Гелий Рябов - Приведен в исполнение...

— Это зависит от них.

— Интерес к тебе должно поддержать… Подумаем…

— Они потребуют сведений. Опасность в том, что достоверность информации они могут контролировать. В отделе у них есть человек. — О том, что они знали про его работу и, по всей вероятности, каким-то образом помогли устроиться на нее, — Шавров ничего не сказал.

— Нет такой опасности, — возразил Егор Елисеевич. — Другое дело, что общее направление твоих сведений их человек, возможно, и сумеет проверить. Поэтому ты будешь рассказывать им правду. А чтобы не вышло беды, мы примем свои меры. Сюда приходить запрещаю. Звонить — только в крайнем случае. Как встречаться в дальнейшем — тебя известят. Ну… — он широко улыбнулся. — Ступай, и чтобы завтра все было, как говорили при царском режиме, — ком иль фо. Во сколько парад?

— Прошу к семи вечера. На похороны Жгутикова мне можно прийти?

— Что ж… — Егор Елисеевич долго молчал в раздумье, потом махнул рукой: — Конспирацию мы не нарушим — ты им служить согласился не по идейным убеждениям, они тебя за горло взяли, так что проводить хорошего человека в последний путь ты и с ихней точки зрения вполне имеешь право. А уж с нашей — просто обязан.

…Моросил дождь, серое небо цеплялось за верхушки столетних деревьев, мокрая мгла расползалась среди крестов и надгробий, тягучие и неверные звуки оркестра дробились и глохли, и показалось Шаврову, что снова настиг его страшный сон. Такая же черная, вымоченная дождем толпа, и ярко-красной вспышкой над нею — гроб, и блеклая медь беззвучного оркестра, и кто-то невидимый бубнит в самое ухо:

— Негоже палачу за жертвой идти, негоже… — И невозможно ответить, потому что прилип язык к гортани, и сухо во рту, и больно губам, будто проткнуты они насквозь ржавой дугой тяжелого амбарного замка. А собеседник усмехается за спиной: — Оглянись вокруг себя: видишь, сколько осин?

— Зачем они мне? — недоумевает Шавров, и незримый безжалостно вгоняет последний гвоздь:

— И то верно, тебе только одна нужна…

— Уйди… — непослушный язык с трудом выталкивает слова, — уйди, сволочь.

— Переживаете? — сбоку вышагивал бородастенький, с портфелем под мышкой. — И то верно, покойный Жгутиков был человеком… Вот, возьмите, просили вам передать, — он протянул плоский сверток.

— Певзнер, это… ты? — обреченно спросил Шавров. — Чего тебе? Я никого больше не буду расстреливать, уйди…

— Да Бог с вами… Какой же я Певзнер? Я Самуил Самуилович, или забыли? Вы пакетик-то возьмите…

— Так это, значит, Петраков прислал… — Шавров облегченно вздохнул и надорвал пакет. — Передайте, что у меня… нормально.

— Передам… — Самуил Самуилович затерялся в толпе.

Шавров разорвал обертку. Это была гладко оструганная прямоугольная дощечка, темная, очень старая. Шавров перевернул ее. «Казнен по приговору народа» — было вырезано на обороте умелой и твердой рукой.

…Он очнулся дома. Таня хлопотала у стола, горки мытой посуды матово поблескивали на скатерти. Таня протирала ее и ставила в буфет.

— Ну, муж дорогой, — улыбнулась она, — как настроение?

— Слушай… — он с недоумением осмотрелся. — А… гости?

— Представь себе — разошлись, — рассмеялась она. — Что, выключился?

— Ничего не помню… — признался Шавров.

— Климов сказал, что это не столько от спирта, сколько от избытка счастья. Ты счастлив?

— Да. Только зачем ты шутишь? — Что-то мешало, скребло, что-то лишнее и очень враждебное. Вспомнил: дощечка. Неужели не сон? Вышел в коридор, сунул руку в карман шинели. «Казнен по приговору народа»… Значит, Певзнер, или нет, Самуил Самуилович из НКПС, — реальность. И трактир Жгутикова, и его гибель — тоже. И все остальное…

Таня вышла в коридор, спросила встревоженно:

— Что-нибудь случилось, Сережа?

Он молча смотрел на нее, не зная, на что решиться. Сказать про дощечку? И про Самуила? Сказать, что с него не спускают глаз и по всему видно, что вырваться из их липучих рук не удастся… Этой дощечкой, этой черной меткой они явно дают понять: шаг вправо, шаг влево — и мы не пощадим Петра. И тебя. И всех твоих близких.

— Ничего, — вымученно улыбнулся он. — Скажи… Я лишнего себе не позволил?

Она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди.

— Я очень люблю тебя, Сережа… Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю… — И вдруг рассмеялась: — Еще как позволил! Ты сцепился с Климовым. Он сказал, что в будущем революций не будет. Все народы перейдут к самой совершенной демократии, к советской, — мирным путем. Слишком очевиден будет для всего мира прекрасный пример Российской республики…

— А я? Спорил?

