На бегу Рихард сунул в карман свой пистолет калибра 7,65. Любой ценой ему хотелось избежать вопросов, особенно со стороны местной полиции. Он немного успокоился, замедлив бег, а потом и вовсе перешел на шаг. В этот момент на площадь Дезабесс, воя сиренами, влетели две полицейские машины. Чуть позже он дошел до улицы Дюрантэн и сел в такси, в полном изнеможении вытянув ноги, плюхнулся на сиденье.
— Вам плохо? — забеспокоился шофер, глядя на него в зеркало.
— Да так, ничего, — успокоил его Рихард, — небольшая слабость, наверное от жары.
Он велел ехать в Харрис Бару, улица Дону, решив взять там другое такси, чтобы запутать следы.
— Да, вот оно как, — заметил шофер, трогаясь с места, — какая жара в июне! Вот в другие годы… Слушайте, что я вам скажу. Эта их атомная бомба нам тут всю погоду перевернула. Вот раньше, до войны…
Рихард Тубек его не слушал. Положив руку на сердце, он пытался замедлить его бешеный ритм. Доктора уверяли, что у него пошаливает сердчишко. Он ведь не берег его раньше: удовольствия, развлечения, особенно в те годы, когда летал, когда был почти героем… или…
Он закусил губу. Герой? Его товарищи по эскадрилье, если бы не погибли, здорово повеселились бы, увидев его теперь. Это он-то герой? Трус-сердечник, вот кем он стал! Невероятный трус, который побоялся выстрелить в человека, пытавшегося его убить. Он — герой? Бедняга — да! Размазня, решивший присвоить себе деньги, принадлежавшие людям, не знавшим пощады. Людям, которые теперь травят его и не успокоятся, пока не убьют. Это ведь дьяволы.
Не следовало ему соваться в это дело. Дюк, руководитель лондонских гангстеров, которого никто никогда не видел, ему не простит. Легавые или блатные, но его пришьют. Ах! Если бы его старые боевые друзья могли его увидеть… Как бы они его презирали! Но все они, кроме Иво Буриана, погибли в боях. Они-то были героями.
Вдруг на его лбу прорезалась морщинка — признак мысли. Иво Буриан? Его друг Иво, с которым он продолжает переписываться, его старый друг, вернувшийся после войны на родину, говорил, что ничто на свете на заменит ему Чехословакию.
Дрожащими от волнения руками Рихард закурил сигарету и стал наблюдать за ехавшими рядом машинами. С Лондона, с того момента, как он счел возможным обмануть банду, с первого покушения на него, он жил в страхе. И имел на это все основания, потому что слишком хорошо изучил этих убийц, слишком хорошо знал, что боевика, получившего приказ, остановить невозможно.
Рихард остановился на пороге полутемной комнаты. Сестра Ирэн и ее муж, мелкий служащий, с увлечением смотрели ночную телепрограмму и даже не обернулись. Перед ними на уровне колен, на столике, сделанном под мрамор, стояли чашки с липовым отваром и бутылка кальвадоса. Но Ирэн, раздавив в пепельнице окурок, бросила на него взгляд из-под длинных ресниц и, очевидно, заметила его бледность и нервную дрожь, так как встала и подошла к нему. Он ждал, пока она начнет его расспрашивать. Говорил он сухим тоном, а в голосе его все еще чувствовался ужас.
— Они опять стреляли в меня. Только чудом…
Она повернулась к сестре, заинтригованно смотревшей на них, и, приложив палец к губам, потащила его в их комнату, бросив любителям телевизора:
— Извините.
Едва закрыв дверь, она спросила:
— Твой корсиканец?
Он опустил голову, седая прядь волос упала на его озабоченно нахмуренный лоб.
— Может быть. Против него нет никаких доказательств, но…
— Но?
Она с любопытством допрашивала его, волнуясь помимо своей воли, потому что любила насилие и в крови у нее был вкус к риску.
— Но парочка, покушавшаяся на меня, сидела в том же баре, что и мы, и…
— Ну, все ясно. Корсиканец.
Увидев, что карман его пиджака оттягивает автоматический пистолет, она спросила:
— Ты защищался?
Он закашлялся и, вынимая оружие, соврал:
— Я даже не успел его вытащить.
— А, — разочарованно протянула она. — Как ты думаешь, почему этот корсиканец предупредил тех, в Лондоне? А главное, как он узнал, что ты на ножах с ними?
Он положил пистолет на ночной столик, снял пиджак и мокрую от пота рубашку.
— Может, он поддерживает с ними постоянный контакт. Я в это не верю. А может, он встретил какого-нибудь земляка, тамошнего крупье, который и рассказал ему мою историю. Как я могу тебе объяснить? Может, Чарли Линдсон, человек Дюка, сообщил в Европу мои данные и описание внешности! Не забывай, что у них огромные силы и друзья повсюду. Они сильнее любой полиции.
