богатыря, замахали ручным пулеметом, словно алебардой. Уже потом, минутами позже, наблюдая с отвращением, как капитан отрезает убитым уши, придя в себя, он вспоминал, с какими ощущениями входил ствол сквозь поддавшуюся черепную коробку совсем молодого кавказца. Сопровождаемый это движение звук, казался не естественным. Ему запомнилась, будто застывшая картинка, вылетающего, от избыточного внутреннего давления, одного глаза, почему-то не упавшего, как ожидалось, а начавшего болтаться, на каком-то шнурке.
Его сознание отметило этот факт, в момент, когда страшным по силе ударом, частью пулемета, он размозжил верхнюю часть головы второму. Ощущения от этого показались несколько другими, а звук слился с выкриком от ужаса, испытываемого пострадавшим. Видимо с физическим ощущением происходящего с его головой, мозг передал сознанию внешнюю картинку из его же, уже умирающего, воображения, что и было последним, вместе с кажущимся «ожогом», обдавшим макушку.
Третий успел выпустить пару пуль, но они ушли в воздух, благодаря удару, по почти начавшему уже стрелять, стволу, разбитым прикладом пулемета. Второй удар, буквально, слизал пол-лица, проборонив его довольно большой прицельной мушкой и кончиком ствола.
Последний получил смертельный удар, когда первый, уже мертвый, только начинал падать, то есть двигался он, бесконтрольно падая, но этого хватило, что бы обратить внимание на это, обезумевшему спецу. Прежде чем все закончилось, Паша успел нанести еще каждому по три – четыре удара, превратив вражьи головы в бесформенные куски мяса и костей.
Поняв, что все кончилось, богатырь остановился, поднес тело пулемета ближе к своему лицу, осмотрел его внимательно, поцеловал…, провел рукой, как по лезвию меча, смахивая, густеющую чужую кровь с другими биологическими остатками, распустил ремень и повесил за спину…
Кругом встала тишина, он осмотрел на товарищей, пока не совсем понимая, что выражают их взгляды, и пытаясь собраться с мыслями, присел на одно колено над самым первым, им здесь убитым, голову которого пронзил стволом автомата. Заметив, что она расколота, а кожа на ней треснула, он вспомнил ощущение и звуки, от входящего в живые ткани и раскалывающего кости, железа.
Рука, самопроизвольно, потянулась к еще не отрезанному уху, пальцы сжали хрящи и потянули. Раздался неприятный звук, после чего воин, сделав обратное движение, и видимо, получив, что хотел, повернул голову в сторону лежавшего, со скрученными руками, одного из двух, оставшихся в живых, другого боевика – товарищи тоже не зря провели время.
