— Ну, ты даешь, Стас! Моя бедная мамочка за всю жизнь мне даже упаковки прокладок не презентовала.
— Неважно. Если… Если отношения у вас сложатся, послезавтра ты представишь меня ему. За обедом. Обедает он тоже в «Европе», в три часа. Я там появлюсь, и ты меня представишь. Невзначай… Встретила, мол, старого знакомого, не возражаешь, милый, если он подсядет к нашему столику? Не мне тебя учить.
— Это точно. Но, по-моему, ты темнишь. Мне не хотелось бы, чтобы мои прелести использовались вслепую.
— С каких это пор? — Стас по-хозяйски ухватил меня за грудь. — Ну-у… не изображай интенсивную умственную деятельность, дорогуша. От этого у женщин твоего типа образуются морщины.
Это правда. Гори ты синим пламенем, Стас. Ты и твои дурацкие тайны.
— А как насчет сексуальных предпочтений? — Я уже успокоилась и взяла себя в руки.
— Моих? — изумился Стас. — За столько лет не изучила?
— Да нет, твоего треклятого eesti guy [5].
— Понятия не имею. Но не думаю, что он особенно привередлив. Разве что присовокупит смычок к атрибутам наслаждений.
Час от часу не легче! Я оставила скользкую тему и перешла к более приятному.
— Гонорар?
— Гонорар получишь тогда, когда я разопью с клиентом чашку кофе. И не волнуйся, я же никогда не подводил тебя, девочка… Начало в девятнадцать ноль-ноль. Удачи.
Я уже ухватилась за дверную ручку, когда Стас догнал меня.
— Я на тебя надеюсь, голубка Варенька. И вот еще что: сотри лак с ногтей.
* * *
Лишний билетик «на Олева Киви» спрашивали от метро, «шестерку» удалось припарковать только в трех кварталах от филармонической бойни, чертово платье сидело на мне так же ловко, как меховой тулуп на уроженце Берега Слоновой Кости, и ко всем несчастьям я сломала ноготь… Не самый лучший фон для прослушивания сюиты № 1 соль мажор для виолончели соло.
И. С. Бах.
Далее, если верить программке, должны были последовать Брамс, Шуберт и А. Рубинштейн с фантазией «Демон», но и одного Баха мне хватило бы с лихвой. Да и ряд, который мне достался, вовсе не располагал к прослушиванию такой тяжелой музыки, — чертов Стас даже не потрудился создать мне комфортабельные условия для работы. Слева мой локоть подпирала какая-то потасканная климакгеричка с камеей на том месте, где обычно располагается грудь. Справа благоговейно посапывал лысый сатир. Хорошенькое соседство, ничего не скажешь.
Появление Олева Киви и банды его ассистентов было встречено вставанием.
Я тоже встала — с трудом подавляя в себе желание убраться из этого симфонического склепа. Пока не поздно.
Но было поздно.
Олев Киви устроился на стуле, притянул к себе свой инструмент — и пытка началась. К окончанию сюиты № 1 я сгрызла все ногти на левой руке и перекинулась на правую. Потом — только для того, чтобы не заснуть, — начала размышлять о провокационной сущности виолончели. Эта бандура выглядела довольно эротично, равно как и поза, в которой пребывал эстонец. А на последних тактах сюиты я вдруг вспомнила скабрезную хохму, которую на плохом русском отпустила как-то Анне Раамат, звезда эстонского любительского порно: «Вопрос: Женщина, которая занимается своим делом с раздвинутыми ногами? Ответ: Виолончелистка».
Раздвинутые ноги как-то примирили меня с тусклой филармонической действительностью, но то, что произошло дальше, выглядело совсем уж нереально.
Олев Киви посмотрел на меня.
Это был не случайный взгляд, нет, скорее — заученный поворот головы. Его глаза впились в меня, как впивается заноза в пятку, смычок соскочил со струн, и бурный финал на секунду оказался скомканным. Он не спускал с меня глаз во время продолжительных аплодисментов, переходящих в овацию. И неизвестно, чего в этом полуобморочном взгляде было больше — удивления, ненависти или смертельного обожания. Я почувствовала себя голой. Голые руки, голые ноги и — самое главное — голая задница, уткнувшаяся в развороченный муравейник.
Вот это номер.
Стервец Стас Дремов, даже если он темнит, оказался прав на сто процентов: эстонские симфо-интеллектуалы просто млеют от неухоженных волос. Или Олев Киви при кажущемся здоровье подслеповат и забыл свои контактные линзы на краешке унитаза в гостиничном номере?..
За Бахом последовали указанные в программке товарищи. Воспаленные глаза эстонца подстерегали меня за каждым поворотом музыкальной темы. Устав от домогательств, я занавесилась ресницами и молила только об одном: пусть скорее закончится это бесконечно-паточное, как цыганские козинаки, отделение.