Он рухнул на кровать и, развязывая галстук, сорвал пуговицу с воротника. Она заметила:
— Думаю, нам надо поторопиться в Австралию. Тут они нас рано или поздно прикончат.
Он посмотрел на нее, не видя, потом сказал, глядя в пустоту:
— Мы туда не поедем. Я передумал. В такси.
— Что?! Ты спятил от страха! Ты же так торопился туда! Подальше!
Он отбросил волосы со лба и сказал:
— Уехать-то мы уедем, но не в Сидней, а в Прагу.
— Что? — подскочила, Ирэн. — За железный занавес? Ты свихнулся! Тебя надо упрятать в сумасшедший дом! Что мы будем делать в стране, где… которая…
Он поднял руку, делая ей знак замолчать.
— Я подумал и понял, что, если я хочу остаться в живых и сбить их со следа, это — лучший выход. Им никогда не придет в голову искать меня за «железным занавесом», как ты это называешь.
Он взял с ночного столика пачку «Голуаз», вытащил одну сигарету и, не закуривая, добавил:
— Ни один преступник никогда туда не отправится. По той простой причине, что нечего взять. Там ничего нет. Кроме тюрем и лагерей.
Видя, что он все еще дрожит и не может зажечь спичку, она сделала это за него.
— Ну а ты-то что там будешь делать? Судя по тому, что здесь рассказывают, это одно из замечательных государств, называемых «полицейскими»!
Он снова остановил ее слабым жестом руки.
— Там я выживу и выжду. Не забывай, это — моя Родина, я говорю на языке этой страны. Не считая того, что в Праге живет мой товарищ по эскадрилье. Он мне поможет.
— Но если то, о чем говорили, — правда?
Он опять сделал ей знак замолчать, как бы боясь, что она его переубедит.
— Даже если станет известно, где я, те, из Лондона, не отважатся на путешествие туда.
Он засмеялся.
— Но как они узнают, и поверят ли они в это? Ни одному нормальному человеку и в голову не придет, что я спрятался именно за пугающим всех «железным занавесом».
— А легавые? О них ты забыл?
Он улыбнулся ей, пожимая плечами.
— Страны Восточного блока не признают Интерпол. Даже если меня возьмут и обвинят в убийстве, то они откажутся выдать меня. Итак, как ты видишь, все говорит за то, что я нашел наилучший способ выпутаться. Действовать надо быстро. Вылетаем в Прагу, как только получим визы. С этим не будет проблем сейчас, когда они усиленно заманивают туристов.
Сидевшая на пуфе Ирэн ошарашила его:
— Мы? Но я не согласна! Я не поеду в эту страну. Я не собираюсь умирать. Чего ради я буду сопровождать тебя? Там, говорят, смертельно опасно. Туда ты поедешь один.
Он вздрогнул, взглянув на ее опущенные ресницы и пальцы, державшие у губ «лакки».
— Что с тобой? Ты же знаешь, что без тебя…
Он злился на себя за эти признания, понимая, что унижается перед ней. Но она мало-помалу заняла слишком большое место в его жизни прежде, чем он это понял. Но что он мог сделать? Бороться против своих чувств, против влечения к ней? Зачем? Против наркотиков, алкоголя, удовольствий не борются, им предаются. По крайней мере, пока горит огонь страсти, делающий порок сильнее. Может, однажды этот огонь погаснет, а пока…
— Ты не поступишь со мной так в последний момент, — убитым голосом сказал он. — Ты мне нужна. Мне надо, чтобы ты поехала.
Она выпрямила свои бесконечно длинные ноги, вновь скрестила их, положив одну на другую. Не отрывая глаз, он смотрел на них, на шелк, молочно-белую кожу ее бедер. Попав в ловушку, он кашлянул. Потаскуха! Как она умеет его разжигать! Ирэн сказала:
— Если бы я принесла себя в жертву, то должна была бы получить компенсацию.
— То есть? — спросил он, оставаясь настороже.
Продолжая курить, она сняла ногу с ноги, но так, чтобы ему оставались видны ее бедра, и выпятила грудь, бесстыдную, но притягательную. Он ругнулся и повторил:
— То есть?
Она позволила ему приблизиться и, не отводя глаз, спросила:
— Ты украл эти 420 тысяч? Да или нет?
С его губ сорвалось то же оскорбление, что и вечером:
— Шлюха!
Она не стала с ним спорить.
— Если я поеду с тобой, я хочу получить 400 тысяч франков. Здесь. До отъезда. 40 миллионов старыми, если тебе так больше нравится.
Она встала, чтобы лучше видеть его, и откинула голову назад, так как была ниже его ростом.
— Так ты возьмешь меня с собой или оставишь здесь?
