— Куда, Глеб?
— В «Седьмое небо».
— А-а, — разочарованно протянул Губин. — Я уж подумал: за авиабилетом в Лондон. И все равно, хитрый ты, Глебушка. Себе — красивых девок, а мне — задрипанных ищеек, вуайеров несчастных, которые подсматривают в замочную скважину.
— Не хочу разрушать твою новую любовь. Где вчера шлялся до поздней ночи, а?
Феликс открыл было рот, чтобы достойно ответить, но не успел, потому что дверь за Глебом уже захлопнулась.
* * *
Модельное агентство «Седьмое небо» располагалось на старинной киевской улочке, очень зеленой и очень тихой, в трехэтажном особняке еще довоенной постройки. По долгу службы Глеб бывал в разных учреждениях и заведениях, но вот иметь дело с труженицами подиума ему прежде не доводилось. Пока он поднимался по лестнице на второй этаж, к директору Эвелине Викторовне Борщевской, навстречу ему попались несколько моделей, чью принадлежность именно к этой профессии выдавала лишь специфическая, которую ничем не вытравить, походка, а так — обыкновенные девчонки, на них в метро или трамвае особого внимания и не обратишь. Конечно, фотогеничны, но неотразимыми их делают стилисты, визажисты, гримеры, да и мастера объектива тоже. «Что ж, наше время — это время рисованной красоты», — подумал Губенко, входя в директорский кабинет.
Ничего особенного о Полине Эвелина Викторовна не рассказала: талантливая была девочка, выдержанная, ни в чем аморальном не замеченная. Вообще у них в агентстве за этим очень следят, в контрактах есть даже соответствующий пункт, предписывающий моделям строго блюсти себя.
— У Полины были идеальные «стратегические» объемы — 90-60-90, — вздохнула Борщевская. — Она и так достигла многого, а если подумать о том, какие перед ней заманчивые перспективы открывались, то… Знаете, ей несколько раз предлагали работу за границей — в Италии, Франции, Германии, но она отказывалась, ведь была вполне обеспеченной — вам, конечно, известно, кто такой Яворский. А как расстроились члены оргкомитета, когда узнали, что Полины на празднике высокой моды в Париже не будет. И не будет уже никогда — ни на фестивалях, ни на престижных показах, ни на обложках модных журналов. Ну, кто, кто и почему ее убил? Такое впечатление, что трагедия разыгралась на ровном месте. По крайней мере, ничто не предвещало ее…
— Я с вами согласен, — сказал Губенко и честно признался: — Ведем следствие, и пока совсем неясно, кому мешала Полина Яворская.
— Представляю, каково сейчас ее мужу! Он в ней души не чаял, на пяти пальцах носил!
— Вы часто видели их вдвоем?
— Нет-нет. Это я со слов Полины. Она вообще-то ими не разбрасывалась, но иногда все же откровенничала. Глеб Павлович! Я вот подумала, вам надо обязательно встретиться с Сашенькой Аверинцевой. Это единственный человек из нашего агентства, с кем Полина по-настоящему дружила.
— Она здесь?
— Дома. Немножко приболела. Ужасная сладкоежка, мороженое просто обожает, вот и простудила горлышко. Сейчас позвоню ей и договорюсь о вашей встрече.
— Давайте номер, я сам с ней свяжусь, — предложил Глеб.
— Простите, — обаятельно улыбнулась Эвелина Викторовна, — но я должна ее морально подготовить. Сами понимаете, что девочка испытает: «Здрастьте, я из уголовного розыска…»
Сашенька Аверинцева жила на Пушкинской, в не очень-то большой, но прекрасно обставленной трехкомнатной квартире. Глеба встретила настороженно, словно не он, а она сама явилась в гости к незнакомому человеку. И это было естественно — визит милиционера не радует никого. Поэтому, едва переступив порог прихожей и уловив, как напряжена эта зеленоглазая, стройная, очень миловидная девочка, Глеб развел руками:
— Если б не знал, что у вас ангина, непременно захватил бы самое вкусное мороженое.
— Откуда вы знаете?… — изумилась было она, но тут же спохватилась: — Ах, это Эвелина Викторовна! Если честно, то никакой ангины у меня нет. Эти дни я сама не своя — из-за Полины. Захотелось остаться в одиночестве…
— Ясно, — сочувственно сказал Глеб. — Подобное пережить нелегко. Я сам, когда побывал на месте преступления, а навидался я на своем милицейском веку, поверьте, ой, как много, то… Трудно было отделаться от мысли, насколько это несправедливо, жестоко…
На глазах Сашеньки показались слезы:
— Полина была моей лучшей подругой. Мы с ней как сестры. Знаете, как это важно в нашей среде, где никто никого не терпит…
Теперь она уже не смогла сдержаться и громко заплакала.
