«Волга» несла их легко, радостно, словно соскучилась по широкой и свободной дороге. Безруких слушал бодрую музыку «Маяка», руки его свободно лежали на оплетке руля, шуршали по гладкому асфальту туго накачанные шины. Пассажиры на заднем сиденье о чем-то негромко заговорили, «тренер» обернулся к ним, включился в разговор, а Славик с любопытством прислушался. Но странное дело, он никак не мог понять сути разговора — о чем же они толкуют?! А пассажиры явно и не стремились к тому, чтобы их поняли, обменивались какими-то полуфразами, полунамеками.
— …этот рейс неудобный…
— …часа три, не меньше…
— Главное, парни, ворота…
— …шум ни к чему…
— Дураку ясно.
— …в воздухе проще будет…
— Беги, контрабас еще купи…
— Ха-ха-ха!
— Хватит. Решили — все.
Пассажиры снова умолкли.
Безруких сделал вид, что очень занят дорогой, стал тихонько ругать «дворники», плохо очищающие снег, включил вентилятор печки — в салоне от высокой скорости стало заметно холоднее — словом, занимался своими шоферскими делами, внешне не проявляя к пассажирам никакого интереса — все равно ничего не понимал в их странном разговоре. Но внутренняя его настороженность крепла, то, самое первое, ощущение неясной тревоги не покидало его, и в глубине души он все же пожалел, что погнался за деньгами, поехал.
Может, вернуться?…
Впрочем, скорость захватила Славика, он гнал за сто, шоссе здесь было сухим и надежным, не то что в городе, со специальным шероховатым покрытием, на таком не занесет, ехать можно спокойно.
— Хорошая тачка, — одобрил «тренер», — легко идет.
— Ага, — радостно согласился Славик. — Да она ж новая, сорок две тыщи всего прошла. Вон, на спидометре…
— Ну вот и о'кей! Значит, не подведет.
— Да что вы?! Машина — как часики. Я зажигание сам регулировал, карбюратор, — похвастался Безруких. — С пол-оборота заводится, в любое время года. Спецам там у нас, в таксопарке, не доверяю. Да и платить им надо.
— Платить в жизни за все приходится, — «тренер» вальяжно раскинулся на сиденье. — Закон — тайга. Жизнь — курятник: клюй ближнего, гадь на нижнего, а то пропадешь.
Амбал захохотал, захихикал и блондин.
«Урки какие-то, что ли? — Славик невольно поежился. — И дернул меня черт ехать на эту базу. Лучше б Люсе помог…»
С обеих сторон машины неслись сейчас, отскакивая назад, черные голые дубы, белели кое-где березки, вспыхивали белыми лучами. Пассажиры внимательно смотрели каждый в свое окно, словно бы никогда не видели скучного зимнего леса. Снега в этом году навалило много, лесу, наверное, было тепло, как и его обитателям, и влаги будет достаточно. У бати снегу на садовом участке по колено, он радуется ему, как дитя…
Встречных машин почти не было: проскочил КамАЗ с зачехленным, вихляющим из стороны в сторону прицепом, прошмыгнула пара неугомонных «Жигулей», а вслед за ними маленький синий «Запорожец», нещадно дымя, тащил у себя на горбу огромный, крепко увязанный тюк.
И снова пустынный асфальт, стены голого леса по сторонам, полоса фиолетового, иссеченного усилившимся снегом неба над головой, над одинокой их, салатного цвета «Волгой».
— Останови-ка! — полупопросил-полуприказал «тренер». — В туалет некогда было сходить, извини, парень. Хоть тут и осталось до базы чуть-чуть, а все равно…
Славик стал тормозить, прижимаясь к промерзшей обочине, остановился почти, и в ту же минуту на него обрушился сзади тяжелый и тупой удар…
Событиям этим предшествовали другие, и потому вернемся назад, в те дни, когда никто из участников этой истории не предполагал, какими драматическими они окажутся…
После работы Валентина любила возвращаться домой пешком. Жила она, в общем-то, недалеко от завода, в принципе можно было и проехать эти две остановки на автобусе, но спешить ей после смены было незачем. Анатолий из воинской части возвращался не раньше семи, к его приходу она успевала приготовить ужин, кое-что и простирнуть по мелочи, пол там подмести, пыль протереть. Словом, времени у нее хватало, можно и пройтись. Тем более что сразу же за широкой магистральной улицей, какую она переходила по подземному переходу и на которой стоял их «Электрон», начинался частный сектор, тихие добротные городские дома за добротными же высокими заборами, с хорошими воротами и калитками, с узкими щелями почтовых ящиков, с асфальтированными двориками, маленькими садиками, теплицами, собачьими будками, гаражами, со скамейками у палисадников, с весело раскрашенными наличниками окон, оцинкованными или крашеными крышами. Уже через три-четыре минуты ходьбы город как бы забывался, шума магистральной улицы не было слышно, за заборами и калитками шла своя, почти деревенская жизнь: и куры кое-где кудахтали, а собачонка тявкала, и жгли на огородах пожухлую, сухую ботву, гремела в ведрах пересыпаемая картошка, тянуло вкусным дымком.
