– Куда? Зачем? – трагически вторила мама, придерживая сердце уже двумя руками.
– Куда? Пусть будет Владивосток, – спокойно предложил я. – Или какой-нибудь Петропавловск-Камчатский, без разницы. Главное, чтобы вы уехали подальше и покатались подольше. Вот деньги, – я извлек пяток стодолларовых купюр, развернул их веером и выложил на стол. – Собирайтесь – и на вокзал. С билетами, думаю, проблем не будет.
– Какой Владивосток, какой Петропавловск? – растерянно бормотала мать, глядя на меня со страхом, как на помешанного. – Мы сроду там не бывали. Ни родственников, ни знакомых.
– Вот и отлично, – произнес я как можно более оптимистично. – Доедете суток за трое, возьмете обратные билеты и вернетесь назад. А я тем временем все здесь улажу. Закончу кое-какие дела.
Отец, как бы от избытка чувств, приложился к банке с пойлом и вперил в меня пронзительный взгляд:
– Какие дела? Признавайся, что ты натворил, Игорь? Без конца ходят какие-то люди, представляются сотрудниками милиции, спрашивают тебя. Ни днем ни ночью покоя нет!
– Нам страшно, – подключилась мама. – Мы так за тебя волнуемся, Игорек.
– Ну и напрасно! Обычное недоразумение. Все будет хорошо, вот увидите. Но сейчас вы должны уехать.
– Эти, которые из милиции, – отец покосился на свои винные запасы и строго закончил: – Они велели немедленно позвонить, если ты вдруг появишься. Сказали, что так будет для тебя же лучше.
– Лучше уже некуда, – отмахнулся я. – Все, времени больше нет. Собирайтесь – и в путь!
– Я не могу, у меня тут дела, – натужно соврал отец.
Какие могли быть дела у тихо попивающего пенсионера? Разве что бурду свою гонять туда-сюда по резиновым шлангам.
– Денег, – я широким жестом показал на сотни, уже разложенные на столе, – вам с лихвой хватит. Наберете пивка, коньячка. – Подмигнув отцу, я повернулся к маме и продолжал тоном искусителя: – Вкусностей разных, газет цветных, кроссвордов. Можете взять билеты в СВ. Получится дом отдыха на колесах. Не жизнь, а малина.
На родительские лица постепенно наплыло мечтательно-задумчивое выражение, но потом мама спохватилась:
– А ты, сынок? Я же себе места не буду находить! Сказал бы хоть, что за неприятности у тебя.
– Какие неприятности? – Я удивленно поднял брови. – Жив-здоров, при деньгах. А временные недоразумения – они скоро закончатся. Вот вы вернетесь, а все уже хорошо…
– Но у меня плохие предчувствия, – не сдавалась мама.
Мои предчувствия были и вовсе скверными, только делиться ими было не к месту и не ко времени. За окнами начинал брезжить рассвет, а мне хотелось улизнуть раньше, чем проснется город вместе со своими многочисленными блюстителями порядка и стражами законности.
– Сны, приметы и предчувствия – чушь собачья, – авторитетно заявил я. – Скажи ей, отец.
– А? – он оторвался от банки, которую успел заново наполнить неведомо когда, воровато прикрыл ее корпусом и вопросительно посмотрел на меня. По-своему счастливый человек, которого не мучает ничего, кроме постоянной жажды.
Такими я и постарался запомнить их: стареньких, растерянных, маленьких, по многолетней привычке старающихся все время держаться рядом. Одинокие мама и папа, притворяющиеся, что они все еще несут ответственность за своего взрослого сына. У меня было очень мало надежды, что они когда-нибудь увидят меня снова. И все же я сказал им не «прощайте», а беззаботное «пока», после чего с полузабытой юношеской лихостью побежал вниз.
Если бы прыти у меня осталось чуточку больше, или, наоборот, ее не хватило бы на стремительную пробежку по лестнице, все могло бы закончиться совершенно иначе. Но в природе отсутствуют сослагательные наклонения. Что есть, то есть, и все случается с нами здесь и сейчас, а то, что было или может произойти, существует лишь в нашем воображении.
В общем, я в хорошем темпе скакал вниз, брезгуя прикасаться к пыльным заплеванным перилам, круто поворачивал на лестничных площадках и снова пересчитывал ногами ступени. В этом доме, построенном сразу после войны, не имелось лифта, зато подъезд был просторным, а лестницы широкими – не чета узким бетонным норам стандартных девятиэтажек, в которых и не развернешься как следует, особенно если, не дай бог, нужно выносить гроб.
Про гроб я подумал в вестибюле, наткнувшись взглядом на его изображение в настенной росписи, выполненной в натуральную величину. В гробу покоился гигантский мужской член с вдумчиво прорисованными деталями, а ядовито-красная надпись гласила, что «ЛАВ ИЗ ДЭД», то есть «Любовь умерла». Слегка потрясенный размахом чьей-то вселенской скорби, я направился к выходу.
