Она застенчиво улыбнулась.
— Говорят, ему без меня хуже.
— Просто держите за руку?
— Нет… я с ним разговариваю. Иногда шепчу на ухо. Стихи читаю… По-моему, он любит сказки — судя по кардиограмме…
— Считаете, слышит? Без сознания?
— Есть еще подсознание. Вы ведь тоже ему говорили…
— Он выживет! — пообещал ей Пал Палыч.
— Ну конечно! — твердо обнадежила она Знаменского.
И тот уехал с отрадным ощущением, что не бросает друга одного…
Теперь Томин долечивался в госпитале, и тут бразды правления забрала Тамара Георгиевна. Задним числом потрясенная случившимся, она готова была бы хоть год держать сына в госпитальных стенах и преувеличивала болезненность его состояния. Томин, естественно, рвался на волю. И на работу.
Врачи занимали среднюю позицию, и пациенту предписывалось дважды в день отдыхать в постели, ходить неторопливо и не волноваться.
Перед визитом друзей он как раз «отдыхал», а Тамара Георгиевна читала ему письмо:
— «У нас в Киеве все цветет. Скорей поправляйся и приезжай. Мы тебя крепко обнимаем и целуем. Дядя Петр, Лиза, Соня и Андрей. А Татуся нарисовала для тебя цветочек».
Томин полюбовался детским творчеством.
— Прелестный цветочек. Только… какая это Татуся?
— Боже, что за человек! Родную племянницу не помнит! Лизина дочка.
— Да? И сколько ей?
— Уже четыре года.
— А-а, ну успеем познакомиться.
— Уж ты успеешь! К свадьбе ее ты успеешь! Который год не был на родине!
Она прервала свои сетования лишь с появлением Знаменского и Кибрит. Последняя вручила болящему букетик первоцветов.
Томин уткнул в них нос — аромата цветочки не имели, но обдавали свежестью. Тамара Георгиевна отправилась налить воды в вазочку.
— Она меня сгноит на этой койке! — пожаловался Томин. — Все бока отлежал. Ну садитесь же, рассказывайте, как там без меня.
— Пропадаем, Саша.
— Ладно, скажите спасибо, что выкарабкался.
— Громадное спасибо, Шурик! Кстати, твой коллега из ОБХСС удрал в экономический институт, в аспирантуру.
— Миша Токарев? Ай-я-яй. Вот вам и запасное «То». Надеюсь, теперь вы поняли разницу между «То-карев» и «То-мин»?
— Еще бы! Ждем не дождемся, когда вступишь в строй действующих гигантов.
— Через недельку выйду железно.
— Выйдешь, когда выпишут. — Тамара Георгиевна поставила на тумбочку цветы.
— Ну разумеется, разумеется… Мамуля, дай нам немного пообщаться.
Та неохотно подчинилась.
— Зина, последите, чтобы он не делал резких движений. И категорически — ничем не волновать. Скоро тебе на процедуру, пойду проверю, все ли в порядке.
Ушла. Пал Палыч посочувствовал:
— Тамара Георгиевна правит железной рукой.
— И не говори! Ее даже главврач боится. Ну, рассказывайте, рассказывайте!
Тамара Георгиевна на секунду приоткрыла дверь:
— Когда зазвонит будильник, одну таблетку синенькую, одну желтенькую.
— Мать с Колькой шлют тебе привет. Вот такущей величины, еле донес.
— Мои тоже, Шурик.
— И Петровка, 38, в полном составе.
— Приветы — хорошо, а новости лучше.
— Из новостей есть одна, которая касается Зиночки. В УБХСС пришел начальником отдела один полковник…
Зазвонил будильник. Кибрит вытряхнула из пузырьков таблетки.
— Запьешь?
— Я насобачился глотать их так. И как полковник касается Зинаиды?
— Больно впечатляющий полковник. С этакими стальными глазами.
— Хм… Послушай, Зинуля…
Та отмахнулась, вынула номер милицейской газеты «На боевом посту» с портретом молодого мужчины в траурной рамке.
— Хоть и не велено волновать, да все равно узнал бы… Помнишь, было дело об автомобильной аварии? Мы искали пешехода…
— Помню.
— С нами работал инспектор ГАИ Филиппов.
— И его помню.
— Тут указ о его посмертном награждении.
— Ясно… Как?
— Грабители угнали машину… он стал задерживать… их четверо было, — пояснил Пал Палыч.
— Хоть взяли?
— Взяли.
— Спрячьте от мамы, потом прочту… «Милиции за это деньги платят», — зло передразнил он кого-то. — Не платят ей даже близко тех денег, за которые так вот работать! А тем паче собой рисковать. Сколько болванов на свете — просто поразительно!
Тамаре Георгиевне одного взгляда достало, чтобы уяснить ситуацию.
— Ну вот. Уже чем-то расстроили.
