Звонок «сверху» подхлестнул Петрушина. Надо объясняться, а у него нет даже намека на что-то конкретное, осязаемое, что можно было бы представить «туда». Одни идеи и никакой материализации. Есть план, есть список лиц в алфавитном порядке на семи листах, который нужно реализовать, прежде чем строить предположения. Но список — это иллюзия, это твое личное, а требуется уже результат, хоть какой-то промежуточный результат.
В план расследования на первое место переместились «школьный товарищ» и представитель домоуправления, пытавшийся умыкнуть статуэтку в момент всеобщего траура. Инстинкт Петрушина сопротивлялся этим вариантам, но обстоятельства требовали выхода на реальную личность, и уже сейчас.
Петрушин развил активную деятельность. Печатаются поручения уголовному розыску, рассылаются отдельные поручения и повестки, свидетели выстраиваются живой очередью. За день собралось полтома бумаг, за неделю — два. Нашли и «школьного товарища», и похитителя антиквариата. Первый был, оказывается, в Москве проездом, когда заглянул к Ведниковой. Жил он в Туле. Странности своего поведения отрицал, как и похищение золотой брошки. Покойницу обзывал дурными словами за такие наговоры и дал ей в целом нелестную характеристику. Было установлено, и это главное, что через месяц после посещения дома Ведниковой он завербовался и уехал работать на северную метеостанцию, откуда в день убийства не отлучался.
Второй подозреваемый сначала все отрицал, в том числе и свое пребывание в доме Ланской-Грюнфельд в интересующее следствие время. Но затем, припертый к стенке опознаниями и очными ставками, сознался, что статуэтку трогал и даже брал в руки, но интерес его был сугубо эстетический и ничего он в мыслях не держал. Поскольку времени прошло много, а умысел ка хищение доказать не представлялось возможным, содеянное было оставлено без последствий. Петрушин установил, что любитель античности действительно работал в то время в домоуправлении сантехником, но в связи с заболеванием алкоголизмом был уволен, а потом направлен в лечебно-трудовой профилакторий, где и находился на излечении в момент происшествия.
Чтобы окончательно расчистить место для серьезной работы и освободиться от раздражающих внимание периферийных версий, Петрушин решил развязаться заодно и с «обиженными наследниками», как они фигурировали в его плане расследования. Их было двое: Григорий Всеволодович Ланской-Грюнфельд, божий одуванчик, и одинокая пятидесятилетняя племянница Анны Ивановны —Софья Петровна Козельская. Как оказалось, на мебель и ценности они не претендовали, хорошо сознавая недостаточность своих юридических и моральных прав. Но Григорий Всеволодович считал, что родовой архив покойницы должен перейти к нему как к последнему представителю этой фамилии, чтобы сохранилась связь времен. Софья Петровна хотела получить часть библиотеки (десять-пятнадцать раритетов) и несколько картин. Эти пожелания были высказаны в деликатной форме, приличествующей моменту, однако Вера Ивановна Ведникова почему-то восприняла их с крайним раздражением и настроила соответствующим образом Лелю. Григорий Всеволодович и Софья Петровна были вынуждены выразить свои заверения в весьма искреннем почтении, а свои пожелания по поводу наследства решили обсудить с Лелей в будущем, когда время затянет раны. Версия «обиженных наследников» не выдержала критики после первого же разговора с ними.
Четыре тома уголовного дела, посвященные отработке указанных версий, потом всегда лежали особняком — и на столе у прокурора при утверждении обвинительного заключения, и на судейском столе. Они выглядели новенькими, аккуратненькими кирпичиками на фоне взлохмаченных, затертых томов, и это было очень удобно, поскольку их сразу можно было обнаружить и отложить в сторону. Эти «кирпичики» не стали краеугольным камнем расследования. Ну что ж, так часто бывает. Где найдешь, где потеряешь, кто знает?
Отчитавшись перед надзирающим прокурором о проделанной работе и создав о себе неплохое впечатление, Петрушин еще раз желчно прошелся по бюрократам от следствия и приступил к «восстановлению логики расследования». Надо заметить, что следователи не всегда бывают правы, отвергая вмешательство вышестоящих инстанций. Без контроля, пусть даже и бюрократического, в таких делах не обойтись — это понятно. Но можно понять и следователя: не каждый способен примирить в себе стремление к творческой свободе с осознанием необходимости контроля во избежание злоупотребления этой свободой. Человек, поработавший на ниве следствия несколько лет, — личность самоуверенная. Требуется периодическое очищение ее от спеси в целях восстановления здоровой неудовлетворенности и осторожности в действиях.
Дело № 23385.
С большим старомодным портфелем на двух замках Усков сошел с подножки вагона, осмотрелся по сторонам и направился к зданию вокзала. Рядом — неразлучный Веник с кейсом. Товарищи по работе вышли на стоянку такси, взяли машину и отправились в город. Вот и то, что нужно: управление благоустройства. Усков уверенно, как к себе на работу, заявился в приемную начальника управления.