Войдя в старомодный тамбур, ограниченный парой двустворчатых дверей, я осторожно приоткрыл ту, которая вела на улицу, и обомлел.
Прямо напротив подъезда стоял явно милицейский «уазик», ласково прозванный в народе «козелком». Из него неспешно выгружались пассажиры: двое представителей рядового или сержантского состава и один тип более впечатляющей наружности – при каске и с «АКМ», неуклюжий, как космонавт, в своем объемистом бронежилете.
– Долбать ту Люсю, – высказался он, благополучно завершив приземление. – Вместе с такой службой, ну ее бы на хрен! Ни пожрать, ни поспать по-человечески.
– Ничего, сейчас отметимся – и на базу, – утешил его не столь тяжело экипированный напарник. – В «обезьяннике» мартышки заждались. Займемся с ними утренними процедурами. – Его звонкий уверенный голос отчетливо звучал в предрассветной мгле.
– Та, что с дойками до пупа, чур, моя! – встрял в разговор третий. – Не люблю тощих.
Судя по беззаботным репликам, это была не группа захвата, а обычный ночной патруль, направленный по адресу моих родителей с внеплановой проверкой. Милиционеры особо не рассчитывали на удачу, просто несли свою службу, которая, как известно, и опасна, и трудна. И мне, злостному нарушителю заповедей УК РФ, никак нельзя было попадаться на их бдительные глаза.
Тихонько прикрыв дверь, я собирался уже припустить вверх по лестнице, добраться до последнего этажа, чтобы отсидеться там, или попытаться уйти через чердак. Но это была совершенно безрассудная затея. Сверху кто-то спускался, а эта ранняя пташка могла оказаться говорливой, как попка: «Вы к Бодровым? А сынок ихний только что мимо меня проскочил, как ошпаренный». Кроме того, я не очень-то верил, что мое восхождение будет настолько бесшумным, что не привлечет внимание трех мушкетеров из патрульной службы.
Все эти мысли лихорадочно пронеслись в моем мозгу за считанные секунды. А в следующее мгновение я юркнул за вторую дверь, распахнутую внутрь тамбура, и притаился там, сдерживая дыхание. Сотни раз я проделывал это в детстве во время игр в прятки и в минуты опасности. Мое любимое убежище было нелегко обнаружить тем, кто не знал о его существовании. Входящий в подъезд открывал одну дверь и шел дальше, не замечая вторую, перекрывающую тесную нишу тамбура. Конечно, с одной стороны, я сам загонял себя в ловушку. С другой – редко кто догадывался заглянуть за эту дверь, потому что она совершенно не бросалась в глаза.
Отгородившись от большого мира деревянным щитом, я с замиранием сердца прислушивался к приближающимся голосам и шагам. Хрусть, хрусть, хрусть – отзывался подмерзший снег под шестью парами подошв, точно гигантская многоножка спешила к подъезду. Тумп, тумп, тумп – вторили близкие шаги на лестнице. Левой рукой я на всякий случай придерживал ручку спасительной двери. В правой сжимал «зауэр». Неужели я приготовился в случае чего открыть стрельбу по милиционерам? Этого я не знал. Управляли мною не мысли, а сплошные животные инстинкты: затаиться, переждать опасность, потом убраться подальше.
– … а ты идешь последним, страхуешь. – Приглушенный милицейский голос ворвался в подъезд вместе с потоком холодного воздуха.
– Страхеришь! – поддакнул второй голос, принадлежавший, кажется, ценителю больших сисек.
Я сцепил зубы так сильно, что ощутил на деснах вкус крови. Невидимый патруль тащился мимо моего убежища невыносимо долго. Последний топал громче всех, к тому же вдобавок чем-то грюкал и бряцал – я опознал в нем раздраженного хроническим недосыпанием автоматчика.
– Стой там, Жуков! – наиболее сержантский из всех трех голосов заставил автоматчика застыть в двух шагах от меня. – Гражданина до смерти напугаешь. А к гражданину есть вопросы.
– Я на работу спешу, – обеспокоился жилец, перехваченный на лестнице. – Какие могут быть ко мне вопросы?
Если я не ошибался, этот басовитый голос принадлежал обитателю шестого этажа, сивому, пузатому мерину.
– Из какой квартиры? Документы!
– Да я здешний, молодые люди. Квартира двадцать четыре… Можете убедиться!
– Бодровых знаете? – вмешался голос помоложе. – Сына их, случаем, не встречали?
– Как же не встречал? Встречал. Видный такой парень, высокий. А взгляд совершенно бандитский, недобрый взгляд.
