Первым от шоковой терапии оправился, как ни странно, хозяин дома. Он приблизился вплотную к сидящему раскорякой Витьку и почти грубо спросил:
— Короче! Зачем пришли?
— Как?! — азартно хлопнул себя по туго натянутому брюху Витек и лихо подмигнул фотокору. — Разве я еще не сказал? Мириться, грю, пришли! То есть, я-то — мириться, а зачем приперся этот хер — знать не знаю, ведать не ведаю! Вот те крест — не знаю! — и он неправильно перекрестился. — Он мне, блин, всю дорогу талдычил че-то там насчет «вольвы» взамен папиной «копейки». Ты не в курсе? Макарыч! Мой тебе совет: ниче ему не давай! Или всем, или никому!
Мокров безо всякого удовольствия заглянул в глаза шурина. Но ничего там не разглядел. Ничего конкретного, кроме смертной тоски.
— Че я тебе пообещал, Лейкин?
— Как че? — внезапно ощетинился тот. — А «вольву»?!А валютных нюшек… на плинэре?! Я папину «копейку» за гроши загнал! И где моя «вольва»?!
При слове «плинэр» неожиданно возбудилась теща Мокрова.
— Ты че, придурок, — грозно запищала она, — при детях не по-русски ругаешься! Мясник, а не фотограф, мать твою нехай!
Жена Мокрова поначалу очень хотела выволочь наглых гостей за порог, но что-то в раскосых глазах Витька заставило ее повременить с исполнением приговора. Вместо этого, не долго думая, она бросилась на кухню, и скоро оттуда потянуло пережаренной картошкой и котлетами.
— Бум мириться! — повелительно крикнула она, внося все это в гостиную. — Какие там счеты между своими!
— А то! — захлопал в ладоши Витек. — Бум-бум, тещенька! Мир — хижинам, война этим самым…
— Дворцам, — услужливо подсказал Мокров.
— Вот именно! — восторженно прищурился зятек. — Дворцам, бунгалам, родничкам!..
Упоминание родного имени вызвало у генерального директора легкую изжогу. Он было хотел спросить: а почему собственно… но Витек опередил его:
— Выпьем под анекдот! Дохтур говорит больному в реанимации: можете расслабиться, самое худшее для вас уже позади: вы в коме!
Выпили под анекдот, потом под другой… Обрадованные неожиданным примирением Мокровы готовы были пить за все подряд. Они даже забыли отправить спать двойняшек. И теперь те, перевозбужденные, играли в прятки под столом между ног разгоряченных примирением взрослых, стукались лбами, дико визжали и делали вид, что не находят друг друга.
Настенные часы пробили десять. Мокровы торжествующе переглянулись, мол, гляди, как мы их! Жизнь снова стремительно побежала вперед, как сверкающая бегущая строка над площадью Павших революционеров.
«Все-таки здорово, — подумал генеральный директор, — иметь такую большую и верную родню! В любые времена, под любым соусом! Попетушились-помирились, а камушки на могилку принесут — будьте уверены!»
От избытка чувств он благодарно положил руку на неохватное плечо мужа своей Маруськи. И вот тогда тот вдруг начал медленно, как бы нехотя, вставать и рука Мокрова соскользнула с него и провалилась куда-то под стол. А Витек одернул куртку на груди так, что отчетливо зярябила старая тельняшка, и высоко поднял зажатую в косматом кулаке рюмку водки.
— Санек, не хнычь! Будет тебе новая «вольва»! Все будет! Или нет! Все херня! Всем или никому! Как это ты, Макарыч, тоды грандиозно изрек? Чтобы все и сразу?! По этому поводу я предлагаю грандиозный тост! Но только чур — пить до дна! Вмажем, хлопцы, за наш «Родничок»!
— За чей, за чей «Родничок»?! — подмороженный голос Мокрова прозвучал еле слышно.
— За наш, Макарыч! За твой, за мой… за наш! Но если ты против, — почти безразлично пожал плечами Витек, — можешь, падла, не пить!
Мокров, как всегда близоруко, попытался заглянуть в татарские глазки Витька. Удалось это не сразу. Но, когда удалось, он готов был поклясться, что увидел в них две крошечные золотые рыбки. Они прыгали, плескались, широко разевая рты, и, что самое странное, Мокров разглядел у них во рту мелкие и острые, как обойные гвоздочки, золотые зубки.
И вдруг он явственно услышал похожий на божий глас голос Надежды Викторовны Коробейниковой:
— У вас много родственников?
— Достаточно, — кажется так ответил тогда ей он, — иногда кажется, даже слишком…
— Вздор! — зазвенело в ушах. — Вам больше не будет так казаться! За каждого вы будете благодарить Бога, как правоверный мусульманин, по пять раз на день!