— Здравия желаю, — галантно поздоровался он с девушкой-секретаршей. — Категорически рад познакомиться с красивой, симпатичной девушкой, —и достал из портфеля плитку шоколада.— Экстра-люкс, специально для вас. Вез большой букет тюльпанов, но в вагоне стырили — очень красивый был. Так что в другой, раз, ладно? Начальство у себя?
— У себя, — растерянно сказала секретарша.
— Сделаем официальный визит, — объявил Усков и открыл дверь кабинета.
— ...Мы рады сотрудничать, — горячо убеждал Ускова начальник управления, — но вы же нас подводите. Мы платим деньги за высокодекоративные сорта, а получаем, извините, дерьмо!
— Ну почему же? — лояльно возразил Усков.— Вы получаете тюльпаны — красивый, облагораживающий цветок...
— Ну вот, снова-здорово. Да ведь цветок цветку — рознь, неужели не понятно? Мы же не в огороде у себя сажаем, а в парках, скверах. А значит, все должно быть гармонично, соответствовать требованиям эстетики: красный к красному, желтый к
желтому. А у вас все луковицы вперемешку: разные сорта, разная длина стебля, разный период всхожести. Какая-то дохлая самодеятельность! Разбили газон перед исполкомом, теперь стыдно смотреть на ваши цветы. Могу показать.
— На цветы, Анатолий Емельянович, смотреть никогда не стыдно, — укоризненно заметил Усков с обидой в голосе. — Цветок, он всегда цветок, он жизнь украшает и любоваться на себя заставляет. Очень вы, Анатолий Емельянович, капризный. Даже тюльпан, уж какой цветок, и то особый подавай! А если не особый, так лучше вообще без цветов, так что ли? Не-ет, народу цветы нужны, как же без них. Не дожили мы еще, Анатолий Емельянович, до того времени, чтобы цветами брезговать. Это, может быть, когда-нибудь, после нас...
— Да поймите же вы, в конце концов! Я вам про Фому, а вы мне про Ерему. Речь о деньгах идет, об оплате, понимаете? Вы с нас сдрючиваете по высшему прейскуранту, а поставляете сортосмесь.
— Но это же потом становится ясно, что сортосмесь, когда вырастет. А луковицу как разберешь — цибуля и цибуля, хоть ешь ее, хоть под микроскопом... Ну, в общем, ясно: надо работать над повышением качества. Будем работать, это наша святая задача. Будем повышать, заверяем. Вот гарантийное письмо.
Усков достал из портфеля конверт и положил на стол.
— Ну, бывайте, — он быстро раскланялся и удалился.
Начальник управления бросил взгляд на конверт, потянулся, взял, не спеша вскрыл. В конверте лежала стопка купюр. Начальник застыл в изумлении, затем с деньгами в руках выбегал на середину кабинета и в растерянности остановился. Неожиданно вошла секретарша. Начальник резко забросил руку с деньгами за спину.
— Анатолий Емельянович, к вам Гаврилюк, — доложила секретарша.
— Нет, я не могу сейчас... — звонко и взволнованно ответил Анатолий Емельянович.
Секретарша пожала плечами и удалилась.
— Клава! — тут же позвал он властно. — Клава!—быстро и решительно подошел к столу, нажал кнопку звонка.
Вновь вошла секретарша. И вновь Анатолий Емельянович резко закинул руку с деньгами за спину. Он не хотел, все получилось как-то само собой.
— Слушаю вас,— покорно сказала секретарша.
Анатолий Емельянович молчал, не зная что сказать.
— Усков ушел? — спросил наконец он, прочистив горло.
— Это кто?
— Ладно, идите.
Дело № 23561.
«Директору музея «Оружейная палата» Московского Кремля. В связи с возникшей необходимостью прошу выделить для участия в следственных действиях художника-ювелира. Желателен специалист по ювелирному творчеству XIX— начала XX веков. Следователь Петрушин».
Это была поистине ювелирная работа. Петрушин задался целью реконструировать в форме и цвете фамильные драгоценности Анны Ивановны. Собственно, это не было сверхзадачей. Петрушину наступал на пятки уголовный розыск. С каждым днем все настойчивее он требовал перечень похищенных вещей и их индивидуальные признаки. Наконец в кабинет следователя явился капитан Красин и нервно объявил, что он не может ждать, пока Петрушин переберет всех блаженных и преподобных наследников славной фамилии. С него, Красина, начальство требует оперативности, а не количества протоколов, подшитых в уголовное дело и пронумерованных в правом верхнем углу. Поэтому, если у Петрушина есть дела более срочные, пусть он рискнет доверить разработку этого вопроса ему, Красину, милиционеру с высшим юридическим образованием и 17-летним стажем работы, и перестанет тянуть кота за хвост, потому что в конце концов им обоим будет плохо. Петрушин раздраженно попросил не учить его жить, но пообещал заняться инвентаризацией похищенного имущества в самое ближайшее время.
