— По тебе не скажешь, что ты на электричках ездишь, — сказал он, окинув взглядом нарядного приятеля.
— А я на них и не езжу! — рассмеялся Самохин. — У меня дача в Жаворонках, в основном там я и живу. А машина забарахлила с утра, не пойму даже, в чем дело.
— Какая машина? — спросил Евлентьев, заранее зная ответ и заранее зная, что его вопрос будет приятен Самохину.
— "Мерседес"... Правда, не самой последней модели, но зато новый.
— Значит, и новые «Мерседесы» ломаются? — усмехнулся Виталий.
— Старик! Все ломается! Судьбы людские ломаются, а ты о какой-то железке! — воскликнул Самохин, но услышал, почувствовал Евлентьев, что вопрос его задел приятеля, не понравился тому вопрос. — Главное, чтоб мы не сломались, я так думаю! — это уже был удар, болезненный удар, Самохин явно намекал на то, что с Евлентьевым, судя по всему, это все-таки произошло.
— Ты прав, — кивнул Евлентьев, — я и в самом деле того... Похоже, сломался.
— Нет-нет, старик! Я не это хотел сказать! — Самохин прижал ладони к груди, и Евлентьев с какой-то внутренней усмешкой понял, что и ногти у его старого приятеля покрыты лаком, приведены в порядок руками умелыми и заботливыми.
— Да ладно тебе, — он махнул рукой не то на слова Самохина, не то на самого себя.
Электричка подошла к станции Фили. Часы на бестолковом угластом здании показывали четыре минуты одиннадцатого. Разговор двух старых приятелей продолжался около десяти минут. За это время многое изменилось в их взаимоотношениях.
Если когда-то они были на равных, то за эти минуты один поднялся на несколько ступенек вверх, второй опустился вниз.
— Тебе где выходить? — спросил Евлентьев, тяготясь и этой встречей, и разговором, который явно становился пустым и обременительным. Впрочем, тяготил он, похоже, одного лишь Евлентьева. Самохин оставался оживленным, говорливым и, кажется, готов был продолжать беседу до бесконечности.
— На Беговой выйду... Мне надо на Пушкинскую, там моя контора.
— Что за контора? — без интереса спросил Евлентьев, незаметно трогая ногой сумку под сиденьем. Эта поездка для него оказалась пустой — кроме одной книги и двух шоколадок, продать не удалось ничего. Встреча с Самохиным сломала все его надежды, и теперь он думал лишь об одном — побыстрее отправиться в обратный путь на Голицыне и попытаться хоть немного заработать на ужин.
— Ха! — весело воскликнул Самохин и, кажется, даже ногами взбрыкнул, услышав вопрос. — А я все думаю — когда же ты об этом спросишь, когда поинтересуешься, чем занимаюсь!
— Робел, — развел руками Евлентьев, — с виду ты вроде как новый русский, а они не любят отвечать на такие вопросы, таятся. У тебя как... На груди золотая цепь?.. Висит?
— Висит! — радостно кивнул Самохин. — Златая цепь на дубе том!
— Тяжелая?
— А! Ерунда! Двадцать пять грамм.
— Ничего, — уважительно склонил голову Евлентьев. — Дашь поносить?
— Хоть сейчас! — И Самохин полез за пазуху.
— Да ну тебя! — остановил его Евлентьев. — Шутки наши забыл? Помнишь, ты у меня просил — дай джинсы поносить... Помнишь?
— Было такое, — согласился Самохин, и опять Евлентьев заметил, что воспоминание это не было для приятеля радостным.
— Так где же ты работаешь?
— Старик, ты не поверишь... Я нигде не работаю...
Ни на кого не работаю. Я на себя работаю.
— Я тоже.
— Старик... У меня банк. Понял? Банк! Это тебе о чем-нибудь говорит?
— Говорит, — кивнул Евлентьев. — Как я понимаю, ты банкир?
— И неплохой! — расхохотался Самохин. — Банк небольшой, но с очень высокой степенью надежности. По надежности я вхожу в первую десятку Москвы. Конечно, среди банков моего пошиба. Так что советую — накопления неси ко мне.
— А не слиняешь?
— Обижаешь, старик, — укоризненно протянул Самохин. — Если придется гореть, тебе сообщу первому — приходи, дескать, забирай свои миллионы, пока не поздно.
— Следующая Беговая, — сказал Евлентьев. — Не прозевай.
— Успею... А это дело... — Самохин ткнул ногой в сумку под лавкой, — кормит?
— Хиловато.
— Поит?
— А вот это уже нет... На питье не хватает.
— Так, — Самохин посерьезнел, наклонился, чтобы посмотреть на сумку, без всякой мысли наклонился, но, наткнувшись на размокшие, давно не чищенные ботинки старого друга, распрямился. — Хочешь, куплю весь твой товар? — неожиданно спросил он.
