Раньше тут размещались офисы. Был и лифт — старомодный, с решетками. Вглядевшись в лифтовую шахту, Шаррок предположил, что лифт стоит на четвертом этаже. Очень медленно, стараясь не шуметь, он зашагал вверх по лестнице. У второго этажа он остановился и прислушался.
— Ты чего делаешь, дядь? Ищешь старого друга?
В дверях, выходящих на лестничную площадку, стоял пацан с изумрудом во рту.
— Послушай, я ничего не покупаю, — в бешенстве зашипел Шаррок. — Иди-ка отсюда.
Он порылся в бумажнике и вытащил десять долларов. Пацан посмотрел на банкноту, потом на Шаррока и отрицательно мотнул головой. Сунув руку под куртку, он извлек пистолет.
— Идешь со мной, — сказал он по-взрослому и показал рукой вверх по лестнице.
На четвертом этаже в заброшенном офисе ели мороженое и смотрели жуткий порнографический фильм по переносному телевизору двенадцать мальчишек. Один из них сидел во вращающемся кресле, положив ноги на обитый кожей письменный стол. Из его рта пузырилась жвачка, а у живота покоился автоматический пистолет.
— Кто это? — резко спросил он. — Что ему надо?
— Следовал за машиной. Прихватил его внизу: он там вынюхивал.
— Это — ошибка, — в отчаянии сказал Шаррок. — Я с Матидой. Вы знаете, наверное, этого японца!
Мальчишка с автоматом-пистолетом нахмурился. Он выпустил крупный белый пузырь и снял со стола ноги.
— По-моему, врет, — сказал он. — Пойду к боссу.
Шаррок хотел было рвануться к двери, но эти чертенята все были вооружены. Что делать?
Следом за возвратившимся в офис черным мальчишкой в двери возникла фигура Йохансена. Шаррок буквально разинул рот от изумления. Да и у Йохансена отвалилась челюсть.
— Макс! Какого черта…
— И я хочу задать тот же вопрос. Некоему японцу как-то удалось завладеть нашим…
Шаррок осекся, увидев входящего в офис Матиду. Он беспомощно посмотрел на Йохансена.
— Джон, это бессмыслица. Я не понимаю… Я ничего не понимаю!
Йохансен жестом удалил мальчишек и уселся в кресло.
— Есть кое-что, чего тебе не стоило знать, Макс, — медленно произнес он.
— Но, ты заварил всю кашу. И толковал о строгой секретности.
Йохансен невесело усмехнулся.
— Не понимаешь? — спросил он. — Матида-сан — полноправный участник дела.
— Не понимаю! — упрямился Шаррок.
— Я говорил, что наш клиент настаивает на анонимности. Матида-сан — представитель клиента в США.
У Шаррока голова пошла кругом. Спонсоры проекта — японцы?
Йохансен продолжал:
— Макс, ты делал то, что считал правильным. Но, боюсь, это создаст трудности.
— Естественно, все останется во мне. Можешь считать, что я не был здесь.
Йохансен продолжал улыбаться — невесело и неприятно.
— Абсолютно невозможно, мистер Йохансен, — вставил Матида. — Не стану вам напоминать наши условия.
— Оставь это мне, Матида-сан. К счастью, вклад Макса в проект уже более или менее завершен.
— Это правда, — торжественно сказал Матида, повернувшись к Шарроку. — От имени руководства моей компании выражаю вам искреннюю признательность за усилия, которые вы приложили. Без вашей отличной работы проект нельзя было бы и начать.
Он поклонился и вышел. Шаррок был в трансе. Его пониманию все это было почти недоступно.
Йохансен похлопал его по плечу.
— Извини, что так получилось, — сказал он, — но в самом деле вариантов нет. Контракт есть контракт.
Он вызвал мальчишку, сидевшего недавно за столом.
— Отведи его во двор, — сказал он. — И чтобы все было в норме.
Шаррок шагал как во сне, когда ватага мальчишек потащила его к лифту, затем — на пустырь. Он не сопротивлялся, когда они, как в какой-то свирепой игре, связали ему руки за спиной и заклеили рот лентой. Парень с изумрудным зубом насыпал на лезвие ножа белый порошок и дал ему понюхать. Перед глазами Шаррока вспыхнули ослепительные спирали, сердце заколотилось, как барабан бонго.
Шаррок опустился на колени, следя, как пацан в джинсах фирмы «Эр Джоржанс» надевает глушитель на свой пистолет. В его голове сменялись цветные кадры. Вот Йохансен качает головой, вот Рекард разрезает индейку, вот Матида стоит на трибуне в «Ниппон сосайети», вот раскосый жирненький бизнесмен выкрикивает: «Это — непростительный позор!»