— Мама, как не расстроиться, когда в Управление пришел красавец полковник и ухаживает за Зиной! А я валяюсь тут. Кошмар.
— Ладно-ладно… полковник… Будильник звонил?
— Звонил. Съел.
— В процедурной все готово.
Знаменский и Кибрит встали. Томин затосковал:
— Братцы, подождите! Десять минут, не больше. Не поговорили же!
Они, конечно, остались.
— Мама, не поддерживай меня за талию. Я вдесятеро здоровей тебя!
— А ты потихоньку, не на пожар, — уже из коридора донесся обмен репликами.
— Зиночка, с утра я тебя найду?
— Вряд ли.
— Тогда сейчас два слова. Помоги организовать комплексную экспертизу. Понадобятся и судебные медики, и трассологи.
— Зачем они тебе?
Пал Палыч изложил суть уличного происшествия.
— Так вот, понимаешь, драка частенько выглядит сумбурно, со стороны не все усмотришь. Обвиняемый, например, говорит, что парень споткнулся и расшиб голову без его помощи. Поэтому, что бы ни рассказывал свидетель, лучше перепроверить.
— И что нужно?
— Во-первых, соотнести рост преступника и пострадавшего…
— Погоди, буду уж сразу записывать. Но ты говоришь, единственный свидетель. А сам потерпевший?
— Пока в тяжелом состоянии, допрашивать не разрешают.
Они еще обсуждали подробности будущей экспертизы, когда Томин вернулся.
— Все их процедуры — фигня собачья, — объявил он, уселся на койку и вдруг грустно как-то задумался.
Тамара Георгиевна, поджав губы, удалилась.
— Знаете, братцы, кто меня по-настоящему спас? Одна удивительная сестричка… То есть, конечно, многие выхаживали. И тебе, Зинаида, я не забуду, и другим. Но вот та… а я даже имени не ведаю. Куда-то пропала, когда я совсем в себя пришел. Потом сюда перевезли… Сестер полно, а мне ее не хватает. Это она меня вытащила! В первые дни.
Знаменский с Кибрит украдкой переглянулись: оба подумали о Багровой.
— Шурик, а какая она? — осторожно спросила Зиночка.
— Как магнит. Как свет.
И сам себя высмеял:
— Отличный словесный портрет. Объявляется розыск света. Помню только глаза и руки. А во сне вижу отчетливо… Как полагаете, можно влюбиться в состоянии клинической смерти?
— Поскольку до того у тебя свободной минуты не было, то ты и воспользовался, — внешне весело высказался Пал Палыч.
— Наука пасует?
— Пасует, Шурик, — подтвердила Зиночка, скрывая замешательство.
Не далее как вчера Майя Петровна осведомлялась у нее о здоровье Томина. За несколько дней в Еловске Кибрит с ней сроднилась, простила роковую для друга просьбу не стрелять при задержании, искренне интересовалась ее судьбой, домашними делами. Но услышать признание Шурика… и в столь несвойственном ему тоне… Вот уж не чаяла!
Опять они с Пал Палычем переглянулись, недоумевая, как быть. Майя Петровна просила не говорить Томину о своем бдении над ним. Однако он в два счета и сам выяснит. Если захочет, если не забудет за рабочей маетой. Лучше бы забыл. Потому что он и Майя Петровна (по фамилии все еще Багрова), да Катя (в душе навсегда Багрова), да еще таинственный Загорский — что из этого всего может получиться?
Утренний выгул Графа Пал Палыч с Колькой поделили поровну — через день. Сегодня пораньше пришлось проснуться Знаменскому-старшему. Щенок крутился и поскуливал — подперло.
В квартире он уже почти приучился терпеть, но по выходе из дому надо было проявлять проворство, чтобы успеть отбежать с ним от подъезда. Иначе он прочно и очень надолго утверждался на месте, похоже, сам дивясь, откуда что берется.
Миску он вылизывал так, что муха не подлетала. Обувь грыз исключительно старую — вкуснее. От попыток завоевать диван отказался без больших баталий. Много спал, невероятно быстро рос. Резвился умеренно.
— Мам, он у нас не меланхолик? — спросил как-то Колька, когда Граф отверг его приглашение проснуться и поиграть.
— Нет, Коля, он немножко флегматик и себе на уме. Но умишко еще детский. Крупные собаки поздно взрослеют.
Гулять с ним было тоже нехлопотно. Посторонних он игнорировал, к кошкам относился уважительно; только продуктовые сумки начисто лишали его равновесия. Пока не иссякнет бурный щенячий аппетит, с этим предстояло бороться. И еще присматривать, чтобы не сожрал какую-нибудь дрянь с земли.
— Граф, домой!.. Ты глуховат или у хозяина дикция плохая? Пошли-пошли, мне трудного свидетеля допрашивать.
