Хорошего понемножку. Он вышел в мыльную и позвал банщика. Ефим Иванович, в клеенчатом своем переднике, прикрывавшем срам, напоминал египтянина с картинки в учебнике древней истории. Египтянин уложил великороста Смирнова на шершавую ноздрястую каменную лавку и приступил. В шайке сбил могучую пену и нежно покрыл ею Александра. Прошелся, еле касаясь по всему телу, а потом, взяв грубую мочалку, намылил всерьез. Один раз и второй. В третий раз мылил мочалкой из морской травы, окатил горячей, окатил холодной, с удовлетворением услышал, как ахнул пациент, спросил почтительно:
― Попять, Александр Иванович?
― Ты не спрашивай, ты действуй, ― томно посоветовал Александр.
Ефим Иванович надел рукавицы и стал действовать. Не массировал по-интеллигентски ― топтал мышцы, ломал конечности, выворачивал суставы. Александр рычал от наслаждения. Наконец Ефим Иванович сказал:
― В лучшем виде, Александр Иванович.
― Подожди маленько, Ефим Иванович, ― умоляюще вымолвил Александр. Он лежал с закрытыми глазами, ощущая свой организм в разобранном по частям состоянии, но вновь собранный. Насытился этим ощущением и спросил: Сколько я тебе должен?
― С вас ничего не возьму, Александр Иванович. Себе в удовольствие вами заниматься.
― Советская милиция взяток не берет, ― отрезал Александр и сел. ― Иль нагрешил, Иваныч? Отмаливаешь?
― Типун вам на язык!
― То-то. Я десятку тебе приготовил. На чистом белье. Возьми.
― А теперь ― веничком. На этот раз поддал кваском. Почти видимым шаром выкатился из каменки хлебный дух и стал раздуваться, принимая форму парной. Потом соединился с запахом распаренной в кипятке березовой листвы.
Веник неистово гулял по телу сотрудника милиции Смирнова, не жалея его ничуть.
День был ярок. Молодое весеннее солнце придавило глаза. Александр, сощерившись, глянул на солнце, потом перевел глаза на пивную, примостившуюся у входа в баню. У пивной стоял Виллен Приоров и с чувством допивал вторую кружку.
― Здорово, пивосос! ― обрадовался Александр ― есть компания. Прогуливаешься?
― Привет, ― допив кружку, сказал Виллен. ― Обеденный перерыв.
― Что же здесь? Твою пивную закрыли?
― Там начальство шастает иногда. Смущать их не хочу.
Виллен работал младшим научным сотрудником в одном из исследовательских медицинских институтов, который по старинке называли ВИЭМом. Без запроса из оконца подали полную кружку.
― Спасибо, ― поблагодарил Александр и в ответ протянул деньги.
― А сто пятьдесят? ― удивился Виллен, не увидев положенного стакана.
― На работу сейчас иду.
― Так я тоже на работу, а принял.
― Да какая у вас в научных институтах работа ― прими, подай, выйди вон. А у нас в милиции, друг мой, Виля, головой работать надо.
― Смотри интеллектуально не перенапрягись, руки шпане выкручивая.
Оба посмеялись, удовлетворенные каждый самим собой.
― Поймал убийцу-то из Тимирязевского леса? ― спросил Виллен.
― Поймаю! ― мрачно буркнул Александр. Надоели до тошноты однообразные дурацкие вопросы.
― Ты их не лови, Саня, ты их стреляй. И тебе хлопот меньше, и людям полезнее. А то ты их посадишь ― глянь, кто-нибудь представится, опять амнистия. И опять ты весь в мыле, днем и ночью. Головой работаешь, за ноги-руки их хватаешь, в узилище тащишь... Перпетуум-мобиле, Санек.
― Сколько уже принял? ― не в склад, не в лад поинтересовался Александр.
― Я же сказал ― сто пятьдесят.
― А веселый на четыреста.
― Я не веселый, я умный. В корень зрю.
― И что в корне разглядел?
― Суть. Суть в том, что многие и очень многие не должны жить на этой грешной и без них, на этой терпеливой земле.
― А ты?
― Что ― "а ты"? ― После ста пятидесяти Виллен туго соображал.
― Ты должен жить на этой грешной земле?
― Разумеется, ― со смешком ответил Виллен.
Александр торопливо допил пиво, глянул на часы, всем своим видом демонстрируя необходимость отчалить.