Пацан поднял ствол.
— Прощайте, мистер, — сказал он и выпустил розовый пузырь жвачки.
Сразу после начала работы биржи индекс Доу-Джонса шатнуло волной продаж из Чикаго, и он опустился на двести пунктов. Доллар сорвался с кривой недавнего роста и заскользил по наклонной вниз. Европейские рынки отозвались растерянностью. В Париже торги были прекращены, на мадридской фондовой бирже имели место кулачные драки. В Лондоне рыночники выключили экраны своих мониторов и перестали отвечать на телефонные вызовы. Миллиарды долларов провалились в тартарары, и толпы ученых, обычно готовых все объяснить, на сей раз впали в прострацию и заткнулись.
Господин Законодатель проснулся в пять часов, прочистил легкие, распевая «Но», затем велел подать себе завтрак из двух сардин, маисового супа и одного банана. Жена поставила поднос, поклонилась и с беспокойством проследила, как он отхлебывал суп.
— Все ли как надо? — робко спросила она.
— Хорошо, — сказал господин Законодатель, громко причмокивая и даже рыгнув.
— Покорно благодарю, — сказала жена и вернулась на кухню, чтобы позавтракать там.
Она придерживалась ритуала каждое утро в течение последних тридцати пяти лет. Господин Законодатель женился, устроившись в министерство. Это был брак по расчету. До свадьбы они встречались раз пять, но господин Законодатель ни разу не пожалел о своем решении. Она была прекрасной женой: никогда не жаловалась, никогда всерьез не болела. Она родила двух крепких мальчиков, уже женатых и имеющих собственных детей. Ее волосы были густые и лоснящиеся, кожа — белая, как молоко, и все его друзья говорили, что завидуют ему. Теперь она поседела, на лбу появились морщины, а кожа на руках огрубела и стала, какой была, как он помнит, у его матери.
Он заглянул в газету. Снова иностранцы чего-то требуют — изменения экспортных квот и некоторых коэффициентов, регулирующих рынок… С европейцами уже нельзя иметь дела! Пора бы им ограничиться производством дамских сумочек, духов и прочего, в чем они преуспели…
Он раздраженно покачал головой и положил газету в свой «дипломат». На нее будет время в экспрессе. Господину Законодателю предстояла поездка в Киото и обратно. На него возложили миссию объяснить ситуацию Старику и заручиться его одобрением.
Черный лимузин подвез господина Законодателя к подножию старой каменной лестницы уже поздним утром. Семьдесят две ступени… Ему казалось, он знает наощупь каждую ступеньку, каждую замшелую трещину. Лестница вела в храм. Впервые он поднимался по ней весенним утром лет двадцать назад, а затем уже каждую весну. И она становилась все круче, а его остановки, чтобы перевести дыхание, все более продолжительными.
В этом году он шел в храм вторично, раньше такого не бывало. Да еще среди лета… Остановившись передохнуть, он полюбовался видом старого Киото, раскинувшегося внизу. С высоты была ясна четкая геометрия города: длинные улицы, равновеликие кварталы. Столица Старой Японии, построенная тринадцать веков назад на китайский манер, такой и осталась. Строгость ее планировки особенно впечатляла после беспорядочности Токио, находящегося в пяти часах езды по сверхскоростной магистрали.
Цикады зудели, как электрические провода. С высотой воздух становился прохладнее. Скоро уже осень, потом и зима, когда снежные облака садятся на горы и кинжалы сосулек свисают с крыши, по-новому украшая храм. Как это Старик тут живет безо всякого отопления? Притом ведь уже почти тридцать лет. Вероятно, привык.
Наверху его ждали и провели в небольшую комнату, где Старик принимал гостей. На стене висело полотно с традиционным изображением тигра — всего несколько черных, белых и оранжевых линий. Неизвестный художник школы Кано сроду, конечно, не видел тигров. Он жил и работал в семнадцатом столетии, когда страна была совершенно изолирована. И тигров здесь не бывало. Но… За последние четверть века господин Законодатель еще ни разу не находил здесь этого тигра таким агрессивным, неотвратимым, столь по-тигриному парящим в воздухе.
Он медленно пил густой зеленый чай и прислушивался к тихим звукам извне. Журча, наливалась в пруд вода. Где-то вверху каркал ворон. Монах работал граблями в саду камней; Периодически слышался щелчок сиси-одоси — поворотной бамбуковой трубы. Она наполняется водой и опорожняется равномерно, отсчитывая время, как часы.
Помощник вкатил коляску Старика. После операции восемь лет назад в его горло вживили крошечный микрофон, и помощники ставили перед гостями на стол репродуктор. Господин Законодатель уже привык к неподвижности губ старика и хриплому шепоту настольного аппарата.
