– Не мешайте мне работать.
– Вы не ответили на вопрос: откуда знаете, что Кожеваткина убили в июле?
– Не трогайте меня, и я вас не трону.
– Угрожаете? – опешил я, сразу освободившись от силы его взгляда.
– Ваш гастрит превратится в язву, ваш кусок хлеба застрянет в глотке, ваша жена уйдет к другому, этот ваш кабинет займет молодой, и солнце для вас почернеет.
– Наконец-то вы приоткрылись, Мирон Яковлевич. Но прежде чем все то случится, я постараюсь вывести вас на чистую воду.
Смиритский встал и бросил как каркнул:
– Карма!
– Что за карма?
– Судьба. Ваша карма написана на лице. Вы не победитель. Вас всегда будут оскорблять, бить и унижать. Надо смиряться со своей кармой, Сергей Георгиевич.
Он вскочил, вдруг сладко потянулся и ушел, не став отвечать на мои вопросы и не подписав протокола. С минуту я сидел одурело. Потом глянул на часы: семь вечера, прокурора нет и уже ничего не сделать.
Говорят злость – плохой советчик. Зато отличный стимулятор.
Утром, на свежую голову, я огляделся: что же происходит? Некто Смиритский приказал следователю прокуратуры не мешать ему трясти старую больную женщину. Но откуда такая наглость? Допустим, из-за шестидесяти тысяч, которые сами шли в руки. А откуда уверенность в безнаказанности? Но если человек прямо заявил, что намеревается мошенничать при помощи духа, разве не обязан следователь прокуратуры предотвратить готовящееся преступление?
Смиритского я решил задержать. Поскольку дело кляузное, то следовало все обговорить с прокурором. Я уже было поднялся, когда в дверь постучали так, словно не сюда хотели войти, а меня туда вызывали.
– Да-да!
Женщина лет сорока, стройная, с хорошим летним загаром и вроде бы с загорелыми волосами, шагнула в кабинет походкой стюардессы, хозяйничавшей меж креслами самолета. Окинув меня хмурым и надменным взглядом, она неспешно сняла с плеча сумочку. Я полагал, что в ней лежит повестка. Но женщина повесила сумочку на спинку стула, зачем-то отставив его от стола. И начала медленно расстегивать плащ: мне оставалось лишь предположить, что повестка где-нибудь в кармашке. Расстегнув все пуговицы, загорелая женщина распахнула его пошире, видимо, чтобы я обозрел кофту и длинную юбку. Я обозрел. Тогда женщина нагнулась и стала шевелить пальцами где-то внизу, У края юбки, пока я не сообразил, что она юбку расстегивает. Пуговицу за пуговицей. Все выше и выше. Я встал, потому что не знаю, что делать, когда женщина расстегивает юбку в кабинете.
Расстегнув, она вскинула ногу и поставила на стул. Я увидел ее обнаженную, всю, от сапожка до ягодицы, – полное, загорелое бедро, по-моему, излучало свет, точно в мой захудалый кабинетик солнышко вкатилось. Женщина смотрела с горделивым достоинством, а я смотрел на ногу, приотрыв рот.
– Красиво, – наконец нашелся я.
– А была некрасивая!
– Неужели?
– Вот здесь, – она ткнула пальцем выше колена, – вырос желвак с чайную ложку. А теперь гладенько.
– Гладенько, – подтвердил я.
Убедив меня, женщина проделала все в обратном порядке: убрала голую ногу, застегнула юбку, запахнула плащ и села к столу:
– Товарищ следователь, снимите с меня допрос.
– По поводу желвака?
– Именно.
– Вы шутница, гражданка.
– Этот желвак Мирон Яковлевич рассосал биополем. Прошу этот факт зафиксировать.
Вот оно что: ходатайка. Уж не стал ли Смиритский осуществлять свой план по отлучению меня от солнечного света?
– Он вас прислал?
– От него я только узнала, что заведено уголовное дело.
– Дело-то заведено не по поводу лечения, и ваш желвак тут ни при чем.
– Но я имею право выразить свое мнение?
– Разумеется. Напишите в любой форме и отдайте в канцелярию.
– И пришпилите к делу?
– Даже подошью.
Она ушла, оставив меня в некоторой задумчивости. Я хотел понять, что поразило сильнее: ее приход или солнценосное бедро? Видимо, то и другое. То: не задержал Смиритского, а лишь подумал, как защитница уже тут. Другое: похоже, что женская нога действует на мужчину, минуя его интеллект, должность и любовь к жене. Впрочем, не привыкать, ибо за годы работы и одну ногу показывали, и две, и раздевались, и в изнасиловании обвиняли…
В дверь опять стукнули, вернее, пошлепали сочной ладонью, точно проскакала гигантская лягушка. Я отозвался. Вплыла весьма полная дама, отчего мой кабинетик сразу как-то ужался.
