– Хорош трепаться, балагур, – беззлобно одернула его Изольда.
Она открыла дверь в душевую, но внутрь входить не стала. Не будет она тереть ему спинку: ее желание, чтобы заключенные заигрывали с ней, – не более чем потребность в легком флирте.
Стены душевой были выложены кафелем приятного салатного цвета, слева оборудованы три кабинки с исправными лейками, холодной и горячей водой в кранах. Когда Ролан вышел в предбанник, там уже лежало чистое белье и вполне пристойная на вид пижама.
Обратно его сопроводил санитар из тюремной обслуги, худощавого сложения мужчина с еврейским типом лица.
– Ну, как вода? – спросила Изольда, не отрывая головы от журнала, в который что-то старательно вписывала.
– Отлично.
– Спину сам себе потер?
– В тюрьме что главное? Самодостаточность. И самообслуживание.
– Ну, если ты такой самостоятельный, то тебе в отдельную палату надо. – Она улыбалась, но на Ролана не смотрела.
– Я согласен.
– Только отдельной палаты нет. Есть трехместная. Но там сейчас никого… Да, кстати, как твоя рука?
Изольда провела его в ординаторскую, заставила снять пижамную куртку, пальцами нежно ощупала мышцы вокруг затянувшейся раны.
– Хорошо. Очень хорошо.
– Я тоже так думаю. У вас такие нежные прикосновения, что мне, правда, очень хорошо.
– Запомни ощущения, – не без ехидства усмехнулась она. – Останешься в одиночестве, вспомнишь.
Изольда опустила его руку, поднялась, встала у Ролана за спиной, мягко касаясь пальцами, ощупала голову. Чертовски приятные ощущения, так и подмывало сказать ей, чтобы она не останавливалась. Но Ролан молчал, он и без того наговорил много лишнего. Вопрос с хорошей палатой уже решился, и ему вовсе не обязательно заигрывать с Изольдой дальше.
– У тебя что, пластина здесь? – спросила она, едва касаясь пальцами шрама на голове.
– Угу. С дуба неудачно рухнул.
– Болит?
Она массировала место вокруг шрама.
– Нет.
– А это что?
Она запустила пальцы под верхний срез майки, коснулась пулевого шрама.
– Да так, татуировку сводил. Ева в объятиях дьявола-искусителя. Символизирует любовь к женщине. А если Ева без головы, то любовь эта безголовая. Знаете, так бывает, когда от любви голову теряешь…
– Знакомое чувство.
Она водила пальцами по его груди, пока не коснулась правого соска. Они вздрогнули вместе: он – от удовольствия, она – от внутреннего потрясения. Спохватилась, опомнилась, одернула руки.
– Ладно, давай в палату, а то у меня дела…
Стараясь не смотреть ему в глаза, Изольда проводила его до палаты, которая также находилась в конце коридора, напротив душевой, за лакированной филенчатой дверью из тех, что производились в тюремном цеху. Судя по расстоянию между тупиковой стенкой и дверным косяком, палата должна была быть широкой, метров шесть как минимум, но реально по этому показателю она едва дотягивала до трех. Впрочем, отсек оказался достаточно длинным, площадью не менее двадцати квадратных метров, что по тюремным меркам было неслыханной роскошью для трехместной палаты. Отделанные пластиком стены, ламинат на полу, под потолком – пластиковое, высотой чуть менее метра окно, забранное двухслойной решеткой без всяких сеток и ресничек, но с занавесками. Три мягкие кушетки, заправленные покрывалами, тумбочки, стол, шкаф. Мебель почти новая, поэтому в палате пахло древесно-стружечной плитой, из которой ее собирали. Сияющий белизной унитаз в кабинке из поликарбоната, фаянсовая раковина умывальника; не самый большой, но и не маленький домашний кинотеатр с колонками.
– Это что, вип-палата? – с приятным удивлением спросил Ролан.
– Ну, можно сказать и так. Хотя у нас в других палатах не менее комфортно. Только там людей больше.
– А мне одному здесь скучать…
– Скучать вовсе не обязательно.
Изольда стояла у него за спиной, и он не мог видеть ее глаза, но, судя по тембру голоса, было в них что-то шаловливое. Уж не собирается ли она составить ему компанию, спасая от одиночества?
Изольда ушла, оставив его наедине со своими мыслями. Не будь у него обязательств перед Авророй, он мог бы радоваться тому, как развиваются отношения с фельдшером. Но нет у него свободы, не должен он форсировать события; более того, ему нужно их притормозить. Если, конечно, женщина действительно что-то задумала.