Валентина отдыхала, пока шла, слушала эти звуки, наслаждалась тишиной, думала. В последние годы огородик она свой забросила, ни к чему возиться с картошкой и огурцами, может купить сколько душе угодно. Не тянет к крестьянскому труду и Анатолия, он человек военный, одна техника в голове, машина «Жигули» да запчасти. Дом их зарос диким виноградом по самую крышу, но это Валентине нравилось: меньше заглядывать будут с улицы. Да и отец, когда еще был жив, говорил: вот достроимся, Валентина, беседки в саду сделаю, пусть виноград растет. Но отец, бывший военпред на их же «Электроне», не дожил, умер в одночасье семь лет назад, а мать увез в Москву подполковник, они вместе о отцом и работали. Нельзя сказать, что у них, у матери и нового ее мужа, была сильная любовь, но так получилось — оба овдовели к пятидесяти годам, дети выросли, а самим оставаться одиночками не хотелось.
Валентина иногда бывает у них в Москве. Мать говорит, что живет хорошо, квартира у них большая, у Киевского вокзала, есть где остановиться, погостить. С продуктами только плохо стало — очереди, очереди… и пустые прилавки. Народ раздраженный, недовольный, все подряд ругают перестройку.
Мать бывает в Придонске обычно в августе, к фруктам — здесь дешевле и выбор больше. Вместе с Валентиной они закручивают банки, варят, консервируют. Была мать и нынче, уехала месяц назад, повезла своему супругу соленья-варенья. Стыдила Валентину за то, что та запустила сад и огород, но в целом осталась довольна: жила ее дочь богато — и стенки во всех комнатах стояли, и синие «Жигули» на дожде не мокли, и хрусталь за стеклами шкафов посверкивал, и сама Валентина вся разодетая, дорогие камушки в ушах да на пальцах. Мать чисто по-женски стала выпытывать у Валентины: мол, откуда все это у тебя? Ты же простая, можно сказать, кладовщица, оклад небольшой, ну там премия… А в доме да на тебе — на многие тысячи. Валентина посмеивалась, говорила, что работать надо, мама, стараться деньги зарабатывать, это сейчас не возбраняется, наоборот, приветствуется. Это вы жили своими идеями, боролись за светлое будущее — вот оно и наступило, мы, ваши дети, в этом «будущем» живем. А еще муж у меня военный. У Анатолия оклад хороший, и хозяин он в доме, этого не отнять.
Ну, живите счастливо, живите, говорила мать. Деток рожайте, чего тянешь, Валентина?
Что ответишь на такие вопросы? Детей у нее теперь никогда не будет, не надо было, наверное, делать тот аборт от Эдьки, глядишь бы, родила. А сейчас уже поздно, никакое лечение не помогло, она и лечиться бросила. Проживем без детей. Вон, у Анатолия двое, а что, счастлив он? Знает она, что мучается, думает о них; поначалу, в первые месяцы их совместной жизни, тайком наведывался в старую свою семью, но она и раз и другой закатила Анатолию скандал, даже одежду его однажды за порог выбросила: или я или она — поставила ультиматум («она» — это бывшая жена, Танька). Мол, к ней ты ходишь, а не к дочкам, спишь с ней. Поговорили они в тот раз крепко, подрались даже. Но ходить «туда» Анатолий перестал. А мать… что мать! Зачем ей знать, на какие средства живет дочь. Она и не догадывается, что это, в доме, лишь часть того, что ее дочь, Валентина, имеет. А наткнулась бы случайно в чуланчике на потайные ящички… Но Валентина умеет прятать. Анатолий и тот всего не знает. Да и знать, наверно, не должен. Хозяйка в доме — женщина, тем более что Анатолий пришел к ней на все готовенькое, еще и машину получил, катайся, наслаждайся жизнью, что еще мужику надо?
Деревенская улица повернула вправо, пересеклась с такой же тихой, в березах, теперь видно и ее дом. Валентина любила голубой цвет, ставни у нее были голубые, забор, а ворота и калитка густо-синие. Так она велела покрасить. Анатолий все в точности исполнил, только петуха на крыше сделал красным, а не желтым, как она просила. «Красный петух это нехорошо, — втолковывала она мужу. — В деревне вон говорят: пустить красного петуха — поджечь». «Да кто там тебя поджигать собирается, с ума сошла!» — высмеивал ее Анатолий, но она верила приметам и сама потом залезла по лестнице на крышу, перекрасила петуха.
