Гарик отдыхал ровно полчаса, потом пришел на кухню и повинился. Признался, что после всех житейских передряг, выпавших на его долю, у него что-то нелады с тыквой. Иногда он за себя не отвечает. «Но и ты тоже хороша, — сказал он. — Разве можно так грубо обращаться с человеком, который хватается за тебя, как утопающий за соломинку». Я его не слушала, смотрела в окно и курила. В эти минуты я как-то особенно отчетливо поняла, что скоро кончится моя шальная шалавья жизнь. Пора закругляться. Пора выныривать на поверхность из омута, где трутся друг о друга не люди, а скоты. Только я уже сомневалась, есть ли другой мир, кроме этого. «Сейчас приедет Алиса, — сказала я. — Возьмет тебя к себе». Гарик откупорил новую бутылку, но я не беспокоилась: ломать и крушить в доме больше нечего. «Ты меня с кем-то путаешь, — сказал Гарик, аппетитно хрустя маринованным огурчиком. — Думаешь, у меня баб мало? Или жить негде? Ты дура и больше никто. Я именно к тебе пришел. Хотел отдохнуть душой, и как ты встретила. Убить за это мало». — «Убей, если легче будет. Ничего хорошего все равно не дождешься. Ты мне противен». Зачем я его дразнила, не знаю. Видела, как он опять закипает, рожа стала синяя, как у бегемота. «Из-за своего говенного барахла бесишься? Сколько оно стоило? Лимон, два, три? Да я тебе завтра десять принесу». — «Мамочке своей принеси. Я от тебя глотка воды не приму». — «Ах, не примешь?!» Разобрало бедового. Вскочил, обхватил за спину, руку заломил и сунул головой в раковину. И кран открыл. Неприятное было ощущение. Носом, губами я тыкалась в раковину, а сверху на затылок хлестала ледяная вода. Когда отпустил, вода в раковине порозовела: из носа капала кровь. Я прижала руки к лицу и побежала в ванную. Посмотрела в зеркало: ничего особенного. Только нос сизый, как у пьяницы. Гарик ломился в ванную, требовал отпереть. Я сказала, что не открою, пока не приедет Алиса. Хочу, чтобы она была свидетелем на суде. Конечно, он бы выломал дверь, но не успел. Алиса появилась, легка на помине. Я слышала, как они с Гариком прошли на кухню. Умылась, припудрилась, подсушила волосы и вышла к ним. Алиса была в самом сексуальном своем прикиде: в бежевой кофточке, из которой груди вываливались, как из корзинки, и в черных вельветовых джинсах. Гарик ей успел на меня нажаловаться, и Алиса его ласково успокаивала. «Не расстраивайся, дорогой, Танька всегда была бесчувственной, а вот я, например, совершенно по-другому устроена. Для меня угодить красивому мужчине — главная цель жизни». Они чокнулись и демонстративно поцеловались. Алиса мне подмигнула. Гарик предложил ей утопить меня в ванной, чтобы потом без помех веселиться. Алиса с ним не согласилась, она сказала, что не переживет, если из-за такой твари, как я, безвинно посадят в тюрьму такого замечательного кавалера, как Гарик. «А ты с ней не в сговоре?» — серьезно спросил Гарик, и тут я уразумела, что он пьян так безнадежно, как бывает пьян человек, не просыхающий недели и месяцы. Из-под розоватой, обветренной кожи явственно проступал багровый проспиртованный череп. Ему уже не протрезветь до самой смерти. Как хорошо, что судьба вовремя нас развела…
Алиска все же увезла его к себе, и за это я по гроб жизни ей благодарна. Мы вызвали такси и вдвоем еле сволокли его вниз. В полной отключке он все повторял загадочную фразу: «На полотенце тебя, гадину, на полотенце!..»
18 февраля. Алиса по телефону доложила обстановку. Новости были тревожные. Гарик часов пять проспал как убитый, потом вскочил и куда-то умчался. Даже кофе не попил. По мнению Алисы, он невменяемый и, может быть, даже убийца. Но хуже всего то, что денежек-то у него нет. Он пустой. Пока он спал, Алиса обшарила его карманы. Наскребла тысяч пять с копейками. «Ты их взяла?» — спросила я. «За кого ты меня принимаешь, подруга? По таксе отстегнула три штуки за такси и ночлег. Да ты не волнуйся, он все равно ничего не помнит. Он меня утром не узнал. Называл какой-то Верунькой». — «Жадность тебя погубит, Алиска».