— Если бы! Ты обозвал Климова мелкотравчатым оппортунистом. «Только диктатура пролетариата освободит человечество от ига капитала», — вопил ты и даже хватал Климова за грудки. «Карающий меч», «Нужно больше расстреливать», и все прочее в таком духе.

— А Климов?

— Смеялся… — Таня отодвинулась и вздохнула. — Через два часа на работу… Ты бы вздремнул.

— Мне нужно к Егору, — он начал надевать шинель. — Скажи… — он взглянул ей в глаза. — А больше… ничего не было?

Спрашивая, он боялся только одного: не проговорился ли…

Но Таня связала его вопрос с Климовым и о том, что случилось минувшей ночью, — решила ничего не говорить. Во всяком случае — пока…

А произошло вот что: после схватки с Шавровым Климов ушел на кухню курить и, когда Таня явилась туда с очередной партией грязных тарелок — взял ее за руку и закрыл дверь:

— Я понимаю, изменить ничего нельзя, и я в полном отчаянии, потому что жизнь ваша безнадежно сломана. — Климова трясло, он едва владел собой. — Если бы я мог помешать — не сомневайтесь, я бы сделал это. Но я не могу…

— Ну, уж если вы не можете… — Таня решила все обратить в шутку, но Климов продолжал горячо и убежденно:

— Не могу, потому что не нужен вам. И вы не примете от меня ни любви, ни даже товарищества. А в душе вашего избранника — тьма.

— Бог с вами, Андрей Петрович, скажите, что вы пошутили, — испугалась Таня. — Неужели эмоциональные всплески Сергея вы приняли так близко к сердцу?

— Всплески? Нет! Только то, что открылось за ними… Прощайте, Таня. Я никогда не верил в слово «обреченность». Я был не прав.

…Она отвела взгляд, кивнула:

— Егор Елисеевич просил предупредить тебя, что его сегодня весь день не будет. И чтобы ты связался с Барабановым — если возникнет что-нибудь…

— Что же может возникнуть? — совсем успокоившись, спросил Шавров.

— Наверное, это… — Таня протянула заклеенный, конверт. Шавров вскрыл его.

«Сергей Иванович! — стояло в записке. — Владельца чарочки зовут Храмов Юрий Евгеньевич. Я вспомнил твой рассказ о встрече в поезде и на всякий случай подумал — не тот ли это человек? Будь осторожен. Е.» Шавров опустил записку.

— Пустяки… Ты не волнуйся. — Он чмокнул жену в губы: — Я буду телефонировать.

Он вышел на площадку и нажал кнопку, вызывая лифт. Стукнула дверь за спиной, мужской голос произнес: «Не работает… На службу, Сергей Иванович?» «На службу», — отозвался он, не поворачивая головы, и сразу же бросило в жар: они! «Да вы не нервничайте, — продолжал голос за спиной, — там внизу, в парадном — мусор гуляет. У вас есть еще выбор…»

Не оборачиваясь, он начал спускаться по лестнице. Стало нестерпимо стыдно. Опрометью взлетел обратно на этаж. На площадке никого не было. По спине пошел холодок. Снова начал спускаться. Внизу в вестибюле прохаживался человек. Шавров остановился:

— Который час?

Незнакомец достал часы:

— Скоро девять. — Он пристально смотрел на Шаврова, словно ждал, что тот с ним заговорит.

— Ты бандит? — Лицо Шаврова перекосилось. — Убью, сволочь.

Человек попятился и, прикрыв голову руками, побежал. Задыхаясь от пережитого ужаса, Шавров вылетел из подъезда. Едва подошел к трамвайной остановке, позади прозвучал автомобильный гудок. Обернулся и увидел черный лимузин. Тот самый, с которого все когда-то началось. Автомобиль надвигался — неумолимый как рок, и, проваливаясь во тьму, Шавров еще успел подумать: «Нужно застрелиться. Достать один патрон к револьверу и — застрелиться». Как оказался на службе — не понял. Очнулся и увидел, что Зоя Григорьевна красит губы.

— Мне, идет? — зыркнула на Шаврова пунцовым ртом. Он был во все лицо — огромный, как бычье сердце… Ни глаз, ничего…

— Отстаньте от меня… — в сердцах сказал Шавров. — Упырь…

Она отшатнулась.

— Господа, он сошел с ума!

Старички переглянулись, дядя Асик сочувственно покачал головой:

— Сергей Иванович, батенька, шли бы вы домой?

— А я вас знаю, — подмигнул Шавров. — Ваш родственник Храмов — бандит! Вы его скрываете! Ну, придумайте что-нибудь, соврите?

Тренькнул телефон, Зоя Григорьевна сняла трубку и покосилась на Шаврова.