– Паскуды, сукины дети! – взорвался бригадир.
Монтальбано разозлился не на шутку.
– Да если даже младенцы знают, что два раза в месяц нам режут покрышки! Господи! Я каждое утро вас предупреждаю: прежде чем ехать – посмотрите! А вы, вам это до лампочки, сволочам! Пока кто-нибудь не свернет себе шею!
По разным причинам понадобилось добрых десять минут, чтобы поменять колесо, и когда они добрались до выпаса, криминалисты из Монтелузы уже были там. Они «медитировали», как называл это Монтальбано: то бишь пять или шесть полицейских кружились на том месте, где раньше стояла машина, головы опущены, руки в карманах или за спиной. Они походили на философов, погруженных в глубокие размышления, на самом же деле рыскали, напрягая зрение, в поисках оставшихся на земле знаков, следов, отпечатков. Как только он появился, Якомуцци, начальник криминалистов, побежал ему навстречу:
– Почему нет журналистов?
– Я не хотел.
– На сей раз они тебя пристрелят за то, что ты им запорол всю малину. Такая новость! – Он был заметно взволнован. – Знаешь, кто это?
Нет. Скажи мне ты.
Это инженер Сильвио Лупарелло.
– …! – вложил все в одно слово Монтальбано.
– И знаешь, как он умер?
– Нет. И не хочу знать. Сам увижу.
Якомуцци, обиженный, вернулся к своим. Фотограф уже закончил, теперь очередь была за доктором Паскуано. Монтальбано видел, что медик, стоя в неудобной позе, по пояс просунувшись в машину, колдует над передним сиденьем, где угадывался темный силуэт. Фацио и полицейские из Вигаты помогали коллегам из Монтелузы. Комиссар закурил сигарету и повернулся посмотреть на химический завод. Этот остов его завораживал. Он решил как-нибудь вернуться и сделать фотографии, чтобы потом отослать их Ливии и объяснить ей с помощью снимков то, чего она пока не могла уразуметь в нем и его родных местах.
Он увидел, как подъехала машина судьи Ло Бьянко, как вышел судья, тоже взволнованный.
– Это на самом деле так, тело принадлежит инженеру Лупарелло?
Видно, Якомуцци не терял времени.
– Кажется, да.
Судья присоединился к кучке криминалистов, принялся возбужденно разговаривать с Якомуцци и доктором Паскуано, который достал из саквояжа бутылку спирта и протирал руки. Через некоторое время, вполне достаточное для того, чтобы Монтальбано изжарился на солнце, криминалисты сели в машину и укатили. Проезжая мимо, Якомуцци не попрощался. Монтальбано слышал, как за спиной выключилась сирена «скорой помощи». Теперь дело было за ним, он должен был действовать и распоряжаться, и никаких гвоздей. Стряхнув с себя полусон, в котором он не без удовольствия пребывал, комиссар пошел к автомобилю с мертвым телом. На полпути его остановил судья.
– Тело можно увезти. И, учитывая известность покойного, чем раньше мы обернемся, тем лучше. В любом случае докладывайте мне ежедневно о результатах следствия.
Сделал паузу, и после – чтобы смягчить приказной тон только что сказанного:
– Позвоните мне, когда сочтете возможным.
Еще пауза. И затем:
– В служебное время, разумеется.
Судья отошел. В служебное время, а не домой. Дома, как всем было известно, судья Ло Бьянко отдавался сочинению капитального и ответственного труда «Жизнь и деяния Ринальдо и Антонио Ло Бьянко, присяжных при университете города Джирдженти[6] во времена короля Мартина-младшего (1402-1409)», с которыми он, по его предположению, состоял в каком-то, хотя и сомнительном родстве.
– Отчего он умер? – спросил комиссар доктора.
– Смотрите сами, – ответил Паскуано, пропуская его.
Монтальбано засунул голову в машину, в которой было жарко, как в печи (применительно к данному случаю – в печи крематория), бросил взгляд на покойника и сразу подумал о начальнике полиции.
Он думал о начальнике полиции не потому, что перспектива любого расследования заставляла его поминать всуе вышестоящих чиновников, а потому лишь, что они с бывшим начальником полиции Бурландо – а они были приятели – дней десять назад обсуждали книгу Арьеса «История смерти на Западе»[7], которую оба прочли. Начальник полиции утверждал, что любая смерть, даже самая неприглядная, все же сохраняет в себе нечто сакральное. Монтальбано же говорил, причем совершенно искренне, что ни в какой смерти, будь то даже смерть Папы Римского, он не может углядеть ничего священного.