Весь день провела в напряжении, вздрагивала на каждый шорох. Но Гарик не появился. Я поплакала над любимым английским костюмчиком, над фарфоровым крошевом, прикинула убытки. Дорого, очень дорого обошелся мне визит бывшего любовника. Но я бы сережки из ушей выдрала, лишь бы его больше никогда не видеть.
25 февраля. Утром так пахло весной, что голова кружилась. Две ночи почти не спала. В голову лезет всякая всячина, вроде того, что хорошо бы включить на кухне газ и уснуть навеки. Сходила в поликлинику к знакомому врачу и договорилась проколоть двухнедельный курс витаминов. Об Гарике ни слуху ни духу, и понемногу я успокоилась. Есть же у него еще какая-то Верунька. Побывала в скупке у Данилы Иосифовича. Мы не первый день с ним контачим. Надежный мужик, и уж тем хорош, что стар. Ожерелье Гарика оценил круто, в полмиллиона, но смотрел на меня как-то странно. «Это не простая безделушка, дитя, вещица антикварная, реликтовая, не думаю, что бесхозная. Ты понимаешь?» Чего же тут не понять? Гарик подарок в магазине не покупал. Но в любом случае я-то при чем? «Возьмете, Данила Иосифович?» — «Ручаешься, что без крови?» — «Я девица невинная, доверчивая, ручаться вообще ни за что не могу». Заулыбался, черные прядки на лысой башке пальцем распушил. Ах ты мой красавец восьмидесятилетний! «Давно что-то ты мне массаж не делала, а?» Пришлось ехать к нему в берлогу в Замоскворечье. Часа два с ним возилась. Каждую косточку, каждый позвонок на жирной, дряхлой спинке размяла, каждую жилочку потянула. Постепенно в такой раж вошла, бедолага пощады запросил. «Ох, хватит, ой, уморишь, коза!» Наконец он безмятежно уснул, голенький, сиротливый, почти готовый для захоронения. Мне не было противно, а было очень его жалко.
За ожерелье Данила Иосифович отвалил наличными четыреста тысяч. Банковские упаковки в сумку не поместились, пришлось одалживать у него «дипломат». Так я стала без малого миллионершей.
1 марта. Первый день весны. Яркое солнце и капель. На улице грязь непролазная. В душе росточек надежды. На что? На какие перемены? О ясноглазом принце давно не мечтаю. Может, завести собачку? Алиса уговаривает ехать в Сочи. К началу сезона. Мы были там прошлым летом. Лучше не вспоминать. После Сочи московские клиенты кажутся ангелочками.
Сбегала с утра в поликлинику. Медсестра, молодая рохля, вкатила неудачный укол. На левой ягодице набух красный желвачок. Для профессионалки большой минус. Два часа лежала на грелке и смотрела по четвертому каналу «Весну на Заречной улице». Слезы текли ручьем, ничего не могла с собой поделать.
