Стекло входной двери украшала паутина трещин — вероятно, кто-то запустил в него камнем. В подъезде на вытертой дорожке валялись старые газеты, объедки, осколки стекла. По стенам шныряли тараканы. На дверях обоих лифтов висели объявления «Не работает». Краска на стенах облупилась. Пул нашел дверь с надписью «Лестница» и стал подниматься по ступенькам. Сверху послышались глухие размеренные удары. Пул заспешил, перескакивая через две ступеньки. На площадке третьего этажа он обнаружил парнишку лет двенадцати, который сидел, прислонившись к стене, и кидал резиновый мячик в противоположную стену, ловко ловя, когда тот отскакивал.
— Ты видел сейчас толстого дядьку?
Смерив Пула оценивающим взглядом, подросток кивнул. Пул и сам был внушительных размеров — шесть футов пять дюймов при весе более 220 фунтов, — но на парня это не произвело впечатления.
— Знаешь, куда он пошел?
Мальчик пожал плечами и возобновил игру с мячом. Пул полез во внутренний карман пиджака и извлек из бумажника доллар. Сложив его вдоль, он бросил бумажку на колени мальчишке.
— К мисс Бейкер, — буркнул юнец, продемонстрировав гнилые зубы.
— Какая квартира?
Парень замялся.
— Больше ничего все равно не получишь.
Пул слегка придвинулся к мальчишке. Его тень упала на щуплое тело.
— Шестьсот два.
Пул кивнул и пошел вверх по лестнице.
— Эй, — окликнул его парень. — А что у тебя в сумке?
Перед квартирой 602 Пул опустил сумку на пол. Сначала он вынул из нее платок и обвязал вокруг нижней части лица. Потом извлек фотокамеру и прикрепил к ней большую вспышку. После чего вытащил жестяную полоску шириной в половину долларовой бумажки и сунул в щель между дверью и косяком. Поводив вверх и вниз, он наткнулся на язычок замка. Привычным движением нажал на полоску, и дверь распахнулась. Тихо подняв сумку, Пул перенес ее через порог, взял камеру и закрыл за собой дверь.
Стоя в коридоре, Пул прислушивался к приглушенным голосам, которые вскоре затихли, сменившись стонами, вздохами и шумным дыханием. Послышался скрип пружин, и тогда он быстро направился к спальне. Войдя в комнату, сделал первый снимок еще до того, как они его увидели. Женщина — вероятно, это была мисс Бейкер — пронзительно вскрикнула и потянулась за простыней, скомканной в изножье кровати. Мужчина, прикрыв руками низ живота, уставился на Пула. Тот быстро перемотал пленку и сделал еще один снимок. Потом еще один. Женщина наконец нащупала простыню и укрылась с головой. Пул еще раз снял мужчину.
— Я дам о себе знать, — произнес он басом, выходя из комнаты.
И, подхватив сумку, быстро покинул квартиру.
— Ему и прятать-то особенно нечего, — сказала Карла Хольстром, глядя на фотоснимки, которые Пул только что вынес из темной комнаты. — Он довольно резво прикрылся.
Карла была в одной из рубашек Пула, которая доставала ей до колен. Это была стройная девушка со смуглой кожей, доставшейся ей от матери-гречанки, и голубыми глазами, унаследованными от отца-шведа. Скорее эффектная, чем красивая, волосы цвета воронова крыла, коротко острижены. Это позволяло ей носить парики в тех случаях, когда требовалась анонимность.
— Теперь у него начнутся сложности, — проговорила она, вглядываясь в застывшее от ужаса лицо мужчины. Это был Родриго Берналь, владелец компании «Кэпитал индастриз», один из богатейших людей Города.
— А ты усложнишь его жизнь еще больше, — заметил Пул, наблюдая, как Карла взяла лицо женщины в рамочку из пальцев.
— Знаешь, кто она?
Пул покачал головой.
— Ее фамилия Бейкер. Это все, что я знаю. А тебе какая разница?
— Никакой. Надеюсь, он ее не заподозрит. Не подумает, что это она тебя навела.
Пул пожал плечами:
— Я затрону эту тему при нашей встрече.
— А когда вы увидитесь?
— А когда назначена забастовка?
— Завтра. Сам знаешь.
— Значит, завтра вечером.
Карла улыбнулась.
Паскис никогда не был в Низине. И до настоящего момента не собирался туда идти. Он без большого интереса смотрел на безжизненный пейзаж, проплывающий за окном такси. Водитель остановил машину на стоянке рядом с жилыми домами. За окнами было темно. Никто не сидел на крылечках, хотя дожди прекратились и погода наладилась.
Паскис вручил таксисту пятидолларовую купюру.
— Не подождете пару минут?