Наконец успокоилась, спросила:
— Вы, наверное, хотите, чтобы я что-то рассказала о Полине?
Глеб кивнул и в свою очередь спросил:
— Ответьте как на духу: а вы лично соперничали с Полиной?
— Нет. Я радовалась ее успехам, а она моим. Вы даже не представляете, как это важно в нашей профессии, где каждая модель мнит себя королевой подиума. Это та-а-акой серпентарий…
— Догадываюсь, — улыбнулся Губенко. — Зависть, интриги, сплетни — неизменные спутники творческих людей. Так, в принципе, повсюду, но у вас, это уж точно, — в гипертрофированной форме. Сашенька, ответьте честно, и не потому, что я — какой-то там исповедник, а всецело в интересах следствия — а не было ли у Полины, простите, интимных связей на стороне? Так ли уж сильно и преданно любила она Яворского?
— Ой, я даже не знаю, что вам сказать, — отчаянно смутилась Аверинцева. — Это столь деликатная материя, что я… Я не хотела бы отвечать на этот вопрос.
Неловкая, почти осязаемая тишина так затянулась, что Глеб виновато опустил глаза — как человек, он прекрасно понимал Сашеньку, и этот знак сочувствия незамеченным не остался, девушка, безусловно, оценила его, потому что, вздохнув, наконец-то сказала:
— Об этом, кажется, знала только я… Дело в том, что… Что у Полины был роман с… Виталием Яворским. Собственно, то, что они испытывали друг к другу, романом, пожалуй, не назовешь. У них была сильная, глубокая любовь, от которой, в силу известной причины, оба очень страдали.
— Их связь была абсолютно тайной?
— Да. Полина предупредила, что поделилась этим секретом лишь со мной. Хотя она была, в общем-то, скрытным человеком. Но люди, особенно женщины, так устроены, что не могут обойтись без поверенного в их сердечных делах.
— Полагаю, обет молчания хранил и… Виталий? — осторожно спросил Губенко.
— Наверное. Хотя что мне о нем известно…
— Сашенька, а не возникало ли между влюбленными каких-либо размолвок?
Аверинцева пожала худенькими угловатыми плечами:
— Ни разу Полина не жаловалась мне, что поссорилась с Виталием. А трагизм ее ситуации заключался в том, что она очень хорошо относилась к Валерию Яковлевичу, но из-за внезапно нахлынувшего чувства вынуждена была обманывать его. Скорее всего, неловко чувствовал себя и Виталий. Все-таки он… — она осеклась, не закончив мысль.
«…наставлял рога родному отцу», — без всяких эмоций мысленно сделал это за нее Глеб. Но вслух сказал:
— Как вы думаете, что заставило Полину выйти замуж за Яворского — голый расчет или хоть какое-то подобие чувства? Ведь разница в возрасте огромная…
— Затрудняюсь ответить. На этот счет она не любила распространяться. Вообще-то она выросла без матери, ее опекал отец, человек довольно жесткий, поэтому не исключаю, что на подсознательном уровне ее тянуло к мужчинам постарше. Наверное, она испытывала потребность в этакой патерналистской любви со стороны кого-то. Яворский же не только сильная личность, он еще и безумно богатый мужчина. Видимо, все это и сыграло свою роль. По крайней мере, так мне кажется…
— Сашенька, может, еще что-то вспомните? То, что вы сейчас рассказали, более чем интересно, но я… Я никак не пойму, кто и зачем мог расправиться с Полиной. Ну не Яворский же, который не знал о связи жены с собственным сыном!
— Что вы! Конечно, нет! — убежденно сказала Полина. — Даже если б его просветили на сей счет, он не стал бы уподобляться Отелло.
— Я тоже так думаю, — согласился Глеб. — У Валерия Яковлевича, кстати, железное алиби…
* * *
«Все-таки низкопоклонство перед Западом крепко сидит у нас в крови, — усмехнулся Феликс Губин, переступая порог комнаты, в которой, удобно устроив ноги на рабочем столе, задумчиво дымил сигаретой Вадим Завьялов, правая рука директора «Лунного камня» Алексея Герасимова. Глаза его, конечно, были при этом устремлены в потолок. — Если его не смогли в свое время вышибить даже советские идеологи, значит, оно попросту неистребимо».
Так он подумал, а вслух громко, нарочито на американский манер поприветствовал:
— Хай, Вадим! А где же твой босс?
— Ошибся, дружище — я никого не хаю! — быстро и весьма остроумно отреагировал Завьялов, стряхивая пепел прямо на пол, под вращающееся кресло. — А босс… В Москву улетел босс.
— Хорошо вам, — завистливо произнес Губин. — Катаетесь по белу свету. А тут…