2 марта. Дождалась праздника. Позвонил студент Володя и хриплым голосом сообщил, что накопил сто долларов. Я сразу не сообразила, кто это и о каких долларах речь, потом вспомнила. Выставка Фогеля, бледный юноша с горящим взором. Я не то чтобы растерялась, но стало как-то неуютно. Неизвестно зачем спросила: «Откуда у тебя такие деньги?» — «Это не имеет значения. Вагоны разгружал, занял немного. Не украл». — «Ты живешь на стипендию? Или родители помогают?» «Когда как. Почему вы об этом спрашиваете?» Голос по-прежнему хриплый, волнуется, дурачок. «Володя, тебе очень хочется?» Думала, может, обидится, повесит трубку. «Я влюбился, — сказал он. — Больше ничего». — «Хорошо…» Я назвала адрес и некоторое время сидела с пикающей трубкой в руке. Потом начала прихорашиваться. Заодно пол вымыла на кухне и в коридоре. Позвонила Алиса и напомнила, что ужинаем в «Звездном». Я сказала, что у меня планы переменились. Богатый клиент приедет прямо на дом. Алиса вопила минут пять. По ее словам выходило, что самой большой ошибкой в ее жизни было то, что она связалась со мной. Оказывается, умные люди еще в институте советовали ей держаться от меня подальше, но она не вняла добрым предостережениям, и отсюда пошли все ее несчастья. Но теперь ей наконец осточертело потакать нелепым капризам взбалмошной девицы, возомнившей о себе невесть что, и поэтому она ставит вопрос ребром: или мы делаем общий бизнес, придерживаясь определенных обязательств, или расходимся, как в море корабли. Самое забавное, что Алиса была искренне возмущена, хотя уж кто-кто, а она-то кидала меня без зазрения совести, если это было ей хоть чуточку выгодно. Но спорить с ней бесполезно, особенно когда она заводилась. Это был как раз такой случай. Видно, с кем-то сговорилась за моей спиной, и теперь ей предстояло выкручиваться к одиночку. «Позвони Надьке Токаревой», — посоветовала я. «Этой драной кошке? Ты с ума сошла!» — «Зато она никогда не бывает занята». — «Ты правда не можешь?» — «Правда». «Кто он?» «Студент». «Студент? Откуда у него бабки?» — «Это благотворительная акция». В трубке раздался подозрительный хруст, похоже, Алиска от злости отгрызла кусочек. «Хорошо, подружка, я тебе припомню!»
Володя явился через два часа. Взглянув на него, я едва удержалась от смеха. Он был в темно-синем двубортном костюме, в комплекте с ослепительно белой сорочкой и ярком, вишневого цвета галстуке, на голове старорежимная шляпа с широкими полями. В церемонно согнутой руке пышный букет тюльпанов. Ни дать ни взять Луис-Альберто из «Богатых, которые плачут». Но когда встретилась с ним взглядом, расхотелось смеяться. У него были глаза отчаявшегося человека, пережившего свои желания. Я молча приняла у него плащ, цветы и спортивную сумку, подозрительно тяжелую. Потом взяла за руку и отвела в комнату. «Раздевайся!» — «Так сразу?» Это были первые слова, которыми мы обменялись. Вместо того чтобы пожалеть несчастного увальня, я разозлилась. «Ты же хочешь любви? Сейчас и получишь. Только сначала сходи в ванную». Бедняжка смотрел на меня испуганно. «Может быть, выпьем чего-нибудь? Я принес коньяк». — «Не робей. Любовь — немудреная штука. Как-нибудь справишься». Я с улыбкой расстегнула верхние пуговицы халата. Он побледнел, резко повернулся и выскочил в коридор. Я прислушалась: нет, не убежал, копошится на кухне. Пошла за ним. Он сидел за столом, вжавшись в угол. «Ну чего ты, Володя? Чего испугался? У тебя вообще-то были раньше женщины или нет?» Затравленный взгляд и молчание. «Ага, значит, не было? Значит, первая любовь. Поздновато, надо заметить. Сейчас мальчики начинают лет с пятнадцати, а девочки еще раньше. Что же делать? Я же не врач». — «Зачем ты надо мной издеваешься?» — «Сколько тебе лет?» — спросила я. «Двадцать два». — «Совсем взрослый мальчик. Как же тебе не стыдно предлагать деньги за то, что в любви получают даром? Кто же над кем издевается?» От удивления он открыл рот. «Ты права, я придурок. Инфантильный придурок, это точно. По-другому и не могло быть. Я всю жизнь провел с книгами, с учебниками. Еще в школе дал себе клятву, что стану большим человеком, известным ученым. Десять классов окончил с золотой медалью, потом — Москва. Тут все чужое, не такое, к чему привык. Мне до сих пор здесь плохо. Я даже друзьями обзавестись не сумел. Общежитие, библиотека, музеи, институт — все пять лет. И вдруг ты! Я влюбился сразу, когда увидел, как ты разглядываешь картину. Это слабая работа. В ней много претензий, но нет смысла. Весь Фогель таков. Все нынешние модные художники такие: пытаются ошеломить, но ничего при этом сами не испытывают… Но я не об этом. У тебя было прекрасное лицо, как у святой. Я не хотел оскорбить тебя деньгами, ты сама об этом заговорила. Мне все равно. Деньги — это пустяк. Если понадобится моя жизнь, я скажу: бери, не жалко!»