Кровать была уже застелена, матрас мягкий, пружинный, и Ролан с удовольствием растянулся на нем. В палате было тепло, одеялом укрываться не надо, хотя неплохо было бы и нырнуть под него. Но для начала следовало перекусить. Закрома его пустые, ничего съестного в запасе нет, так что пришлось ждать обеда.
Он бы не отказался от сырного супа по-французски и рябчиков с ананасами, но на обед подали борщ и картофель с робкими признаками перемороженного мяса. В присутствии санитара баландер закатил тележку прямо в палату, из кастрюли наполнил привезенную с собой посуду. Еда из общего котла после скудного карцерного пайка казалась деликатесом.
Ролан с удовольствием поел и завалился спать. Проснулся под вечер, включил телевизор, долго смотрел новости. Красота. Никаких тебе поверок, обысков, и даже на прогулку его не тянуло – свежего воздуха он надышался в карцере, в перерывах между хлорными атаками. Разве что посуду пришлось после себя помыть. А уборка была после ужина. В палату зашел санитар; он и пол вымыл, и пыль протер. А Ролан все это время нагло смотрел телевизор, не поднимаясь с постели.
Одно плохо – его манил к себе унитаз; не так часто, как раньше, но все равно приятного мало. К ночи в животе успокоилось, видно, подействовали таблетки, которые перед обедом и ужином принес ему санитар.
Ролан отходил ко сну с надеждой, что живот не даст о себе знать как минимум до утра. Но заснуть помешала Изольда. На губах многообещающая улыбка, грудь в приподнятом настроении, две верхние пуговицы халата уже расстегнуты, третья наполовину вышла из петли. И глазки маслено блестят.
– Не спишь?
– Ну, как бы это тебе сказать… – на «ты» отозвался он. – А что?
Она достала из нагрудного кармана градусник, тряхнула им, чтобы сбить ртутный столбик.
– В это время мы обычно измеряем температуру.
Она сунула ему под мышку градусник, согретый теплом ее взволнованно вздымавшейся груди.
– Или поздно вечером, или рано утром.
– Этот способ придумали иезуиты. С их иезуитскими замашками, – улыбнулся он. – Чтобы иезуитствовать над больными…
– Над сачками, – покачала она головой, приманивая его жарким дыханием и томным взглядом. – Когда человек хочет спать, ему лень вставать, греть градусник на батарее…
– Не скажи. Я, когда в армии сачковал, и к батарее градусник прикладывал, и об одеяло его тер, чтобы температура не ниже тридцати восьми была. Хоть среди ночи мне градусник вставь, все равно поднимусь. Надо сразу два градусника вставлять, тогда не обдуришь…
– Нет, сразу два вставить – это жестоко, – с блудливой улыбкой сказала Изольда. – А один – в самый раз.
Ролан мог догадываться, что она имела в виду. И еще он чувствовал, что дело пахнет постелью. Похоже, Изольда любит флирт лишь как подливку к более крепкому соусу. Ей хочется, а он один в палате, никто ничего не узнает…
– Мне и одного много, – отозвался он. – Я же не гриппом болею, ведь неважно же, какая у меня температура…
– А какая у тебя температура?
Она ладонью коснулась его лба, нежно провела пальцами по щеке, по шее спустилась вниз к ключице, забралась под мышку, где торчал градусник.
– Нормальная. А какая должна быть?
– Чем выше, тем лучше.
Взгляд ее затуманился, язык скользнул по высыхающим от волнения губам. Похоже, у женщины отказали тормоза, и Ролан мог этим воспользоваться. Нет, он должен был это сделать, чтобы сохранить отношения с Изольдой и остаться в санчасти.
– Ты знаешь, какая у меня температура?
Она взяла его за руку, положила ее ладонью на свою грудь.
– Высокая.
Он мужчина, и его не могла не волновать женщина. И ее доступность его не отпугивала, скорее наоборот. Но у него Аврора, и он не может…
– А так?
Она окончательно расстегнула третью пуговицу на своем халате и переместила его ладонь на обнаженное и более чем приятное на ощупь полушарие бюста.
– Очень высокая.
– Я могла бы померить твою температуру.
– Попробуй.
Он сам взял Изольду за руку, провел ею по своему животу, направляя вниз. Она плотоядно щурилась, позволяя ему проделать весь путь до конца, но Ролан вдруг бросил ее руку и скорчился от боли.
– Ой-е! – Он схватился за живот, подтянув колени к груди. – Ой, как больно!
– Что такое? – пыталась растормошить его Изольда.
– Больно, очень!
– В туалет?
– Нет, это другое…
– Ляг на спину, расслабься!
Сладострастная пелена спала с ее глаз, сейчас она смотрела на Ролана, как врач на пациента. Изольда деловито пальпировала его живот, спрашивая о состоянии.
