– Куда? – ее глаза загорелись.
– Выяснением этого вопроса и займись в мое отсутствие. Обзвони туристические фирмы, выбери маршрут поэкзотичнее… Не Рио-де-Жанейро, но и не Судак.
– Нет, на море я не хочу.
– А куда же ты хочешь?
– В горы, – ответила Катя не задумываясь, после чего, совершенно по-детски, запрыгала на месте. – Ой, придумала! Давай поедем на Кавказ, а? Сто лет там не была, честное слово.
Хват отвернулся, запихивая в холодильник бутылку, которой почему-то долго, очень долго не находилось там места.
Вспомнился рейд вдоль грузинской границы, покинутый впопыхах лагерь боевиков. Как спецназовцы ни спешили, но все равно добрались до места трагедии слишком поздно. Почти никого из захваченных чеченцами туристов спасти не удалось, большинство из них были убиты, а было в группе ни много ни мало восемнадцать человек. Их навел на засаду проводник, колоритный такой горец в папахе и с седыми усами. Аксакал, мать его долб, кавказский Сусанин.
Обезглавленные трупы валялись на земле, их животы были вспороты, многим отсекли также конечности. Головы насадили на сучья сухого дерева, в стволе торчала старинная сабля, которой рубили пленников. Уцелели лишь две женщины, светловолосые, на свою беду. Их держали в одном из блиндажей, раздетых догола, чтобы сменяющие друг друга боевики не тратили времени даром. Когда их вытащили оттуда, они ничего не говорили, только выли страшными хриплыми голосами, слышать которые было невыносимо.
Давай поедем на Кавказ?
Непременно, сестренка, обязательно. Мы пройдем по всем тамошним чащам и ущельям, мы будем пить спирт с болотной водой вперемешку, будем жрать галеты и мокриц, будем спать как убитые и будем умирать наяву, а когда наш поход закончится, в горах не останется даже духа того зверья, которое именует себя воинством ислама. Вот тогда мы возьмем вас туда, милые женщины, но не раньше, нет, раньше никак нельзя. Мы сами пройдем по этим кругам ада, а вам ничего об этом не расскажем. Только не удивляйтесь потом, что лица наши носят печать нездешней угрюмости, и не корите нас за то, что слышите от нас по ночам скрежет зубовный, а не ласковые слова.
Давай поедем на Кавказ?
– В другой раз, – сказал сестре Хват. – А пока что давай посидим на дорожку. Если хочешь, можешь рассказать мне какой-нибудь увлекательнейший рецепт консервации кабачков. Или поведать мне о последних веяниях в мире высокой моды, где то линию талии завысят, то рукава укоротят, не соскучишься. Я даже готов выслушать историю развода любой из твоих подруг, на выбор.
– Но ты всегда терпеть не мог разговоров на подобные темы, – озадаченно воскликнула Катя.
– То было раньше, – подбодрил ее Хват. – Сегодня у меня начинается новая жизнь.
* * *
По пути на военный аэродром молчали. Водитель с совершенно деревянным на вид затылком крутил баранку, ни разу не взглянув на своих пассажиров. Генерал Конягин и отставной капитан Хват не глядели друг на друга, притворяясь поглощенными созерцанием ночной столицы, полыхавшей рекламным пожаром.
Наполеон не сумел взять Москву, но почти два века спустя это сделали рекламные ковбои «Мальборо» и мифические обладатели «Харлей-Дэвидсонов». «По своему воздействию реклама сродни нейтронной бомбе, – решил Хват. – Люди испарились, исчезли, вместо них остались бездушные оболочки, потребляющие навязываемые им сигареты, кофе и чипсы. Они предпочитают жевать, а не говорить. Не случайно любимым выражением россиян сделалось словосочетание «как бы».
Мы как бы вместе тусуемся, и это на самом деле очень здорово, как бы.
Призраки в мире иллюзий. Блуждающие духи. Зомби, понятия не имеющие, для чего они появились на свет божий.
Натолкнувшись взглядом на очередного плакатного счастливца, утверждающего, что он живет полной жизнью лишь благодаря питательному шампуню, Хват пожелал ему облысеть к чертовой матери. Может, тогда парень сообразит, что голова ему дана не только для отращивания ухоженных волос. Почешет он свою лысую репу и подумает: н-да, вокруг много вещей поинтереснее перхоти.