Ему захотелось, чтобы господин начальник полиции оказался сейчас рядом и увидел то, на что смотрел он. Инженер всегда одевался с подчеркнутой элегантностью, заботился о каждой детали своего гардероба. Однако теперь он был без галстука, в мятой рубахе. Очки у него съехали набок, воротник пиджака нелепо вздернулся, носки собрались в гармошку над ботинками. Но что больше всего поразило комиссара – это вид спущенных до колен брюк, в расстегнутой ширинке которых белелись трусы. Рубашка вместе с майкой была задрана по грудь.
И между трусами и майкой – бесстыдно выставленный напоказ срам, крупный, волосатый, в полном противоречии с изяществом остальных частей тела.
– Отчего он умер? – повторил он свой вопрос доктору, вылезая из машины.
– Мне кажется, это очевидно, нет разве? – нелюбезно ответил Паскуано. И продолжил: – Вы знали, что покойнику делал операцию на сердце известный кардиохирург в Лондоне?
– Нет, не знал. Я видел его в среду по телевизору, и мне он показался вполне здоровым.
– Казался, но на самом деле не был. Знаете, в политике как в стае. Как только узнают, что не можешь больше защищаться, загрызут. В Лондоне ему, кажется, вшили два шунта, и говорят, что дело это было непростое.
– А в Монтелузе кто его лечил?
– Мой коллега Капуано. Проверялся каждую неделю, здоровье берег, хотел всегда выглядеть в форме.
– Вы что скажете, позвонить Капуано?
– Совершенно бесполезно. То, что здесь произошло, ясно как день. Покойнику взбрело в голову хорошенько потрахаться в здешних местах, может даже с какой-нибудь экзотической девочкой, он ее поимел и сам гикнулся.
Вид у Монтальбано был отсутствующий.
– Вы не верите?
– Нет.
– И почему это?
– На самом деле сам не знаю. Завтра вы мне дадите результаты вскрытия?
– За-автра?! Да вы с ума сошли? У меня перед инженером девчушка лет двадцати, ее в доме на отшибе изнасиловали, а когда нашли, прошло уже десять дней, и труп собаки объели, потом на очереди Фофо Греко, ему отчекрыжили язык и мошонку и подвесили на дерево помирать, потом у меня…
Монтальбано прекратил этот жуткий перечень.
– Паскуано, давайте начистоту, когда вы мне дадите результаты?
– Послезавтра, если меня не будут то и дело отрывать на новых покойников.
Попрощались. Монтальбано подозвал бригадира и своих, дал им указания насчет того, что им следует делать и когда грузить тело в «скорую помощь». Галло отвез его в комиссариат.
– Потом поедешь обратно за остальными. И если опять понесешься, голову оторву.
Пино и Capo подписали протокол, в котором детально было зафиксировано каждое их движение до и после обнаружения трупа. В протоколе недоставало двух важных фактов, потому что мусорщики упорно обходили их в разговоре со стражами закона. Во-первых, что они почти сразу опознали труп, и во-вторых, что побежали извещать о своем открытии адвоката Риццо. По дороге домой Пино, казалось, ушел в свои мысли, a Capo время от времени ощупывал карман, в котором лежала цепочка.
В течение по крайней мере двадцати четырех следующих часов ничего не должно было случиться. Монтальбано после обеда пошел домой, бросился на кровать и на три часа провалился в сон. Потом поднялся и, так как море в сентябре было тихим, как озеро, долго купался. Вернувшись в свой домик, он приготовил себе тарелку спагетти с соусом из морских ежей и включил телевизор. Все местные выпуски новостей, естественно, были посвящены смерти инженера, ему возносились хвалы, время от времени на экране появлялся с похоронным видом какой-нибудь политик, чтобы напомнить о достоинствах покойного и о трудностях, которые его уход из жизни влек за собой, но ни один-единственный выпуск, даже оппозиционных новостей, не осмелился сообщить, где и как умер всеми оплакиваемый Лупарелло.
У Capo и Таны ночь прошла кошмарно. Не было сомнения, что Capo нашел клад, вроде как в сказках, нищие пастухи находят кубышки, полные золотых монет, или разные там цацки, кольца, все в брильянтах. Но здесь-то дело шибко походило на то, что случалось встарь: цепочка была современной работы и потерялась накануне, совершенно точно, на этом они сошлись оба, а потом, если прикинуть, на сколько она могла примерно потянуть, – стоила кучу денег: может ли быть, чтобы никто не объявился и не потребовал ее обратно? Сидели за столом в кухне, телик включен, окно распахнуто, все как обычно, а не то соседи, заметив малейшую перемену, примутся обсуждать ее и тогда уж начнут глядеть за ними во все глаза. Тана тут же воспротивилась намерению, обнаруженному мужем, пойти и продать цепочку в тот же день, как только откроется магазин братьев Сиракуза, ювелиров.
