— Простите великодушно, кажется, я опять заболтался. Вы ведь не о дамской водке пришли поговорить.
— Вы очень интересно рассказываете, — улыбнулась я.
— Болтлив, болтлив, каюсь, — засмеялся Николай Иванович. — Это стариковское. Ну что ж… вернемся к нашему «Пятому евангелисту».
Первое упоминание об этой иконе мы находим в 1387 году. Князь Василий Данилович сделал вклад в Вознесенский монастырь. Среди прочих вещей упоминается икона «Святой Иоанн» в серебряном окладе с каменьями. Храм Вознесенского монастыря был небольшой, в 1468 году к нему пристроили так называемую летнюю церковь и там подарку князя отвели почетное место, где икона якобы находилась до 1607 года.
— Якобы? — спросила я. Николай Иванович улыбнулся.
— Вы знаете, что в каждом монастыре проводились так называемые описи? В них содержатся сведения и об иконах. Я имел возможность взглянуть на одну из них, хранящуюся в нашем музее. Икона «Иоанн Богослов» подарена князем Василием. Тот, кто составлял опись, не видел в этой иконе ничего особенного, то есть икона была вполне канонической.
— Вы хотите сказать, что на самом деле никакой таинственной строки на иконе не было? — быстро спросила я.
— Не все так просто. События начали развиваться в самом конце шестнадцатого века. Именно тогда в монастыре стали происходить странные вещи.
— Какие? — насторожилась Анна.
— В монастырской летописи 1597 года есть некое упоминание о знамении. Икона святого Иоанна плакала кровавыми слезами. Люди со всей округи хлынули в монастырь, чтобы увидеть чудо. Вскоре один из монахов был найден мертвым на пороге своей кельи. Следов крови на нем не обнаружено, и было решено, что монах умер своей смертью. Через три недели умирают сразу четверо монахов. Затем в течение месяца еще двое. О монастыре идет дурная слава, епископ отправляет для дознания целую бригаду, как теперь бы сказали. Когда люди епископа прибывают в монастырь, застают там страшную картину: шестеро оставшихся монахов и игумен лежат в трапезной, буквально залитой кровью. Прибывшие решили, что монастырь подвергся нападению разбойников, но расследование ничего не дало. Разбойники в тех местах в ту пору не досаждали, ходили упорные слухи, что местный люд, почуяв неладное, разделался с монахами, которых, вполне возможно, сочли приспешниками дьявола.
— Но почему? — нахмурилась Анна. — Что дало повод так думать?
Николай Иванович пожал плечами:
— Монахи в основном были людьми молодыми, и их внезапная кончина, да еще в столь короткий период… Возможно, люди просто чувствовали некий дух… ауру, если угодно, оттого и решили, что в монастыре происходит нечто несовместимое со служением богу. Слухи также мог спровоцировать тот факт, что незадолго до этих событий в монастыре появился некий человек. Глухонемой. Монахи приютили его, он усердно трудился и исправно посещал службы, но, несмотря на это, вызывал у мирян лютый страх. Кстати, его труп не обнаружили. Естественно предположить, что он каким-то образом был связан с происшедшим. Однако доказать или опровергнуть это не смогли. Следствие закончилось, в монастырь пришли новые монахи, а через полгода игумен был обнаружен мертвым в монастырском подвале. Что ему там понадобилось, летопись умалчивает. На следующий день после похорон все монахи покинули монастырь, а еще через три дня он сгорел. Выгорел дотла, потому что вряд ли кто спешил тушить его. Возможно, и загорелся он далеко не случайно. Новый монастырь заложили только через тридцать лет в восемнадцати километрах от того места. Он, кстати, сохранился до нашего времени, правда, выглядит плачевно. Итак, монастырь сгорел, и икона должна бы вместе со всеми прочими погибнуть в огне. Однако через несколько лет происходит ее чудесное обретение. Крестьянка Прасковья Петрова возле лесного ключа видит икону святого Иоанна в серебряном окладе и сообщает о чуде местному батюшке. С крестным ходом икону приносят в церковь села Новодворское, которое находится в трех километрах от места, где ее обнаружила Петрова, и в двадцати пяти километрах от бывшего монастыря. Серебряный оклад ничуть не пострадал от огня; что, естественно, сочли чудом. Икона простояла в этой церкви до середины девятнадцатого века. Богатое торговое село год от года нищало. Торговля приходила в упадок, смертность возросла, мужчины умирали в молодом возрасте, точно людей косила эпидемия неизвестной болезни. Справедливости ради стоит сказать, что село было «пьяное». Вам известен этот феномен русской жизни? Села делили на пьяные и трезвые. В трезвых селах мужское население кабаков сторонилось, пьянство в общине осуждалось, ну а пьяные… — Николай Иванович развел руками. — В середине сороковых годов соседнюю деревню покупает отставной полковник Мартынов. Со священником Вознесенской церкви его связывает большая дружба, оба выпивохи, ценящие земные удовольствия. Ранним сентябрьским утром 1847 года Вознесенскую церковь охватил пожар, и в ее пламени погибли и священник, и полковник Мартынов. Как это могло произойти — совершенно неясно. Как-то сомнительно, что оба кинулись в огонь спасать церковные ценности, рискуя собственной жизнью.