«Если это когда-нибудь произойдет, то не здесь», – решил Хват, обозревая потянувшиеся мимо московские окраины. Пустыри, заставленные бетонными коробками домов, заводские ограды, исписанные любителями кратких изречений, безлюдные автостоянки, темные арки и подворотни. Здесь начиналась настоящая Россия, лишенная столичного лоска, мишуры и макияжа.
– Это наша родина, сынок, – проворчал Конягин, на которого вид спальных районов подействовал еще более удручающе, чем затянувшееся молчание в салоне автомобиля. Не дождавшись от спутника ответной реплики, он счел нужным пояснить: – Хохма есть такая, про лягушек. Детеныш спрашивает, почему они в болоте живут, а отец ему отвечает: это, мол, наша родина, сынок. Люби такую, какая есть.
– С лягушек спрос невелик, – откликнулся Хват, притворившийся, что он не понял смысла нехитрой притчи. – Вот когда люди земноводным уподобляются, то это плохо.
– Ты кого имеешь в виду?
– Людей, уподобляющихся земноводным.
– Гм.
Так и не уяснив для себя, был ли это выпад в его сторону, Конягин на всякий случай насупился и оборвал беседу. Уже на летном поле, куда машину пропустили беспрепятственно, приостановившись возле трапа, генерал бросил на спутника испытующий взгляд, видимо, надеясь увидеть почтительное выражение на его лице. Но махина транспортного самолета, дожидавшегося двоих пассажиров, произвела на Хвата скорее гнетущее чувство. Для него это была машина времени, готовая перенести его в прошлое, одновременно проклятое и благословенное. Туда, где он превратится в того, кем он был на самом деле. В профессионального бойца. В человека без тени. В совершенное орудие уничтожения.
Тем не менее удаляющиеся огни Москвы не вызвали у него ни грусти, ни сожаления.
Его лучшие годы прошли не здесь. Да и были ли они, лучшие годы?
Когда самолет набрал высоту и лег на курс, мерно гудя моторами, Хват заставил себя уснуть. Это был лучший способ избавиться от той нервозности, которую испытываешь перед переломными событиями. Пробудившись ровно через сорок минут, как это и было запланировано, Хват встретился взглядом с нахохлившимся в дальнем углу генералом. Похоже, тот уже не раз приложился к своей пижонской серебряной фляге, и мускулы его лица обмякли, размазались, как на мутной фотографии. Но генеральские глаза еще не подернулись пьяной поволокой, и их выражение Хвату не понравилось. В них была усталость, затаенная боль и тоскливая обреченность человека, дошедшего до последней черты. Что разъедало и грызло его изнутри? Горечь утраты близкого человека? Предчувствие собственной кончины? А может быть, не до конца утопленная в алкоголе совесть?
Впрочем, самим собой Конягин оставался не дольше секунды. Стоило ему обнаружить, что спутник проснулся и наблюдает за ним, как от его хмельной расслабленности и следа не осталось. Приподняв фляжку, он спросил, перекрывая гул двигателей своим зычным, полным уверенности голосом:
– Отметить возвращение в строй не желаешь, капитан?
– А разве я вернулся в строй? – преувеличенно удивился Хват.
– Если успешно справишься с заданием, считай, так оно и есть.
– Тогда отметим это событие, когда я вернусь.
– Гляди, – пожал плечами Конягин. – Дело хозяйское. Только генералы не каждый день капитанов из личных запасов угощают. Знаешь, что у меня тут налито? – он потряс в воздухе своей флягой.
– Французский коньяк? – предположил Хват.
– Бери выше. Армянский, настоящий, по спецзаказу изготовленный. Бутылка обходится в триста пятьдесят долларов.
– Выходит, вы меня за ящик коньяку наняли, товарищ генерал?
Конягин, запрокинувший флягу, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:
– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.
– Вам совсем необязательно передо мной оправдываться, – заверил его Хват. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?
Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.
Глава 9
Алиса в зазеркалье
Вечерело, облака на оранжевом небе сделались фиолетовыми, машины на шоссе еще не включали фары, но уже прибавляли скорость, как будто боясь оказаться застигнутыми темнотой в пути. Глядеть на мир сквозь лобовое стекло, усеянное следами погибшей мошкары, было неприятно. Напрашивалось невольное сравнение человека с этими козявками, которые среди себе подобных тоже считались сильными, умными, уверенными в себе созданиями. И где они теперь? Только мокрые кляксы от них остались.
«Интересно, что от меня останется? – подумала Алиса и тут же себе ответила: – Вот уж нет, ни капельки не интересно. Чего мне меньше всего хочется, так это знать, как именно я буду выглядеть после того, как настанет мой черед».