— А зачем он тебе?
— Я его тебе и оставлю... А?
— Нет, Гена... Не надо. Неловко получается. Два-три рейса — и я весь его распихаю. После обеда торговля поживей пойдет.
— Ты что... Обратно в Голицыне? — спросил Самохин почти с ужасом.
— Нет, — покачал головой Евлентьев. — Только до Одинцова. Дальше торговли нет...
— И так весь день?
— Ну, почему обязательно весь... Не весь...
— Слушай, Виталий... Нам нужно увидеться.
— Увидимся, — Евлентьев пожал плечами. — Почему бы и не увидеться хорошим людям. Обязательно.
— Сегодня.
— Боюсь, не получится... Дело в том... Понимаешь... У меня назначена одна небольшая встреча личного плана, — Евлентьев и дальше готов был молоть что-то бессмысленное, но Самохин показал, что не зря и не случайно оказался во главе банка. Он перебил Евлентьева жестко и твердо, сразу отбросив все смешливое и легковесное.
— Сегодня, — повторил он. — Ровно в восемнадцать часов ты будешь ждать меня на выходе из метро «Краснопресненская». На троллейбусной остановке.
— Ты подъедешь на троллейбусе?
— На «Мерседесе».
— Он же сломался.
— Подъеду на другом. Повторяю, ровно в восемнадцать часов. Форма одежды парадная.
— Нам что-то предстоит? — спросил с кисловатой улыбкой Евлентьев, и в этом вопросе уже было согласие.
— Да. Ужин. — Самохин отвечал быстро, торопливо, без улыбки, и Евлентьев хорошо представил себе, как четко ведет банковские заседания его старый приятель.
— В приличном месте?
— Дом литераторов.
— Будет много писателей?
— Там уже давно не бывает писателей. В предбаннике хлопнут рюмку водки, оботрутся рукавом — и отваливают счастливые даже тем, что обломилось. Им не по карману ужин в их же собственном доме. А ты все-таки работник книги, — Самохин пнул каблуком в сумку под лавкой. — Тебе там будет интересно.
— И тебе тоже?
— Да. И мне будет интересно. Потому что нас с тобой ожидает не только ужин, но и интересный разговор. Ты мне нужен. И я тебя не отпущу.
— У тебя нет заместителя?
— Заместителей у меня более чем достаточно, — резковато сказал Самохин, не привыкший, видимо, к столь легкомысленной манере разговора. — И секретарши у меня есть. И охрана.
— Где же она? — Евлентьев оглянулся.
— Никому и в голову не придет, что я могу добираться электричкой.
Электричка — самый безопасный вид транспорта. Здесь никогда не хлопнут.
— А есть желающие?
— Сколько угодно.
— За что?
— Место под солнцем занимаю. А от этого места многие бы не отказались.
— Банк, охрана, секретарши, деньги... Чего же тебе еще?
— У меня нет надежного человека. Д'Артаньяна у меня нет. Мне нужен д'Артаньян.
— Я не владею шпагой и не ношу усов, — Евлентьев попытался смягчить резковатый тон Самохина.
— Научим. Не захочешь — заставим. Усы отрастим. Или приклеим. Я внятно выражаюсь?
— Вполне.
— Будь здоров. Мне пора выходить.
— Клиенты ждут?
Самохин хотел было ответить опять что-то резковатое, но сдержался и, подхватив полы длинного черного пальто, шагнул к двери. В последний момент обернулся, встретился взглядом с Евлентьевым.
— Не забудь — восемнадцать ноль-ноль.
И шагнул в тамбур.
Проходя мимо окна, он не повернул головы в сторону Евлентьева, не махнул рукой, хотя этого вполне можно было ожидать. Похоже, он тут же забыл о своем Друге и весь уже был мыслями в банке, в той жизни, которая ожидала его где-то в районе метро «Пушкинская».
Евлентьев взглянул на вокзальные часы. Они показывали десять часов одиннадцать минут. Электричка шла без опоздания. Это был хороший знак, но Евлентьев не верил в приметы. В приметы ему еще предстояло поверить.
Странный, но в то же время вполне объяснимый и естественный промысел развился в России в последние годы — подмосковные электрички, да и не только подмосковные, не только электрички заполняли люди с сумками, рюкзаками, чемоданами и авоськами. Благообразные тетеньки с прекрасным произношением и одухотворенными лицами, бывшие учителя, работники закрытых музеев и разогнанных Дворцов культуры предлагали скучающим пассажирам семена огурцов, средство от тараканов, пилюли от бесплодия, иголки для швейных машинок, разноцветные нитки, которые, как выяснялось уже дома, были намотаны на катушку в два слоя — Запад делился изнанкой своего красочного благополучия.
Их мужья, идя по составу следом, с опозданием на вагон, предлагали машинное масло, отвертки и выключатели, электрические патроны, корм для кошек и ошейники для собак.