— Икона вновь чудесным образом спаслась от пожара? — спросила я. Анна едва заметно усмехнулась, казалось даже, что рассказ Платонова не очень ее занимал.
— Разумеется, — засмеялся он. — Ее обнаружили, когда пришли разбирать пепелище. Хотя серебряный оклад несколько пострадал от огня.
— И что дальше?
— Сын полковника Мартынова решил заказать новый оклад на икону, благо средства позволяли. О том, что произошло дальше, «Губернские ведомости» рассказывают так: когда оклад сняли, надпись в книге оказалась совершенно иной. Хотя, возможно, все было проще: слой краски отшелушился, и под одной надписью обнаружилась другая. В Четырнадцатом веке новую надпись сделали поверх старой.
— И что за надпись там оказалась? — насторожилась я.
— Надпись в высшей степени интересная. «И предав меня сядешь одесную отца небесного». Этой строки нет ни в одном известном тексте Священного Писания, что и послужило поводом для слухов, будто существует еще один текст, откуда и взята эта строка. Оттого икона и получила свое название.
— «Пятый евангелист»?
— Именно. «Пятый евангелист». Но не это главное. Сзади в доске было углубление, где якобы обнаружили пергамент с текстом на непонятном языке, что тоже, возможно, имело некие основания. Дело в том, что серебряный оклад был необычным, он закрывал доску целиком, точно футляр.
— И Мартынов его обнаружил?
— Не Мартынов, а монах, которому принесли икону, чтобы сделать с нее копию. Так пожелал Мартынов. Он заказывает в местной иконописной мастерской копию иконы, но никто из мастеров сделать копию так и не смог. Не спрашивайте меня почему, об этом нет никаких сведений. Тогда Мартынов едет в отдаленный монастырь, где монах-иконописец берется выполнить работу.
— Монаха наутро нашли мертвым?
— Разумеется. Причем икона вместе с пергаментом исчезла, а копия, которую он успел сделать, стояла на столе. И надпись в книге гласила «И предав меня сядешь одесную отца небесного». Следствие ничего не дало, Мартынов с копией вернулся к себе и вскоре скончался. Икона осталась в их семье, и, странное дело, никакого интереса к ней никто не проявлял. В конце девятнадцатого века его правнук решает вернуть икону Вознесенской церкви. Однако надпись на книге была уже другая, строка из Откровения Иоанна. Думаю, ту, прежнюю, просто счистили и поверх написали эту. Очень скоро начали происходить чудеса. Многочисленные исцеления. К тому же лик на иконе источал кровавые слезы. Прошу заметить, накануне революции неверующих было пруд пруди, но есть документальные свидетельства людей образованных, причем среди них встречаются атеисты. Ну а дальше вы уже знаете. В тридцатые годы церковь разрушили, а икону передали музею. Она была объявлена подделкой, священник якобы мазал ее кровью животных, а темный народ верил в чудо. Вот такая история.
— История занятная, — кивнула я. — Только что в ней правда, а что вымысел?
— На этот вопрос вам никто не ответит.
— Меня больше интересует цитата в книге, — подала голос Анна. — Звучит довольно странно. «И предав меня сядешь одесную отца небесного». Так, кажется?
— Именно. Хотя проверить сие уже невозможно. Но есть свидетельства, что там была именно эта строка.
— Допустим, действительно существует или существовал еще один евангелический текст. Но… в этой строке нет смысла. Иисуса предал Иуда, это все знают. «И предав меня сядешь одесную отца небесного», то есть окажешься в раю? Как мог Иисус сказать такое?
— Ну, сказал же он разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю», — усмехнулся Николай Иванович.
— Разбойник поверил в него. А Иуда предал. Предал любимого учителя.
— Все так, все так, — покивал он головой. — Весь вопрос в том, кто написал Пятое Евангелие. Возможно, тогда слова эти стали бы понятны.