Хвала всевышнему, отделение закончилось еще до того, как я успела состариться, потерять всякую сексуальную привлекательность и купить себе вставную челюсть. И я была первой, кто выскочил из зала, едва не сбив сомлевшую продавщицу компакт-дисков.
А теперь прочь отсюда! Только под страхом гильотинирования я еще когда-нибудь войду под своды этого бога-в-душу-мать храма искусств.
…На улице перед филармонией я сразу же увидела Стаса.
Стас угрожающе улыбнулся и ухватил меня за рукав.
— Куда направляешься, голубка Варенька?
— Вот… Решила подышать… — проблеяла я. — Слишком много впечатлений для моего неокрепшего организма.
— А я было подумал, что ты бежать решила. — Он видел меня насквозь, мой идейный сутенер. Прикидываться бесполезно.
— Если честно, то от классики у меня может развиться ложная беременность. Будь милосерден, Стасевич!
Договорить я не успела: он уже тащил меня к своему покопанному джипу. Водрузившись на пассажирском сиденье, я вытащила сигарету и вопросительно посмотрела на Стаса. Но он даже не подумал поднести мне зажигалку, напротив, отобрал всю пачку и без сожаления выкинул ее в окно.
— О куреве придется забыть, детка. Хотя бы на период токования с клиентом. Курящих женщин он на дух не переносит.
— Ты-то откуда знаешь? — Я с сожалением посмотрела на бедненькую пачку «Vogue», нашедшую последний приют в луже.
— Знаю, — продолжал темнить Стас. — Возьми-ка вот это.
Он протянул мне не к ночи помянутые контактные линзы.
— Спасибо, но боюсь, что со зрением у меня все в порядке.
— Возьми. Знаешь, как надевать?
— Видела в мексиканском сериале, — огрызнулась я, но линзы все-таки нацепила.
К нерезкой и тотчас же сгинувшей боли я оказалась готова: потерявшим девственность на повторную дефлорацию глубоко начихать.
— Ну, как? — поинтересовался Стас.
— Как-как… Об косяк, инквизитор.
Я полезла в сумочку, достала зеркальце и воззрилась на себя: глаза, предательски отказавшиеся от родной светло-зеленой гаммы, стали карими.
— Кивиха, — я прозорливо цыкнула зубом.
— Алла Кодрина, — поправил меня Стас. — Фамилию мужа она не брала.
— Очень мудро с ее стороны, — я кокетливо улыбнулась патрону. — Ну что, похожа я на почившую нимфу?
— Не очень, — Стас был самокритичен. — Но общий абрис сойдет. Он должен клюнуть.
Я едва удержалась от того, чтобы не рассказать ему о гипотетических притязаниях виолончелиста в первом отделении, но вовремя промолчала. Не стоит обнадеживать Стасевича раньше времени.
— Что будем делать? — Перспектива возвращения под своды филармонического зала меня не прельщала.
— Второе отделение, — напомнил Стас.
— Уже началось. Так что в зал меня не пустят.
— Черт с тобой. Сделаем так: я подброшу тебя в «Европу», он объявится там часа через полтора. Дальше действуй по обстоятельствам. И помни, обедать вы должны вместе.
…В «Европе» для меня был заказан столик. Стас самолично проводил меня к нему, поцеловал руку, шепнул очаровательную непристойность и испарился. Я осталась одна в чарующем обществе испанского муската «Миральва». Вино тоже было выбрано по настоянию Стаса. Откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза, я вертела перстень на пальце и повторяла про себя последние Стасовы наставления: ног не раздвигать, губы не облизывать, призывно не смотреть, водки не требовать, на колени не садиться, ремней не расстегивать и о таксе не заикаться.
Не задание, а куличики на Пасху. В ближайшие же выходные отправлюсь на Смоленку к Ксении Блаженной и преставлюсь свечечками.
Олев Киви появился в ресторанном зале, когда я уже приговорила винишко и с упоением разглядывала матрону за соседним столиком. На старой мочалистой бизнес-вумен был очаровательный костюмчик, гармонировавший с чем угодно, только не с ее морщинистой, вытянутой, как у пристяжной лошади, шеей. Я даже зарисовала фасончик на салфетке и теперь обдумывала, во сколько мне обойдется пошив такой миленькой вещицы.
Именно за этим благородным занятием застали меня проголодавшийся эстонец-виолончелист и свора его прихлебателей. Они оккупировали столик в углу, недалеко от меня, и вся ресторанная шушера во главе с метрдотелем слетелась к ним, как воронье к падали.
Пусть терзают, подумала я, свято выполняя заповеди Стаса: никаких провоцирующих телодвижений.