– Вы с повесткой?
– Нет, – важно сказала женщина.
С некоторым испугом я глянул на ее фундаментальные ноги. Но женщина села к столу:
– Товарищ следователь, вы должны выслушать мою историю…
– Мне некогда. Идите на прием к помощнику прокурора.
– Умоляю! Всего пять минут.
– Только короче, пожалуйста.
Она так осанисто скрипнула многострадальным стулом, что я сперва усомнился в краткости се рассказа, а потом усомнился в крепости стула. Видимо, женщина молодая, но лицо и форма головы как-то отвлекали ее от возраста. Голова была конусовидной: в основании лежал розовый взбитой подбородок, уходящий на затылок; на него как бы взгромоздились дрожащие щеки; а уж венчал все это узкий и тощий лобик.
– У своей подруги я отбила парня, – сообщила она, но, заметив мое сомнение, объяснила: – Тогда весила поменьше. Подруга пообещала выжечь мне глаза известью. Она боевая, на все способна. Я боялась жутко. Однажды иду двором – хрясь мне в глаза. Я закричала и ослепла. Думаете, подруга?
– А кто же?
– Мальчишка бросился снежком. Ослепла на нервной почве. И ни один врач не вылечил, а вылечил Мирон Яковлевич.
– Вес ясно, – буркнул я.
Мне захотелось спросить се: если одних лечит, то других пусть калечит? Если рассосал желвак, то пусть обирает старуху? Но я спросил другое, догадавшись:
– Там, в коридоре, еще?…
– И не одна.
Кивком головы я показал конусовидной на дверь и вышел вместе с ней. В передней сидело восемь женщин, нервно подавшихся ко мне.
– Все по поводу Смиритского?
– Да! – отрепетированно вскрикнули они.
– Исцеленные?
– Да!
– Попрошу ваши соображения изложить письменно и прислать на мое имя.
Я пошел к прокурору, подальше от этих нервных женщин.
Возможно, Смиритский их вылечил. Верующие и страждущие легко поддаются внушению. Я вспомнил историю, когда больные с высоким давлением были приглашены к модному целителю-экстрасенсу. У половины этих больных давление стало нормальным только от одного приглашения. Возможно, Смиритский исцелял. Но почему все эти травники, экстрасенсы и разные, как их зовут, нетрадиционные врачеватели источают душок наживы и мошенничества? Сколько подобных историй в моей памяти… Когда-нибудь я напишу о травнице Кузьминичне, темной старухе, врачующей в избе под городом; когда-нибудь я напишу о ней же, об Ариадне Кузьминичне, кандидате химических наук, живущей в моднейшей квартире высотного дома…
Я вошел в кабинет прокурора. Сперва меня удивило то обстоятельство, что он не вышел из-за стола и не пожал мне руку. Надо полагать, обиделся после нашего последнего разговора о равенстве. Затем удивил его отсутствующий вид, будто зашел в кабинет посторонний да и сел в прокурорское кресло. Будь у меня с ним иные отношения, я спросил бы, например, о его самочувствии и делах…
– Юрий Александрович, хочу задержать Смиритского и сделать у него обыск.
– Какой Смиритский…
Прокопов поднял на меня круглые глаза, но взгляда я не увидел – он, по-моему, скользнул мимо правого уха и ушел в потолок.
– Сергей Георгиевич, вас вызывает прокурор города.
– Когда?
– Сейчас, немедленно.
Я хотел попросить машину, но какая-то щепетильность удержала: черт с ним, доеду на троллейбусе.
Кабинет прокурора города удивлял своими большими и ненужными размерами; мне всегда казалось, что комната, где сидит человек, должна быть заполнена его телом, духом и мыслями. На это же помещение не хватит никакого тела и никаких мыслей. Впрочем, сказывалась моя привычка к махонькому кабинетику.
Я начал пересекать зал по ковровой дорожке спокойно, потому что у прокурора города могло быть с десяток поводов встретиться со мной: узнать детали какого-нибудь преступления из первых рук, поручить особо важное расследование, расспросить о старом деле, взять объяснение по поводу жалобы, послать в ответственную командировку… В конце концов, разве не может прокурор города пригласить районного следователя, проработавшего двадцать лет, и спросить, как он поживает и как его здоровье?
– Садитесь, – предложил прокурор голосом, не обещавшим вопроса о моем здоровье.
Перед серьезным разговором делается пауза, в которую я огляделся и увидел еще двух человек, скромно сидевших сбоку от стола. Первый, начальник следственного управления, был тут естествен. Меня удивил второй, Юрий Александрович Прокопов, и скорее всего не фактом присутствия, а скоростью передвижения. Как ему удалось меня опередить? Ну да, на машине. Почему же не прихватил?