Посмотрев на деньги, таксист согласно кивнул. Паскис вылез из машины и подошел к лестнице, ведущей к дому номер 4731 по улице Ван Варена. Обернувшись на шум, Паскис увидел, что такси уехало. Несколько огорчившись, он стал подниматься по лестнице.
Справа от двери имелись три кнопки с цифрами 1, 2 и 3. В адресе, указанном в деле, не было номера квартиры, и Паскис предположил, что дом поделили на квартиры уже после того, как было заведено дело. Он нажал на кнопку № 1, подумав, что если Граффенрейд поделил свой дом на квартиры, то, вероятно, оставил за собой апартаменты № 1. За дверью зазвенел звонок. Немного подождав, он еще раз нажал на кнопку, но снова без всякого результата. Тогда он перешел к кнопке № 2. На этот раз у него над головой открылось окно. Подняв глаза, он увидел женщину с огромной головой, которая смотрела вниз.
— Меня зовут Паскис, — прокричал архивариус. — Я ищу Рейфа Граффенрейда.
— Вы ищете мистера Граффенрейда? — переспросила она низким пронзительным голосом.
— Верно. Рейфа Граффенрейда.
— Вы опоздали на семь лет.
— Как это?
— Вы очень сильно опоздали, — повторила женщина громче. — Он уехал семь лет назад. И я его больше не видела.
— А вы не уделите мне несколько минут?
Последовало молчание. От необходимости все время задирать голову у Паскиса заболела шея.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Паскис. Артур Паскис. Послушайте, я займу у вас не более десяти минут.
— Ну ладно. На вид вы вполне приличный.
Голова исчезла в окне, и Паскис выжидательно уставился на дверь в надежде, что ее сейчас откроют. Вместо этого сверху опять послышался голос:
— Ловите!
Женщина бросила из окна ключ. Паскис не успел среагировать, и ключ упал на крыльцо у его ног. Наклонившись, он поднял его.
— Это ключ от входной двери, — зачем-то пояснила женщина.
Паскис попытался вставить ключ в замок, но взял его наоборот, и это удалось сделать не сразу. Наконец он справился с замком и стал подниматься по лестнице, покрытой истертой дорожкой. Дверь на втором этаже была полуоткрыта. Паскис остановился на пороге.
— Мадам?
— Я здесь.
Паскис прошел через грязную кухню, благоухающую гнилыми овощами, миновал тускло освещенный коридор и оказался в темной гостиной. Шторы были задернуты. В комнате царил золотистый полумрак, который создавали лампы, накрытые массивными янтарно-желтыми абажурами. Паскису сразу стало жарко.
— Значит, вы ищете мистера Граффенрейда.
Таких толстых женщин Паскис еще не встречал.
Подробности фигуры были скрыты под широким бесформенным одеянием, которое, однако, было заполнено до отказа. Волосы на большой круглой голове зачесаны назад. Она полулежала в кресле, тяжело откинувшись на спинку.
— Да-да. Надеюсь, вы сможете предоставить мне сведения, которые помогут определить его теперешнее местопребывание.
Женщина посмотрела на него как на какое-то необычное насекомое.
— Теперешнее местопребывание, — задумчиво повторила она.
— Мм, да.
В комнате было душно. Паскис смотрел, как в золотистом свете плавают пылинки.
— Вряд ли смогу вам помочь. Я ведь уже сказала: от него ни слуху ни духу уже лет семь.
— Ах как жаль. Хм, да.
Перспектива уйти несолоно хлебавши совсем расстроила Паскиса, и он временно потерял способность соображать.
— Тогда, может быть, вы знаете, чем занимался мистер Граффенрейд?
Женщина громко фыркнула, что привело ее плоть в волнообразное движение, затухающее где-то в складках безразмерного одеяния.
— Мистер Паскис, у нас в Низине никогда не спрашивают, кто чем занимается, а если случайно узнают, то держат язык за зубами и не болтают об этом.
Паскис закашлялся. Женщина безучастно наблюдала за этим процессом.
— А как насчет его знакомых? — спросил Паскис, справившись с приступом. — К нему кто-нибудь приходил?
Женщина нахмурилась и слегка отвернула голову. Он все понял.
— Благодарю вас, мадам, что вы уделили мне время. Весьма признателен.
Паскис повернулся, чтобы уйти. Он был огорчен, но одновременно чувствовал облегчение. От жары у него кружилась голова. Он заметил, что на лбу у женщины появилась испарина. Или она была с самого начала? Возможно, за ее показным спокойствием скрывалась какая-то трагедия? Эта мысль заставила его взглянуть на нее по-новому. Это не было сочувствием — скорее он перестал испытывать неловкость. Оставался еще один важный вопрос.