— Вздор! — изо всех сил стараясь быть убедительным, сказал он Витьку, — «Родничок» не мой и не твой! Кто тебе об этом набрехал? А выпить можно… за че угодно! Отчего же! За «Родничок» — так за «Родничок»! — и твердо поставил на стол ненадпитую рюмку водки.
— Цак! — как бы обращаясь к фотокору, прицокнул языком Витек и обижено посмотрел на жену Мокрова. — А тещенька сказала, че вы позавчера приобрели «Родничок»! Так и сказала! На весь, понимаешь, выигрыш! И это, мол, только начало! Так, тещенька, так?
Жена Мокрова дьявольски хихикнула и стала лихорадочно собирать со стола посуду. Но гости поняли ее по-своему.
— Че ж это вы, тещенька, — как всегда посасывая жирные, как у моржа, губы усыпляюще промурлыкал Витек, — че ж это вы… гостей на новоселье приглашаете, а хозяина в известность не ставите? Слышь, Санек, приезжайте, грит, милки, к нам на отдых, встретим, понимаешь, как самых дорогих… с ахереной скидкой, то есть, па-родственному! Вот мы с тобой и поперлись через весь город в пургу…
— Ага, — вдруг загорелся фотокор, — по-родственному! Это ж все равно, что позвать всех родных и близких на похороны, а покойника не предупредить, че… а он возьми да и…
Витек глянул на него безо всякого интереса и тот мгновенно потух.
— Значит, тещенька, чет напутала. Быват. Значит, «Родничок» вы не прикупили. Тем лучше! Зачем он нам с его тайгой и озерами! Значит, бабки целехоньки! И где же тоды наши бабки?!
— Почему это ваши? — кураж зятька перекинулся на Мокрова. — Мои!
Теперь уже Витек положил на плечо маленького человечка в белой с закатанными по локоть рукавами свою ластоподобную ручищу и тот почувствовал на себе тяжесть могильной плиты. Он попробовал встать и не смог. А Витек со всхлипом втянул в себя воздух, прожевал его и сплюнул.
— А хоть бы, бля, и твои! Знаешь, как на святой Руси всегда говорили? Так знай: все мое — мое, а все твое — мое же! Во как!
Из-под стола показалась конопатая мордашка девчонки-двойняшки. Пацан по-видимому уснул под столом. Двойняшка щурилась от яркого света люстры и отчаянно терла глаза.
— У меня нет денег! — дернулся Мокров.
— Угу! — Витек вцепился пальцами в его плечо и оно слабо хрустнуло. — Ясненько! И где же они? Пропил? Потерял? Проиграл в катеринку? Где бабки?
— Дурак! — скривился от боли генеральный директор «Родничка». — Пусти! В тюрьме сгною! Какие бабки? Я че у тебя их занял? Все мое — мое! Сам сказал! Хочу — потеряю, хочу проиграю, хочу подарю… детскому дому!
— Ага! Детскому дому!
— Да! Детскому дому!
— Все?
— Все!
— Макарыч! — с какой-то искренней грустью прошептал Витек. — Тогда ты — покойник! Нет, хуже покойника! Уже завтра все, кого ты, сука, втянул в свою гребаную игру, придут к тебе за своим баблом. Они будут рвать тебя на куски. Не видал, как рэкетиры рвут на куски должника? По малюсенькому кусочку. Его рвут, а он орет, что у него нихера нет. И знаешь, че самое страшное? Если у него и взаправду нихера нет! Потому что рано или поздно ему обязательно захочется все отдать, а отдать будет нечего. И вот тогда-то и начнется тихий ужас: ты думаешь кто-то ему поверит? Поверит, что нихера нет, когда все знают, что все было! И его будут рвать до последнего кусочка, до кровавых соплей, а потом эти его сопли размажут по стенке. Это ж такой облом, когда клиент прав!!
Улучшив минуту, Мокров все же высвободился из-под родственной десницы. Заметив маячившую у края стола двойняшку, он хотел было приказать жене отослать детей спать. Мыслимое ли дело, время к полночи, а малыши за столом, точнее, под, да еще при такой вульгарной сцене!
Но вид пьяных родственников был настолько омерзителен, что он тут же напрочь забыл про всякую мелочь и сосредоточился на главном.
— Ты… это… че, Шариков, — бесстрашно ткнув пальцем в занявший все жизненное пространство дурной живот, крикнул Мокров, — чужое делить сюда приперся? Не я тебя породил, не тебе и меня… На-кася, выкуси! Заработай сперва, а потом дели! А ты, Лейкин, перед тем, как ко мне явиться, небось с папой-коммунякой посоветовался, как лучше частную собственность прикомуниздить? Кусочник! Хорош! Проехали!
И смешно вскинув кулак над головой голосом патриарха всея Руси погрозил:
— Не будет вам, черти, на то моего благословения!
И уж потом совсем по-детски, кривляясь:
— Забирайте, сволочи, свои игрушки и выметайтесь с моей песочницы!