― Ну, мне пора. ― Он пожал Виллену руку и зашагал к метро.
― Так ты пристрели убийц, доставь мне такую радость! ― крикнул ему вслед Виллен.
День выдался ― что по нынешним временам редкость ― почти без происшествий, и Смирнов, не отрываясь, добил наконец злополучное дело. Закрыв последнюю страницу, он ударил кулаком в стену: созывал на совещание сотрудников вверенного ему подразделения. Подразделение в составе Сергея Ларионова и Романа Казаряна явилось незамедлительно.
― Ознакомился, ― с гордостью сообщил им Смирнов. ― Теперь вместе помозгуем.
― Мозговать рано. Данных маловато, ― возразил Казарян. ― Мы для начала покопали сверху. Сережа ― по основным вариантам, я ― по малолеткам и свидетелям. С кого хочешь начать?
― Давай-ка, Сережа, ― решил Смирнов.
― Я прошел по семерым. Пятеро законников: Георгий Черняев, он же Жорка Столб, Роман Петровский, он же Ромка Цыган, Алексей Пятко, он же Куркуль...
― Да знаем мы их всех! ― не выдержал Роман. Не ценил он дотошность и систему, любил налет на обстоятельства и озарение.
― Не перебивай, ― спокойно, как он привык это делать, осадил его Ларионов. ― Продолжаю. Леонид Жданов, он же Ленька Жбан, и Самсонов, он же Колхозник. Я специально их перечислил по порядку иерархической лестницы. В этой банде никто из них за время пребывания в уголовном мире по мокрому делу не проходил. Правда, Цыган привлекался к ответственности за драку с телесными повреждениями. Все они москвичи, за исключением Столба, проживающего в Костине Московской области.
― Потомок, следовательно, колонистов знаменитой болшевской колонии, не выдержав, прокомментировал Казарян.
― Именно, ― подтвердил Ларионов. ― Все они освобождены по амнистии с условием минус шестнадцать, а для Москвы минус сто. Естественно, что в Москве, если они действительно находятся в Москве...
― В Москве, в Москве! Я Цыгана собственными глазами видел! ― вставил Казарян.
― ...В Москве они вынуждены находиться на нелегальном положении, по хазам, ― невозмутимо продолжал Ларионов. ― Теперь ― о каждом. Номинальный главарь...
― Почему номинальный? ― спросил Смирнов.
― Свои соображения по этому поводу я уже излагал. Номинальный главарь ― Георгий Черняев. Очень силен физически, в юности занимался классической борьбой не без успеха. Сообразителен, опытен, довольно ловок. Начинал он как краснушник на Ярославской железной дороге, за что судим в 1948 году. Выйдя на свободу в пятидесятом, сменил профессию, стал гастролировать. Трижды привлекался за кражи в гостиницах в разных городах, и трижды отпущен за недоказанностью. В связи с этим стал почти легендой уголовного мира. Грабеж склада ― первый в его воровской биографии.
― Он убить мог? ― взял быка за рога Смирнов.
― По-моему, пойти на убийство может только в самом крайнем случае, спасая свою шкуру. Следующий ― Роман Петровский. Хорош собой, пользуется успехом у женщин, нахватан до того, что на первый взгляд может сойти за интеллигента. Импульсивен, легко возбудим, авантюрист по натуре. Профессия ― маршрутник, работал в основном в поездах с курортными дамочками. На убийство может пойти лишь в состоянии крайнего возбуждения. У нас не тот случай.
Алексей Пятко. Тихарь, специалист по незапертым квартирам. Труслив, жаден, до предела осторожен. Довольствуется малым, но за добытое держится зубами. За что и получил кличку Куркуль. Убьет, если у него станут отбирать его кровное. И только в этом случае, больше ни в каком.
Леонид Жданов, убитый. Щипач, и этим все сказано.
И, наконец, Николай Самсонов. Туп, злобен, неудачлив. Шуровал на вокзалах. Не столько воровал, сколько отнимал у слабых. Такого можно заставить совершить всякое.
― Серега, ты молодец! ― заорал Казарян. ― Твоя занудливая система великая вещь! Разложил все по полочкам и сразу же этим сто вопросов поставил. Кто их свел? Кто их навел? Почему они работали не по профессии?
― Где они жили до совершения преступления? ― спросил Смирнов.
